Без срока давности

Фабрика звёзд, ШАРЫ (кроссовер)
Слэш
PG-13
Завершён
4
автор
Размер:
39 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
4 Нравится 4 Отзывы 0 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Примечания:
Жизнь медийной личности сложна и переменчива. Концерты, гастроли, вечные поездки. Полные залы людей, оглушающая музыка, собственный голос, с трудом узнаваемый за этим гулом и, конечно, громкие искренние аплодисменты, куда же без них. Нужно ярко искренне улыбаться, бегать по сцене, издеваться над подставкой для микрофона и делать вид, что энергии всё ещё вагон, что мокрая от пота чёлка совершенно не мешает обзору, что промокшую белую рубашку совсем не хочется одёрнуть, что всё более, чем чудесно. Сценический образ — страшная штука и Дима знает об этом не понаслышке, за три года сценической деятельности успел приобрести грандиозный опыт и сегодня спокойно дал концерт в Барнауле, полтора часа чистого драйва и шикарной отдачи публики, что ещё нужно начинающему свой путь певцу для счастья? Может, хоть пару часов отдыха, и они уже не так далеко, как кажется. Концерт окончен, раздать автографы и на такси в гостиницу, конечно, вместе с группой, ведь завтра днём отходит их поезд до Москвы, до очередной поездки хотелось бы отдохнуть, как следует. И, как знать, может, удастся это сделать без лишних приключений. С прежней милой спокойной улыбкой Колдун подписывал то листы, то свои же фотографии, иногда задорно сверкая яркими голубыми глазами на воспоминания о тех или иных забавных кадрах и уже особо не глядя на людей вокруг, даже когда обнимал их, такие милые мелочи помогали ему не так чувствовать усталость, так было проще и этого вполне достаточно. Но последний из поклонников всё же привлёк его внимание, что бывало крайне редко. Странный несуразный паренёк с короткими ярко-зелёными волосами и большими любопытными глазами за очками. Он забавный. Не знает, как подойти, и, помявшись на месте с полминуты, всё-таки неловко впихивает в руки кумира, это видно по взгляду, помятый листок и чёрную ручку, опустив восхищённый взгляд в пол, слишком уж смущается, но это естественно для его лет, кстати, на вид не больше двадцати. С мирным дружелюбным видом принимая листок, Дима оставил на нём просторную и немного косоватую роспись, вернул его вместе с ручкой владельцу и только тогда молодой человек будто проснулся, встрепенулся, поднял взгляд и подал голос, кстати, довольно приятный, только от волнения немного дрожащий. — Здравствуйте, Дмитрий Александрович, я Вася Звёздкин. Я ваш большой поклонник, ещё с фабрики звёзд, ваша победа там была п-просто великолепна. — Спасибо, Вася, это очень мило. — то время он старался вспоминать как можно реже, не тревожить лишний раз былое, но, конечно, до сих пор героически держал улыбку, чужим ни к чему знать о его душевных бурях. — У вас есть планы на этот вечер? Если нет, мы могли бы прогуляться, я бы показал вам одно место. Наш город маленький, но иногда довольно милый. — Хм... — до сих пор хотелось только в гостиницу, наконец, выспаться по-человечески и до завтрашнего дня изображать из себя не более, чем предмет интерьера, но этот мальчишка чем-то цеплял, особенно, когда говорил уже чуть более смело, хотелось рассмотреть его поближе, поговорить и, посылая всё, Колдун коротко кивнул, сохраняя тот же мягкий голос и тёплый взгляд, так ведь проще всего. — А давай, я не против. Веди, я ведь гость в твоём маленьком милом городе. Вася явно не ожидал согласия, от ответа как-то засуетился и что-то неразборчиво лопотал, пока его кумир натягивал на широкие плечи чёрную кожаную куртку и доверху застёгивал молнию, нужно было уходить быстро, пока не видит группа, сразу начнутся расспросы, ещё навяжутся следом или, чего доброго, скомандуют ехать с ними, а мальчику слишком хочется свободы, её ведь так мало, особенно в последнее время. Уже через две минуты они были на серой шумной улице и, несмотря на это, смогли вздохнуть свободнее. Дима хоть на время упорхнул из-под надзора, а Звёздкин немного отбросил робость и очень обрадовался тихому вопросу своего спутника, и сам хотел заговорить об этом. — Ну, Вася Звёздкин, расскажи мне, чем ты занимаешься в нашем непростом мире, есть у тебя профессия или, может, какое-то хобби? — Так признаться, я... Я тоже немного пою, в группе, которую мы создали с моими школьными друзьями. Иногда мы выступаем в одном милом уютном кафе. — О, так мы с тобой коллеги. Мне было бы интересно увидеть и услышать вашу группу в деле, жаль, что я в этом городе только на один вечер. — Очень жаль, я хотел бы похвастаться перед вами нашим творчеством. — с неловкой улыбкой пробормотав это, Вася достал из кармана джинсовки простенький телефон, услышав сигнал сообщения, прочёл небольшое послание, поднял сияющие глаза, и улыбка его стала какой-то странной, как у маньяка, нашедшего очередную жертву и даже её поймавшего. — Мы выступаем там через двадцать минут, пойдёте со мной? Обещаю, вы не пожалеете об этом. — Что ж, такой шанс выпадает не каждый день. Хорошо, я схожу с тобой, но тогда нам стоит поторопиться, опаздывать на свой же концерт нехорошо. Так же суматошно закивав, Звёздкин понял, что погулять они не успеют, надо срезать путь и поскорее, поэтому он неловко ухватил Колдуна за руку и потянул в какие-то переулки, уже не оглядываясь на него, не хотел показывать, что покраснел до кончиков ушей, совсем не собирался так скоро его касаться, тем более, тянуть куда-то так нагло, но обстоятельства всё решили за них, как часто бывает в людских жизнях, с этим остаётся сейчас только смириться. Невольный спутник смирился и покорился, успевая и при довольно быстром темпе прогулки с детским любопытством изучать небольшие серые дома, конечно, не чета московским небоскрёбам, но иногда как раз хочется чего-то такого, милого и домашнего. Может, в такие моменты стоит приезжать в Барнаул и бродить по этим улицам, умиротворяет прекрасно, помогает отдохнуть душой. У кафе молодые люди были через пятнадцать минут и взволнованный взъерошенный Вася бегом рванул за сцену, а Дима удобно пристроился за уютным небольшим столиком в углу, чтобы хорошо видеть сцену и самому быть почти невидимым, лишнего внимания сейчас никак не хотелось бы. Сняв надоевшую кожанку, пристроив её на вешалке у столика и заказав стакан любимой холодной колы, чтобы хоть немного промочить горло после непростого концерта, он вместе со всем залом встретил аплодисментами молодую группу и прислушался к тому, что они поют. Неплохая музыка, тексты довольно осмысленные и поёт солист очень даже неплохо. Может, стоит когда-то задуматься о сотрудничестве... Но, если говорить честно, мысли гостя этого концерта уже были далеко от этого места, этого города и этого, кажется, бесконечного вечера, только внимательный, заинтересованный, хоть и немного усталый взгляд говорил о том, что он всё ещё внимательно смотрит и слушает, вернее, создавал иллюзию этого, актёрского мастерства всегда было не занимать. Нечаянное напоминание новоиспечённого поклонника подняло цунами в и так уже покалеченной душе, и сейчас Колдун с головой погрузился в этот бешеный поток, редко позволял себе такое, но ведь никто не может вечно оставаться сильным и спокойным. Хотя бы в мыслях можно ненадолго утратить контроль, успевая вовремя хлопать выступающей группе, ведь его привели сюда, чтобы показать именно это выступление, люди стараются, необходимо давать им понять, что за ними внимательно наблюдают и дают оценку, даже если сейчас это не совсем так. Два года — не срок, но и не вчерашний день, не далеко и не близко, но уже прошлое, в любом случае. В прошлом та детская наивность, эйфория от победы и головокружительное счастье. Счастье, разбившееся ровно через год. Так скоро и так глупо. Так, что помнить это до сих пор больно. Но он же сильный, он выдержит. Не сломается, не должен. Сейчас не имеет права, по крайней мере, сегодня и здесь. И всё равно тогда он был последним дураком. Но какая теперь разница, это давно уже ничего не значит. Не должно что-то значить для него, не после того, что случилось холодной снежной зимой 2007 года. Но было бы так легко убедить себя в этом. Эту миссию Дима проваливал раз за разом и сегодня его ждало очередное поражение. Эта история всё ещё значила для него безумно много, и с этим он ничего не мог поделать, невозможно взять и перекроить свою душу, вырезать опалённые места и сделать вид, будто их никогда не прижигали, а жаль, многие хотели бы устранить и позабыть навеки то, что причиняет столько боли. Но сделать это нельзя, поэтому остаётся лишь делать вид, что всё прекрасно, что ничего не гложет и так покалеченную душу, что ещё осталось хоть немного сил для "нормальной" жизни или хотя бы её иллюзии. Именно созданием иллюзии вновь пришлось заняться Колдуну, когда концерт был окончен и солист Шаров попрощался с залом, прихватил с собой всю группу и причалил к его столику, немного смущённый и всё-таки решившийся спросить о самом главном. — И как вам наше выступление? — Вы большие молодцы, думаю, вы добьётесь успеха. — с фальшивой спокойной улыбкой он наконец смог принять важное решение в надежде, что пожалеть о нём потом не придётся. — И я хотел бы предложить вам запись дуэтной работы. Завтра днём мы с ребятами выезжаем обратно в Москву, вы можете поехать с нами на поезде. — Простите, молодой человек, а вы... — Беличенко не сразу понял, с кем сейчас говорит, но, присмотревшись получше, всё же признал и чему-то кивнул с лёгкой усмешкой, мысленно удивляясь способности Звёздкина находить подобных людей совершенно внезапно и без предупреждения. — Простите, Дмитрий, сразу не узнал. Мы будем рады поработать с вами. — Ничего страшного, это мне стоило сразу представиться всей группе. — держать улыбку Дима умел прекрасно, но в баре было слишком многолюдно и душно, а после трудной дороги и своего концерта он и так чувствовал себя не лучшим образом, но говорить об этом, конечно, не собирался, поэтому максимально незаметно слегка оттянул ворот рубашки и смог легче вдохнуть, уже думая, как бы побыстрее ретироваться на улицу, нужен свежий воздух и, чем скорее, тем лучше. — Что ж, прекрасно. Поезд отходит завтра в полдень. Встретимся на вокзале, постарайтесь не опоздать. — Замечательно, спасибо, мы обязательно будем на месте вовремя! — еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать от радости, Вася незаметно подал знак ребятам из группы, чтобы они быстренько разошлись, ведь очки не помешали ему заметить самое главное, и вариантов помощи было не так много, и озвучить их можно было только наедине, к счастью, все быстро растворились в воздухе и, наконец, появилась возможность сказать то, что должно. — Если вы не торопитесь в гостиницу, может, заглянем ко мне? Там отдохнёте, как полагается, совсем я Вас загонял с этим концертом, простите грешного, даже не подумал, что Вы и так устали. — Да ладно, я совсем не устал... Я даже не знаю, меня ведь ждут. — уже как-то натянуто усмехаясь, он понимал, что если не вернётся сейчас на место, в гостиницу, то его просто на запчасти разберут, и так сбежал из-под присмотра, второй раз за вечер лучше так не рисковать. — Нет, прости... Мне правда нужно в гостиницу, хоть и не знаю, как туда добраться. — Да, конечно, я понимаю. Я вызову Вам такси, не волнуйтесь. — Нет, не стоит, иди. Я сам вызову, немного позже. Только подскажи название улицы и заведения, надо ведь будет дать диспетчеру мои координаты. Торопливо назвав то, что было нужно, понимающий Звёздкин поспешно ретировался, а Колдун облегчённо выдохнул и позволил себе откинуться на спинку стула, на минуту прикрывая глаза. Уже неимоверно кружилась голова, но он же сильный, он перетерпит, переждёт и позвонит куда нужно, и в номере будет гораздо проще... Только добраться до телефона и уточнить название отеля, проще некуда. Старенький, но надёжный телефон был быстро найден, первым под руку попался номер барабанщика, Максима, и долго ждать ответа на звонок не пришлось. — Дима, наконец-то! Тебя где черти носят, куда ты сбежал после концерта? Эй, ты там живой ещё хоть? — Живой, не дождёшься... — слабо болезненно усмехнувшись, он всё-таки выжал из себя координаты и в конце произнёс совсем не то, что собирался. — И приезжайте... Заберите меня отсюда. Несколько раз крепко выругавшись, Макс приказал давнему другу сидеть спокойно и не делать совсем ничего, тем более ни с кем не говорить, и бросил трубку, ещё ведь надо вызвать такси и его дождаться. Хорошо, основная работа сделана, теперь только ждать. Только оставаться в сознании, это самое главное... Но было бы это так просто. С каждой минутой всё сильнее расплывается мир перед глазами, всё меньше сил сидеть ровно, так хочется закрыть глаза всего на минуту, на секунду и... И только. наконец, вокруг сомкнулась желанная темнота, как уже пришлось вернуться из-за капель прохладной воды на лице и чужого голоса рядом, наверное, официант, только у них так обострена дурная привычка вечно лезть не в своё дело. — Молодой человек, с Вами всё в порядке? — Вам в любом случае лучше от него отойти и поскорее, пожалуйста. — а вот этот голос уже давно знаком, Макс приехал как раз вовремя, ответить Дима сейчас не смог бы при всём желании, после обмороков всегда был никакой. — Бери-ка, Ваня, его под руки, будем ставить... Хорошо, что успели, а не как в прошлый раз. Ты только осторожно, если уроним, может и повредить себе что-то, проблем и так более чем достаточно. — Конечно, второй год ведь знакомы, знаю, что осторожность важнее всего. Эх Дима-Дима, чего ж не живётся тебе спокойно... Макс действительно приехал не один, более чем разумно прихватил с собой одного из гитаристов, Ивана, как дополнительную физическую силу, и, наверное, поэтому они вдвоём довольно легко поставили на ноги совсем слабого и пока не включившегося в реальность парня, закинули его руки на свои плечи и такой процессией добрались до стоящего у входа такси, так же втроём туда и усаживаясь, притом поближе, забрать кожанку с вешалки в том баре никто не догадался, и теперь замёрзшего Колдуна надо как-то греть, чтобы не тревожить, не волновать, знали, что сейчас ему больше всего нужен именно отдых и покой. Пока не было никаких сил бороться с накатывающими неприятной тяжёлой волной дурманом и сном, и парень покорился, роняя тяжёлую голову на плечо Макса и снова утопая в отвратительном жутком болоте кошмаров, из которого не может вынырнуть ночами, и из-за этого уже боится спать, когда хоть немного владеет собой. Сознание снова раз за разом подкидывало новые и новые картинки искажённой реальности, в ушах звучали страшные роковые слова любимого, врачей, которые, к сожалению, действительно прозвучали год назад, и его собственный крик боли и отчаяния, который вышел за пределы сна и разрезал тишину остановившегося у отеля транспорта, так и кончались уже несколько месяцев попытки нормально поспать. Музыканты даже не удивились, только расплатились с водителем, вдвоём подняли на руки это хрупкое создание и понесли к номеру, негромко переговариваясь, понимали, что пока идти даже с опорой их давний друг никак не сможет и ему надо снова помочь, такая помощь за это время уже стала их святой обязанностью. — Макс, как думаешь, он когда-то оправится? Мы увидим его прежним, увидим Диму, а не это уже не всегда ходячее привидение? — Я не знаю. Больное сердце нельзя разбивать, этот подлец ушёл год назад... А он теперь добивает себя сам, будто мало было того инсульта, что совсем его разбил, приковал к постели на месяц, чудом не лишил голоса и потом запер дома на полгода постельного режима. Воспоминания порождают кошмары, он не может отпустить и, пока он не отпустит, боль не уйдёт. И мы можем только быть рядом, вот так его водить и носить, и ждать, когда что-то изменится. И надеяться, что изменится не в худшую сторону. — длинной дорога до номера не была, и, после стука в дверь, открыл её второй гитарист, Миша, тоже уже привычный к подобному ритму жизни и только покорно делающий шаг в сторону, пропуская процессию и снова закрывая дверь, эта информация точно должна остаться конфиденциальной. — Миш, налей воды и поищи успокоительное. И "Валокордин", ещё второго приступа не хватало. — Конечно, момент. — пока ребята осторожно опустили на широкую мягкую кровать отчаянно дрожащего испуганного Колдуна, Михаил нашёл в дорожной тёмной сумке бутылку воды, рядом обнаружил предусмотрительно припасённые таблетки и, дождавшись, пока друзья посадят их общее несчастье, крепко придерживая его за плечи, помог выпить лекарство, осторожно опустил это притихшее небесное создание обратно и, только оказавшись у окна, подальше от кровати, осмелился негромко задать вопрос, не хотелось тревожить ещё больше человека, который и так столько всего пережил. — И где вы его нашли на этот раз? — В каком-то баре, я даже не запомнил название и адрес. — присаживаясь на ослепительно белом подоконнике, Макс всё поглядывал на уже спокойно спящего парня и, заметив, мягко говоря, удивлённый взгляд Миши, поднял руки в защитном жесте, мысленно напоминая себе уже в сотый раз, что нужно грамотно излагать мысли правильно подобранными словами, сколько раз его неверно понимали только из-за неточных формулировок. — Спокойно, он абсолютно трезвый. Понятия не имею, зачем его туда принесло, но пил он только колу. Наверное мне позвонил и свалился в обморок... Поэтому и пришлось из машины уже выносить. — Ох, горе нам с ним... Вернёмся в Москву и закроем его дома, чтоб дурью не маялся. Ясно же было сказано, из дома максимум погулять, пока никаких ощутимых нагрузок, болен и болен серьёзно, кому поухаживать есть... Почти всегда. — и Михаил, наконец-то, понял, опуская виноватый взгляд в пол, как вслед за ним поступили и остальные парни. Они ведь сами во всём виноваты и только теперь это поняли. За Димой действительно нужен был уход, ответственный и регулярный, но позаботиться о нём было некому. Бывшая девушка, Виктория, появлялась на горизонте после того, как слух о расставании красивой яркой пары дошёл до обывателей, но быстро растаяла в тумане, когда узнала о состоянии парня, таким он был ей не нужен. Она никогда не любила его, хотела только нажиться на чужом достатке, и лишний раз доказала это. На семью рассчитывать не приходилось, мать отреклась от сына, когда узнала, что он встречается с парнем, так же поступил и старший брат. Оставалась только группа, но ответственности ребятам хватило ненадолго. Месяц они по очереди порядочно и честно навещали друга, помогали ему во всём, в чём было необходимо, а потом у них появились свои дела, заботы. Они перестали приходить, а парень так и не окреп до конца, был в состоянии сходить в аптеку рядом с домом за лекарствами — они уже кончились, без успокоительного было невыносимо тяжело, невозможно справляться с вечным отчаянием и страхом, затапливающими всё естество, уничтожающими и без того покалеченную истерзанную душу— но боялся показаться на улице таким, боялся, что кто-то увидит, и о крайне нестабильном состоянии узнают те, кому знать это совсем не нужно. И он понял: ещё немного такой жизни, и сойти с ума станет слишком легко. Страшно упёртый, он не желал опускать руки, стал сам иногда звонить друзьям, старался сам снова до конца подняться на ноги и потихоньку готовить, и через несколько месяцев решился на концерт в Королёве, снова позвонил музыкантам и долго уговаривал их на эту поездку, клятвенно заверял, что всё будет хорошо. А они повелись, поверили в его фальшивое, пропитанное ложью "Со мной уже всё хорошо", не захотели удержать на месте, позаботиться... И потом горько пожалели об этом. Тогда после окончания концерта парень сам выбрался на улицу, подышать свежим воздухом... И нашли его ребята недалеко от концертного зала, без сознания и в окружении толпы людей. Честь и хвала поклонникам, они вели себя относительно разумно, кто-то даже вызвал скорую, кто-то пытался как-то привести его в себя, но музыканты явились вовремя, когда он уже очнулся и, испуганный, оглядывался по сторонам, разогнали всех и забрали его домой, отчитав за такое глупое поведение и снова испарившись. А потом этот концерт. И снова они очень жалеют, что позволили ему такую глупость, что посмели опять оставить без присмотра. Но чем сейчас поможет эта жалость пока спокойно спящему Колдуну... Конечно, ничем. Принимать решения нужно вовремя, особенно, когда речь идёт о здоровье близких, теперь все трое накрепко это запомнили, как знать, может это поможет им не допустить вновь подобной страшной ошибки. Но пока груз старых промахов всё ещё на их плечах и неизвестно, как от него избавиться, правильно ли избавляться от него сейчас, так и не осознав до конца всю ответственность своих былых поступков. Ведь пока никто из них не знает, чем кончится эта небольшая поездка, и это даже к лучшему, о таком не стоит знать раньше времени, ведь подготовиться к подобному всё равно просто невозможно. Но всему своё время, пока ничего особенного не случилось и не должно было случиться. Только в наступившей тишине прозвучал громкий мученический вздох, тихий болезненный стон и точно такой же голос, заставивший парней встрепенуться и снова перебраться поближе к кровати, больше они не бросят друга в трудную минуту, в этом синхронно мысленно поклялись себе несколько секунд назад, и нарушить эту клятву уже не имели права. — Ребят... Дайте воды, пожалуйста. Засохну, как речка в пустыне... — с трудом приподнимаясь и принимая воду только с чужих рук, свои поднять пока было слишком сложно, Дима сделал пару слабых глотков и прилёг обратно на подушку, обводя номер уже более осмысленным взглядом, наконец-то понемногу приходил в себя. — Что со мной опять было... Где вы меня нашли? — В каком-то баре. Каким ветром тебя туда занесло вообще, что ты забыл в таком месте и как добирался, ты же города совсем не знаешь? — Бар... Погодите минутку, сейчас... — иногда после подобных происшествий что-то стиралось из памяти, так вышло и теперь, но через несколько минут напряжённого мыслительного процесса перед глазами медленно проплыли сцена, очки, зелёные волосы... Ох, чёрт, Звёздкин. Ну, хоть вспомнил. — Чёрт... У нас проблема. Я нашёл молодую хорошую группу... Они едут с нами и я уже пообещал им дуэтную работу. — Что ты за человек такой, ну как так можно! Когда ты уже поймёшь, что после возвращения в Москву тебе надо будет сидеть дома, только дома, пока ты не поправишься до конца? Да, и не надо делать такие глаза, не надо так на нас смотреть. Мы будем рядом, позаботимся о тебе и это не обсуждается. — проявив невиданную доселе эмоциональность, Макс мысленно сосчитал до десяти, успокаиваясь и напоминая себе, что срываться на парня нельзя, каким бы ни было его поведение, даже таким детским, коротко выдохнул, немного нервно одёрнул чёрную майку с ярким принтом огромного черепа, смахнул с глаз светло-русые волосы и сложил руки на коленях, возвращая тихий спокойный голос, для воспитательных бесед ещё будет более подходящий момент, пока это не самое важное. — Ладно, разберёмся... Вместе доберёмся до Москвы, а там посмотрим на твоё состояние. Скажи лучше, ты поел хоть немного? — С чего... Я не хочу, честно. — более печальный, он опустил взгляд и после снова прикрыл глаза, воспоминания о последнем опыте были не самые лучшие. — И ты же помнишь... — Помню... Всё я помню. — из памяти действительно ещё не исчезла попытка накормить его хоть бутербродом в поезде, закончилась она печально; организм отказался принять еду и быстро вернул её обратно в не самом приятном виде, так что, нежелание пробовать снова очень даже можно понять. — Но это не значит, что надо совсем перестать есть. — Дим, это не шутки, ты так снова до грани себя доведёшь, только теперь эта грань будет зваться анорексией. — хранивший молчание с возвращения в номер Иван тоже подал голос, и его негромкий хрипловатый звук выражал горькое сожаление и невозможное желание помочь, сделать, как лучше, парню действительно было очень жаль друга и коллегу, и труднее всего было видеть, как он губит сам себя, хотя бы этим неразумным голоданием. — Твой организм уже отказывается принимать пищу, потому что ты так наплевательски к себе относишься. Скажи, сколько ты не ел? — Дня три... Может четыре, не помню. Я не хочу, меня тошнит от еды... — Знал бы ты, какое ты для нас наказание... Видать, за прошлые наши грехи и нагрешили мы порядочно. Но ты нам очень дорог и мы сделаем всё, чтобы помочь тебе, вытащить из этой бездны. Только позволь нам тебе помочь, если ты этого не захочешь, мы ничего не сможем сделать для тебя. — Я сам для себя наказание... И я очень хочу домой. — тяжело глухо выдохнув, Колдун практически свернулся калачиком, пытаясь хоть как-то согреться, и задал сломленным пустым голосом всего один вопрос, думать пока мог только об одном. — Когда отходит наш поезд? — Завтра, в полдень. Пока отдыхай, хоть немного легче станет. Ни о чём не думай и ничего не бойся, мы рядом, всегда. — дождавшись слабого кивка, Макс осторожно вытянул из под этого тощего тельца довольно тёплое для гостиницы одеяло, накрыл ребёнка поплотнее и повернулся к окну с тихим печальным вздохом. Как же тяжело видеть, как любовь ломает и уничтожает даже таких светлых сильных людей. Все они знали, что таким юноша и был до той роковой истории. Истории, что сложилась два года назад на известной на всю страну шестой фабрике звёзд. Сейчас многим известно, что два огонька этого проекта вечно шутливо препирались, дрались, дружили, а потом, по классике, эта дружба превратилась в необыкновенную, невероятную любовь. Но до сих пор никому неизвестно, как всё это началось. Уже никто и никогда не узнает, что первый поцелуй произошёл случайно, после первого отчётного концерта, уже в мужской спальне, в процессе привычной битвы подушками, а хрупкое здоровье дало о себе знать обмороком после второго концерта, и крепкие тёплые руки, в которые, по счастью, прилетело это дитя, не бросили, не отпустили, а подняли и донесли до машины, и всю дорогу до звёздного дома прижимали к себе, гладили по тёмной голове, а низковатый бархатный голос шёпотом звучал над самым ухом "Не волнуйся, я с тобой, ты просто устал". Это "Я с тобой" стало их счастьем и, в то же время, самым страшным приговором из всех возможных. Пока они были на фабрике, Прохор ухаживал за ним, ловил, обнимал, баюкал вечерами, шептал нежные тёплые слова и потрясающе целовал, делал это так, что забывалась и боль, и тяжесть, и тоска, и злость на себя, на своё состояние. Они жили друг другом, и это было великолепно... Но проект закончился, и парни вместе сняли квартиру. И несколько месяцев совместной жизни стали, к сожалению, совсем другими. Холод, ссоры на ровном месте, ни одного прикосновения и молча оставленные на столе таблетки после слов о боли. Шаляпин слишком резко изменился, а Дима всё ещё видел в нём весь свой мир, не понимал, в чём дело, не мог найти ответ и изводил себя тревогой, калечил такими эмоциями слабое больное сердце, и вечно терпеть такие издевательства оно не смогло. Когда мир ушёл, хлопнув дверью, без вразумительной причины, только с совершенно бредовым оправданием, парень ничего не успел ему сказать. Только почувствовал боль в груди, от которой резко потемнело в глазах, вслепую нашарил телефон и, проваливаясь в беспамятство, успел набрать первый из списка вызовов номер, и что-то тихо прохрипеть в трубку. Это оказался номер Макса, и он сразу вызвал скорую на адрес друга, уже в больнице узнал, как всё страшно на самом деле и тихонько проклял эту любовь, считая её самым страшным злом, и другие выводы не могли прийти, когда перед глазами был такой прекрасный пример того, что она делает с людьми. И вот, с этой истории прошёл год. А её последствие тихо сопит под одеялом и иногда вздрагивает от дурных снов. Снов, в которых он раз за разом уходит, оставляя в память о большой чистой любви только вдребезги разбитое сердце, собрать которое уже не суждено. Точно не суждено кому-то другому и с этим остаётся только смириться. Но его мальчик больше к себе не подпустит даже на пушечный выстрел, жить, всё-таки ещё, немного хочет. По крайней мере, уверен в этом сейчас. Но кто знает, что изменит новый день. Тем более, когда он уже подобрался так близко, что осталось только впустить его и прожить, как удастся это сделать. Остаётся только надеяться, что удастся без лишних приключений. Но ведь без них жизнь скучна, не правда ли? Утро неслышно закралось в просторный светлый номер, одаривая его теплом солнечного света и заставляя проснуться, недовольно щуря глаза, троих его обитателей. Но только троих. Четвёртый, наконец, получил возможность отоспаться, благодаря старому доброму успокоительному, и, всё равно не выспавшийся, устало приоткрыл блеклые голубые глаза только через два часа, когда до выхода оставалось совсем немного времени. Самочувствие было прескверным, сил не нашлось даже чтобы сесть или подать голос, поэтому Колдун сделал единственное, что сейчас мог: тихо замычал, уже непроизвольно переходя в такой же тихий стон, сердце не желало мириться ни с голодом, ни с нервами и теперь упрямо долбило владельца страшной болью, от которой муть перед глазами сменялась темнотой и вытягивала последние силы, даже когда тянуть было уже нечего. Ребята куда-то вышли, а парню неимоверно хотелось пить, и не было другого выхода, кроме как хоть попробовать сесть. Смутно понимая, что сейчас даже на спину перевернуться не выйдет, он с тяжким вздохом плавно подтянул колени к груди, немного приподнимаясь, и с опорой на локти занял несколько странную позу, так и не сумев хоть немного приподнять тяжёлую голову, это уже было адским трудом. Когда пришло понимание того, что дальше пока процесс не пойдёт, и хотелось только взвыть от беспомощности, на согнутую тонкую спину опустились чьи-то сильные тёплые руки, возвращая жертву своего же состояния в исходное положение, а потом они же повернули тощее тельце на спину и посадили, прислоняя к бледным тонким губам бутылку воды, именно то, чего так хотелось. Отпив совсем немного, ощущая неприятный озноб и пока не умея снова открыть глаза, Дима чувствовал, как его крепко держат всё те же тёплые крепкие руки, и всё равно различил тихий печальный голос Макса, звучащий совсем рядом. Конечно, кто же ещё кроме него. — И вот как тебя куда-то везти, скажи мне? Нет, лучше молчи... Ну, Дим, что? Что с тобой, совсем плохо? Открой глаза, посмотри на меня. Ладно... Кивни, моргни, хоть как-нибудь пошевелись, чтобы я видел, что ты жив. — с огромным трудом он всё же смог открыть глаза и поднять на барабанщика блуждающий расфокусированный взгляд, а Макс облегчённо выдохнул и, не сдержавшись, крепко обнял давнего друга, прижимая его к себе и срываясь на глухое бормотание. — Тише маленький, всё хорошо, мы с тобой... Ребята ждут у машины, нам пора на вокзал. Скоро приедем домой и всё будет хорошо, обязательно, вот увидишь... Только держись. Держись за мои плечи, я донесу тебя до такси, не волнуйся. Не волнуйся и ничего не бойся... Мы не позволим, чтобы с тобой случилось что-то страшное. Пойдём, машина нас ждёт уже минут десять, нехорошо так задерживаться. Не в силах ответить, юноша покорно обвил чужие плечи и снова позволил больным пустым глазам закрыться. Всё будет хорошо... Только бы выдержать эти муки. Руки Макса крепкие, сильные, достаточно мощные для того, чтобы донести немалое по росту, но уже болезненно-худое создание до такси и плавно опустить на заднее сидение, спасибо ребятам, открыли дверь и совсем тихо присели рядом, называя водителю пункт назначения и не решаясь сказать что-то ещё, не в силах отвести полные вины и искреннего раскаяния взгляды от выцветшего, уже посеревшего лица, бледных впалых щёк и, к счастью, пока закрытых, теперь почти бесцветных глаз, прежде ясных, светлых и глубоких, сводящих с ума десятки тысяч представительниц прекрасного пола, которые наверняка ужаснулись бы, увидев свой идеал в столь жутком состоянии. Все всегда засматривались на безупречную привлекательную внешность, не задумываясь о его душе, о том, что она хотя бы есть. А она ведь действительно есть. Хоть теперь и раскрошена в пыль, разбита, разорвана. Это нельзя не увидеть, как и не задаться вопросом, кто же в этом виноват. Ответ знали единицы. И все они сейчас сидят в среднего класса автомобиле и напряжённо размышляют, каких сюрпризов ждать сегодня с таким "чудесным" началом. Но долгой дорога до вокзала не оказалась, поэтому парни сумели одним чудом пробраться незамеченными в уже находившийся на путях поезд, пообщавшись только с проводницей, которой было плевать, кто поедет и в каком состоянии, главное, чтобы на всех имелись билеты. Заняв довольно уютное купе, ребята осторожно уложили на нижнюю полку самый ценный свой груз и, видя, как он недовольно морщится во сне и иногда сжимает тонкие бледные руки, облегчённо выдохнули... И поняли, что расслабились слишком рано. Ещё ведь Шары, их надо встретить у поезда, показать, что едут они действительно вместе, и тогда уже можно быть спокойными до самого прибытия в Москву. Безо всяких переговоров встречу на себя взяли Миша с Ваней, оставляя Макса на дежурстве и давая ему время подумать о многом. Это было действительно необходимо, хотя, конечно, проблем и не решило, поэтому, когда поезд тронулся, всё было хорошо, тихо и спокойно как в купе Шаров, так и в купе ребят. Впереди у них долгие два с половиной дня пути и никакие черти не ведают, что может произойти за это время, но ведь так жить только интереснее. Всего через полчаса после отправления поезда один из его пассажиров, прежде спокойно спящий, резко подскочил на нижней полке с тихим вскриком, уже даже не ощущая сводящего с ума холода, чувствуя только, как внутри всё раздирает на части и, с трудом осознавая реальность, буквально упал на сидящего рядом парня, крепко прижался к его плечу и больше не мог, не хотел сдерживать это страшное глухое рыдание, знал, что его за это не осудят, уж точно не эти люди. Да, Колдуна всё ещё мучают жуткие кошмары и Макс, немного задремавший и севший у его ног, чтобы быть рядом, если что, даже почти не удивился, что его разбудило резко навалившееся на плечо дрожащее и хрипло всхлипывающее тельце, это, разве что, немного пугало, помнилось, что такие истерики никогда ничем хорошим не заканчивались. Быстро сориентировавшись, он обнял парня, крепко прижимая к себе, пытался согреть, в то же время тепло осторожно поглаживая часто вздрагивающую напряжённую спину, и не сразу смог подобрать нужные слова, мозг, всё-таки, ещё спал, но даже в такой момент не подвёл. Подвёл голос, чуть дрожащий от обиды за ближнего, пока это было допустимо. Бывало и хуже, какая разница. Особенно сейчас. — Тш, тш, тшшш... Всё хорошо, всё в порядке, это только сон... Какой бы реальной ни была боль от него. Тише мой хороший, ну что же ты так... Ещё больнее станет, у нас и так лекарств не осталось почти, надо было брать больше. — снова и снова без остановки нашёптывая что-то успокаивающее, Макс всё-таки решился задать важный сейчас вопрос, уже прекрасно зная на него ответ. — Дим... Это опять был он, да? — Д-да... Ну за что... З-за что... Я же... Я ничего... — слёзы нахлынули с новой силой и уже заставляли задыхаться от них, заикаться, тонкие бледные пальцы до онемения сжимали чужую тёмную кофту, мысли страшно путались, а в памяти стоял только этот жуткий кошмар. Брошенные напоследок слова, громко хлопнувшая дверь... И первые слова врача после того, как он пришёл в себя. "Вы, юноша, везучий, но везение своё проклянёте. Может смерть и лучше боли, что вам предстоит и сегодня, и каждый день вашей жизни". Может... Жизнь в постоянной агонии — никак не лучшее, что может выпасть совсем молодому парню, но он ведь везучий. И это главное его проклятие. — Тшшш, прости, прости, что вообще спросил... Просто я очень за тебя переживаю, все мы переживаем. Ты ведь тогда... Так и не рассказал, из-за чего вы расстались. Из-за чего этот мерзавец бросил тебя и обрёк на столь мучительную жизнь. — Макс... Я не могу. Не могу сказать, это... Наша с ним тайна. Последняя... — когда-то мягкий и приятный, но сейчас севший от слёз хрипловатый голос выровнялся, но слабые руки разжались и, если бы не надёжная опора, парень больно стукнулся бы головой об стену небольшого уютного купе. Новая мучительная боль пронзила слабое сердце так резко, что руки сами потянулись к груди, ориентация во времени и пространстве на секунды пропала, поэтому тихий отчаянный мат в потолок до слуха уже не долетел, но крепче сжавшиеся и теперь поддерживающие объятия ощущались более чем хорошо, конечно, Макс ни на секунду не собирался его отпускать. — Доплакался, молодец, горжусь... Димочка, ну как же ты так. Ну тише, тише, держись... Только не отключайся, держись, прошу тебя. Сейчас, погоди... — взглядом сигнализируя только вернувшимся в купе ребятам — отходили покурить и сразу по возвращению поняли, что испарились совсем не вовремя — чтобы они нашли в сумке воду и уже привычные таблетки, благодаря слаженной командной работе через полминуты всё необходимое уже в руках барабанщика и оставалось самое трудное, договориться с Димой, ведь уже год как он всей своей искалеченной душой ненавидит все эти лекарства, выпил их так много, что от одного вида таблеток начинает подташнивать, но выбора у него нет и не было никогда. — Дим, это надо выпить. Знаю, знаю, тихо... Я помню, как тебя это всё достало. Но ты должен пить эту дрянь, чтобы жить. Ты ведь ещё хочешь жить, хоть самую малость? Слабое покачивание тяжёлой тёмной головой никого из присутствующих не устроило и, так же решительно настроенный, Иван подошёл ближе, присел рядом, на полу, и тихим вкрадчивым голосом произнёс то, о чём сейчас думали все трое, но никто не находил нужных слов, чтобы выразить всего одну простую мысль. — Дима, посмотри на меня и внимательно послушай. Ладно, знаю, что сейчас всё равно ничего не разглядишь. Тогда просто послушай. Ты после всего пережитого имеешь полное право ненавидеть эту жизнь и не желать её продолжения. Но только попробуй забыть о том, что есть мы. И мы не позволим тебе так легко уйти. Ты нам нужен и тебе придётся с этим смириться. Как и с тем, что рано или поздно мы снова поставим тебя на ноги, как бы ты ни сопротивлялся этому. А сейчас ты выпьешь эти дурацкие таблетки и попробуешь ещё хоть немного поспать. Потому что ты нужен нам и этому гнилому миру. Ты. Так легко. Не уйдёшь. Убедила юношу искренность гитариста или резкое отрывистое произношение последней фразы, говорящее о крайней серьёзности, но он сдался и выпил лекарство с чужих рук, устало опускаясь на жёсткую неудобную полку и благодарно кивая на вовремя подложенную под голову куртку, кто-то из ребят спохватился и быстро свернул свою в подобие подушки, сейчас нужен максимальный комфорт и полный покой, так может стать хоть немного легче, этого они сейчас хотят для старого друга больше всего на свете. Жертва своей же судьбы вновь относительно спокойно дремала, понемногу теряя пугающую мертвенную бледность и возвращая обычный, более нормальный цвет кожи, а её спутники позволили себе облегчённо выдохнуть и немного расслабиться, хотя бы на время, до следующего обострения. Ваня и Миша присели напротив, на вторую нижнюю полку, неловко поглядывая то в окно, то на оставшегося на месте Макса. Отходить у него не было и мысли, поэтому, тихо медленно выдохнув, он уронил светлую голову на скрещенные руки, и снова ушёл глубоко в себя, в последнее время делал так всё чаще и уже не удивлял никого этим. Разве что заставлял немного растеряться, не более, а это не так страшно. На несколько минут повисла неприятная тишина, но потом вдруг негромко хлопнула дверь купе, и руки барабанщика кто-то осторожно коснулся, присаживаясь напротив, совсем рядом. Подняв убитый взгляд глубоких серых глаз, он увидел Мишу, горьковато улыбнулся и слегка покачал головой на немой вопрос в чужих карих глазах, опуская руки и стараясь говорить как можно тише, чтобы вдруг не потревожить спящего, это могло слишком дорого стоить всем им. — Нет... Я не в порядке. Но какая разница, когда он... — тихий низковатый голос чуть дрогнул и, едва сглотнув противный ком в горле, Макс всё продолжал улыбаться, но это выглядело скорее горько и пугающе, чем правдиво. — Миш... Он же умирает. Он умирает, а я ничего не могу сделать... — Ой глупый... Не реви, услышит ещё. Не плачь, всё... Иди сюда, горе. — видя дорожки слёз на розоватых щеках, Миша не смог сдержать доброй тёплой усмешки и принял в объятия это бесшумно плачущее чудо, похлопывая его по спине и не зная, как успокоить, честно сказать, он был в чём-то прав, но признать это сейчас себе дороже, проще красивая ложь, лживая надежда иногда лучше, чем вообще никакой. — Не волнуйся, мы его вытянем, выходим, всё с ним будет хорошо, снова будет осыпать нас диким драйвом и позитивом, как всегда было. — Я не отступлюсь, я не отпущу его... — издав последний тихий всхлип, Макс не отстранился, пока не хотелось выбираться из успокаивающего тепла, только этот человек знал и понимал, что он чувствует, от этого было немного легче, от того, что его понимают и не осуждают, иногда это действительно значит очень много. — Спасибо... Я знаю, вы хотите спасти его не меньше, чем я. Но я ведь... — Любишь его. Да, я знаю. — ещё раз всё обдумав, Миша всё-таки решился задать один важный вопрос, ответ на который мог изменить многое, а мог оставить всё на своих местах, и неизвестно, что будет лучше. Но разобраться давно уже пора. — Макс... Может ты всё-таки признаешься ему? Чуть позже, когда вам обоим будет полегче. Да, я не слепой, вижу, как ты страдаешь, видя его мучения. Как тебя сжигает чувство вины за твою беспомощность. Но ты не виноват, поверь мне на слово. Ты пока не можешь ничего, да, но виноваты в этом не мы и даже не он. Виновато его здоровье и тот, кто смог причинить этому здоровью, этой прекрасной хрупкой душе такой страшный вред, нанести такие раны, которые очень нелегко залечить. — Да, я люблю его, безумно, как лишь раз... Но какая разница? Кому станет легче, если я признаюсь ему? Только неловко будет, ещё виноватым себя почувствует... Он ведь до сих пор любит, ты ещё не понял? Если бы он отпустил ту эгоистичную тварь, не страдал бы так... Эти чувства едва не убили его, а он всё равно любит. Понимая, какую страшную боль это причиняет, зная, к чему может привести... Он всё равно любит. И меня никогда не сможет принять. — Конечно понял... Давно ещё. Но ведь надеяться на лучшее всегда можно, правда? — с облегчением замечая чужую усмешку, пусть пока и горькую, Миша, наконец, немного отстранился, всё ещё не разжимая рук, и тихо-тихо добавил кое-что ещё, кое-что очень важное, то, что сейчас действительно нужно было сказать. — Ты тоже послушай внимательно и запомни как следует. Ты очень ему помогаешь, это сразу видно. Он немного успокаивается только в твоих объятиях, таблетки пьёт только с твоих рук, только на твоём плече может позволить себе выплакаться. Да, он до сих пор любит того, кто безжалостно его сломал... Но к тебе он больше всего привязан, а в подобном это уже плюс, так ведь? — Да, так... Хорошо, спасибо, я запомню. — улыбка, наконец, стала больше неловкой, чем пропитанной горечью, Макс снова опустил руки и только теперь немного растерянно оглядел купе, чего-то явно не хватало. — А куда Ваня делся? — Он к нашим попутчиками пошёл, чтобы они не думали, что мы о них забыли. — с довольной улыбкой он только теперь отпустил Макса и сделал это как раз вовремя, в следующую секунду дверь снова негромко хлопнула и из-за неё показалась белобрысая голова с большими умными зелёными глазами, проводя за собой несколько нескладную фигуру, и лишь когда Иван полностью оказался в купе, присаживаясь на всё ту же полку, Миша решил задать ему тоже немаловажный вопрос и мгновенно присел рядом, слишком уж довольная у гитариста была физиономия. — Докладывай, как сходил, как там наши попутчики, не скучают? — Сходил прекрасно, ребята замечательные, такие шумные и весёлые! — Ваня всё ещё светился, как новогодняя ёлка, и, хоть такой настрой давно уже перестал быть привычным для них всех, это выглядело даже мило, поэтому Макс с Мишей дружно решили самостоятельно не спускать человека с небес на землю, сам спустится, когда надо будет, в этом никому не приходилось сомневаться. — В следующий раз можем сходить всем составом, уверен, они будут очень рады! — Я тоже не сомневаюсь, но может лучше с тобой схожу я один? — верно истолковав умоляющий взгляд Макса, Миша понял, что от объекта обожания парень не оторвётся и лучше иногда оставлять их наедине, поэтому сейчас усиленно искал аргументы, доказывающие обоснованность неожиданного даже для него самого предложения. — Зачем смущать ребят таким большим коллективом? Пусть привыкают к нам потихоньку, уж до Москвы успеем пообщаться всем составом, не сомневайся. Уже готовый возразить, Иван притих на секунду, будто что-то вспоминая, а потом, наконец, перестал напоминать сиянием уличный фонарь, кивнул и молча присел рядом со вторым гитаристом. Уже ясно, что до прибытия на конечную станцию Колдун вряд ли покинет это купе, как и свою полку. Богатый опыт подсказывал, что лучше кому-то всегда оставаться рядом с ним, чтобы вовремя помочь, успокоить, и роль вот такой няньки негласно, но вполне очевидно взял на себя Макс. Против этого, конечно, никто не возражал, вниманием Шары всё равно не окажутся обделены, и путь продолжается со светлой надеждой на самое лучшее, хоть и не известно, суждено ли ей оправдаться. Оставшийся день пути прошёл относительно спокойно, более того, по чётко составленному плану: весёлые посиделки с Шарами в соседнем купе для Миши с Ваней и неусыпное дежурство рядом с любимым для Макса. За всё это время Дима просыпался только пару раз, и то на минуту, чтобы утолить жажду и снова забыться тяжёлым сном. Во сне он постоянно мёрз и всё пытался завернуться хоть во что-то, Макс больше не мог спокойно на это смотреть и стянул с себя тёплую серую кофту, нежно и осторожно укрывая ей напряжённые плечи и крепко сцепленные руки, заботливо проводя тонкой рукой по светлой, достаточно мягкой ткани, тяжко горестно вздыхая и мечтая больше никогда такого не видеть, не чувствовать такого ужаса, страха за жизнь близкого человека. Видимо, он совсем позабыл, что в желаниях надо быть гораздо осторожнее. Они имеют свойство сбываться, притом совсем не так, как нам хотелось бы. Поезд наконец-то добрался до конечной станции, нужно было выбираться и, подняв небольшие сумки, ребята проследили, чтобы юные звёзды покинули вагон и ничего лишнего не увидели, и смирились с мыслью, что вечно спящее чудо всё равно придётся сейчас будить и ненадолго ставить на ноги, хотя бы до такси. Эту ответственную миссию поручили, конечно, барабанщику, остальные вышли из вагона, чтобы не мешать, а Макс снова присел рядом, ласково коснулся тёмных спутанных волос с горькой нежностью в глазах и негромко проговорил единственное, что сейчас мог, хоть и не то, что хотел. — Дим, мы приехали... Пора вставать, нам ещё до такси добираться, а потом к тебе домой. — прежде он бы уже приоткрыл глаза с недовольным видом, проворчал бы, что будить больных людей нехорошо и попросил бы помочь подняться, но вот сейчас... Он даже не двинулся, и это не могло не насторожить более чем внимательного парня, не толкнуть его к мысли первым делом проверить пульс и дыхание, и подать уже более встревоженный голос. — Димочка, что же ты, как... Ты меня слышишь? О нет... Ребята, сюда! Он не дышит, совсем не дышит! Услышав испуганный крик Макса, парни влетели в купе и, не веря тому, что видят и слышат, решили всё оценить позже и сперва вызвать скорую, это взял на себя Иван, Миша же взял хрупкий, тонкий и не подающий признаков жизни силуэт на руки, и все четверо, наконец, покинули поезд, останавливаясь на вокзале и ожидая приезда медиков. Только бы успели, только бы не отпустить, только бы не пронюхали эти вездесущие репортёры, потом ведь проблем не оберёшься... Да чёрт с ними, с репортёрами, не это важно. Главное, чтобы его снова спасли, за такое ничего не жалко отдать и потерять тоже ничего не страшно. К счастью, скорая помощь приехала довольно быстро и через какие-то пятнадцать минут они были в больнице, оставалось только всем троим сидеть под дверями реанимации и молиться всем возможным богам, чтобы они не забирали такой прекрасный цветок так рано. Минуты казались мерзкой противной вечностью, Макс сидел, дрожал и бормотал "пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..."... И зарыдал от страха и счастья, падая на заботливо подставленное плечо Миши, когда из-за дверей показалась медсестра и произнесла спокойно короткую фразу "Его жизни больше ничего не угрожает". Этих слов оказалось достаточно, чтобы разрушенный до основания мир вновь начал медленно болезненно восстанавливаться. Куда труднее и больнее было понимать, что твоего любимого могут не спасти, но, к счастью, ему очень повезло. Им всем очень повезло. И остаётся один вопрос. Что же. Будет. Дальше. А дальше потекли серые унылые вечерние часы. К Колдуну пока никого не пускали, ссылаясь на то, что пока он слишком слаб, и музыканты терпеливо ждали, все трое, на время забылись и дела, и семьи, и та жизнь, что раньше казалась нормальной, обыденной. Чтобы хоть что-то стало нормально, как раньше, их друг должен быть дома, а не в таком страшном месте. Пока он в больнице, они не имеют права отлучиться. А сейчас, наконец-то, могут войти в стандартную белую палату, и делают это тихо-тихо, будто боятся потревожить её ледяной покой. Они правда боялись потревожить его. Конечно, не этой комнаты. Скорее, находящегося на койке и из-за бледности почти слившегося с ней мальчишку, в свои годы уже так жестоко побитого жизнью за одну только любовь, действительно самое страшное наказание из всех возможных. Не решаясь пока говорить, как и поднять виноватый взгляд, ребята окружили койку, замирая у неё, будто часовые, и дружно вздрогнули с несколько испуганным видом, когда тишина в палате, прерываемая только неровным, но почти бесшумным дыханием больного, на секунду стала абсолютной, но потом снова была разрезана громким болезненным вдохом и голубые глаза, совсем недавно каплю живые и тёплые, но теперь жутко пустые, наконец, приоткрылись и потерянный взгляд прошёлся по всей возможной площади, это было нужно для того, чтобы как-то осознать происходящее, которое, к слову, не устраивало ни одного из присутствующих. Воспоминания отказывались возвращаться, но присутствие близких людей успокоило и, собравшись с силами, Дима с трудом смог подать тихий хриплый голос, почти шёпот, снова позволяя глазам закрыться, сил всё ещё слишком мало, даже это было достижением, голоса он мог и лишиться после пережитого, ему очень повезло. — Ребят... Как? — больше пока сказать не хватало сил, но его поняли, и Макс первым подошёл поближе, присел на стул рядом с койкой и накрыл его ледяную ладонь своей, тёплой и мягкой, так пытаясь придать сил и тщательно подбирая слова, сейчас сильно волновать парня никак нельзя, это может слишком дорого им обойтись, жертв пока вполне достаточно. — Дим, ты не волнуйся... Теперь тебе точно никак нельзя. — с трудом сохраняя ровный спокойный голос, барабанщик чуть крепче сжал чужую слабую руку и всё-таки решился закончить, он имеет право знать правду, тем более, о себе. — Просто в поезде... Ты перестал дышать. Мы сразу в скорую, тебя едва откачали... Ты успел заработать второй инсульт за этот год. Третий будет последним. Но мы не допустим, мы... — Не... Не надо. Пусть будет... Как должно. — едва слышно проговорив это, парень всё же невесомо провёл холодными пальцами по тёплой широкой ладони, как бы показывая, что ещё не совсем сдался, ведь хотят от него сейчас именно этого. — Номер... У меня. Позвоните Васе... Шары. Извинитесь... Потратив на эту просьбу последние крохи сил, он мгновенно забылся крепким тяжёлым сном, а музыканты ещё пару минут пытались осознать увиденное и услышанное, для них это оказалось потрясением, хоть и ожидаемым, к такому невозможно подготовиться ни за несколько часов, ни за несколько минут. Привычный мир снова дал ощутимую трещину, но это надо было пережить с обычной верой в лучшее, хоть она и не придаст вновь чуть не погибшему юноше желания жить, неизвестно, что сможет это сделать и сможет ли хоть что-то. До боли прикусив губу, чтобы как-то прийти в себя, и с трудом отпуская наконец-то мирно спящего любимого, Макс медленно поднялся и первым покинул палату, за её пределами куда лучше воспринималась реальность и работал мозг, не давая чувствам взять верх. Но так сработало только у Миши с Ваней, бесшумно вышедших следом и с одинаково искренним сочувствием глядя на юношу, осевшего на пол, вздрагивающего в беззвучном рыдании и наивно считающего, что если закрыть лицо руками, никто ничего не поймёт и не увидит. Но если бы всё было так легко. Понимая, что трудности пока точно не заканчиваются, Миша привычно присел напротив него и притянул в крепкие объятия это объятое горем создание, пока не находя нужных слов, сейчас способных успокоить, достаточно тёплых, здравых и правдивых, но, как оказалось, пока был не его черёд говорить. Барабанщик первым подал голос, точнее, жутковатый срывающийся шёпот, по мере возможностей, успокоиться пока было не в его силах, лучше выплакаться сейчас, чем копить в себе такую страшную боль и никак не давать ей выплеснуться. — Ты... Ты в-видел... Видел его? Его г-глаза, взгляд... Мёртвый... О-он же ещё жив... Ну скажи мне, он же жив?! — горе придавало сил и зарождало первые огоньки ярости, хоть и непонятно, на кого сейчас стоит злиться, здесь нет виноватых в произошедшем. — Тшшш... Видел, видел. Конечно он живой. Макс, он жив, слышишь меня? — не зная, как и чем помочь, гитарист осторожно отстранил от своего плеча уже почти задыхающегося слезами и отчаянием молодого человека, и сначала нерешительно коснулся его лица, стирая пролитые слёзы, а потом понял, что сейчас это нужно, и придержал в тёплых руках это посеревшее в тон стены лицо, внимательно глядя в заплаканные серые глаза и тоже тщательно подбирая слова, чёрт знает, чем сейчас может обернуться хоть одна ошибка, проверять это совсем не хочется. — Всё будет хорошо, он выкарабкается, обязательно, иначе быть не может. Мы ему поможем, вместе мы со всем справимся. Он проживёт ещё много-много лет рядом с нами, долго и счастливо, ты веришь? — Верю... — цепляясь до побелевших костяшек тонких пальцев за чужую тёмную рубашку, он сглатывал последние слёзы и отчаянно пытался взять себя в руки, сосредоточиться на единственной просьбе их общего сокровища, сейчас это действительно очень важно. — Где его телефон... Он просил позвонить. — Думаю, он нам не понадобится... Ленту новостей не открывали? Там бывают иногда обложки газет. — слова Вани пока оставались загадкой для всех и он, понимая по вопросительным взглядам, что придётся всё разъяснять, убрал телефон в карман и продолжил с не самым счастливым видом. — Название статьи "С поезда в скорую помощь — весёлый отпуск или страшная тайна Дмитрия Колдуна" явно говорит о том, что нас всё-таки успели заметить на вокзале. И теперь об этом знает минимум вся Москва. Думаю, Шары так всё узнали, так что, извиняться перед ними смысла нет. — Твари... Жалкие. Суются, куда не просят... — чуть не скрипя зубами от злости, Макс только теперь отпустил Мишу и снова поднялся, не скрывая отчаянного, но решительного взгляда, сейчас этого не хватает всем им. — Диме пока ни слова. Сам всё узнает... Когда оправится хоть немного. Подобные новости могут забрать его у нас. Мы ведь этого не хотим, правда? — Конечно, иначе и быть не может. — ребята отозвались в один голос и поняли, что пока все останутся здесь, так спокойнее. Присев на уже привычные места, каждый задумался о своём, но мысли эти были всего на одну тему. Какие проблемы их ждут из-за этой несчастной статьи и сильно ли встревожит Колдуна сам факт её наличия? Хотелось бы верить, что нет, и новых сюрпризов не предвидится, ведь терять хоть и померкшее, но всё ещё родное любимое солнце жутко не хочется, такого все они никогда себе не простят. Если бы они знали, что произойдёт завтра, забаррикадировали бы дверь палаты изнутри, и никто никогда не вышел бы оттуда, собственно, и не вошёл бы, но... Даже если всё вдруг и кончится неплохо, провидцев здесь нет, поэтому все тихонько ждут неизвестности, глядя то ли друг на друга, то ли сквозь, едва не сквозь стены. Всем нужен был отдых, но о нём не может быть и речи, пока всё так, пока они здесь. А здесь они ещё надолго и нет выхода, нет путей отступления. Они тоже отчасти виноваты в произошедшем и хотя бы поэтому не могут позволить себе уйти. И это правильно, хоть в ком-то должна побеждать совесть, сейчас это большая редкость. Первая половина следующего дня прошла, как в страшном сне: Дима почти не просыпается, а в редкие моменты пробуждения ни капли не тянется к этой жизни, принимает всё, как должное, и всё больше угасает. Даже в таком состоянии он не глуп и прекрасно понимает, что ему не помогут никакие лекарства, пока он этого не захочет. И он не хочет. Он больше не желает жить, и более чем осторожные разговоры друзей на него не действуют. Совсем потерянные, ребята уже который час сидят в коридоре и напряжённо размышляют, как вытащить парня, как его спасти, когда он сам этого не хочет. Вариантов не было, ни одного, все трое уже были готовы синхронно тихонько взвыть, но в коридоре вдруг раздались тихие спокойные шаги, и это был вовсе не врач. Плавная осторожность в каждом движении, руки в карманах не дешёвых джинс, рубашка мягкого синего оттенка и неловкий взгляд в пол печальных зеленоватых глаз. Прохор. Явился собственной персоной и, видя такой знакомый штаб охраны, определил нужную палату, и пока даже не пытался зайти, понимал, что не пустят. Музыканты были, мягко говоря, удивлены таким визитом, и даже лишились дара речи, но первым его вернул Макс, и, неосознанно сжимая кулаки, поднялся, даже не думая подходить к этому эгоисту, хотел только задать один вопрос, до ужаса простой, но ответа на него явно не будет. — Что ты здесь забыл? — несмотря на бурю эмоций в душе, прозвучало это холодно, резковато и с ноткой презрения, ровно так, как сейчас было нужно. — Кое-что очень важное. Точнее, кое-кого. И этот кое-кто в палате, за вашими спинами. — не заметив в ровном тихом голосе каплю горечи, не желая её слышать, ребята дружно дёрнулись вперёд, в атаку, но барабанщик резко осадил их одним простым жестом и всё смотрел парню в глаза, будто что найти там пытался, может, отражение души, на самом деле закрытой за семью замками, как знать. — Ты ведь бросил его год назад, забыл? Или уже передумал? — Очень многое изменилось с тех пор... Я не должен был говорить ему, что наши отношения вредят моему имиджу, что я притворялся, разыгрывал любовь для пиара, я не должен был так уходить, всё слишком.... Глупо вышло тогда. — быстро выровняв на секунду дрогнувший голос, он поднял тоскливый и полный боли взгляд на Макса, зная, именно он может верно понять, поверить, особенно судя по тому, как замер сейчас, воспринимая информацию и медленно опуская руки, ответить хоть на один вопрос, от ответа действительно сейчас зависит многое. — Как он? Как жил этот год, как до такого дошло? — Спроси у него сам. — не замечая более чем удивлённых лиц друзей, Макс указал на нужную дверь и присел на место, на посетителя уже не глядя и добавляя только одно, самое важное, совершенно спокойно злостью тут точно ничего не добьёшься. — Подожди немного, пока он проснётся. Если ты будешь первым, что он увидит... Наверняка не испугается, всегда долго включается в реальность. Но если ты хоть как-то ему навредишь, снова сделаешь больно... Берегись. Просто берегись. Иди, он скоро проснётся. Кивнув с благодарностью, Шаляпин в пару шагов добрался до палаты, но у самой двери остановился, не решаясь войти. Только барабанщик заметил гамму эмоций, отразившихся за несколько секунд на его лице, замешательство быстро удалось перебороть, и он скрылся за дверью, а Ваня, более-менее отошедший от впечатлений, тоже подал тихий потерянный голос, никак не мог понять одну вещь. — Почему ты разрешил ему войти? Неужели ты хочешь, чтобы Дима всё-таки... — Нет конечно, дурак, сплюнь и успокойся. — принимая максимально спокойный вид, он знал, что Миша понял всё, их обоих, но объяснить всё равно придётся, что ж, это не сложно. — Я смотрел ему в глаза. Он пришёл не убить... А спасти. Он любит Диму. На этот раз по-настоящему. И кроме него помочь не сможет никто. — По краю мы все ходим... Не нравится мне это. Хорошо, ты сканер, он его любит. Но почему ты не сказал, что это до сих пор взаимно? — Чтобы он не думал, что в сказку попал. Пусть понервничает... Пусть перенесёт хоть толику того, что вынес, выстрадал Дима за него. И из-за него. Пусть ему тоже хоть недолго будет больно и страшно. Это смело можно будет назвать кармой. — недобро усмехнувшись, Макс будто не заметил упрёка в мстительности, так и написанного в глазах его друзей, но никто из них не представляет, насколько верным окажется это решение. Но всему своё время. Дверь палаты бесшумно открылась и, прокравшись внутрь, Прохор смог только замереть в метре от койки с полным горького раскаяния взглядом и не хотел верить своим глазам. Его любимый больше походит на труп, если бы не тихое прерывистое дыхание, эхом разносящееся на всю палату, и не мелко подрагивающие бледные, но всё равно ослепительно прекрасные руки, его вполне можно было бы посчитать покойником, но хотелось бы верить, что серьёзно подобное о нём говорить придётся ещё очень, очень нескоро. Слабый, хрупкий и совершенно разбитый. И всё это с ним сделал он. Только он виновен во всём, что выпало на долю этого светлого прекрасного мальчика. В каждой минуте боли, отчаяния и ужаса, пережитой им. В том, что сейчас он здесь. Вот такой. Виновен и готов свою вину искупить. Знать бы только, как это сделать. Просыпаться Колдун пока не собирался и, не зная, куда себя деть, юноша присел на белый стул у койки и робко, почти невесомо тронул чужую ледяную ладонь одними кончиками пальцев, пока не решаясь именно коснуться, хоть уже и хочется, он слишком соскучился. Но видеть такое слишком страшно. Если бы он знал тогда, чем закончится наплыв гордости, глупое желание самоутвердиться и неумелая попытка чёрного пиара, которая даже не принесла результата. Газеты погудели несколько дней и забыли. А вот они вдвоём уже никогда не смогут этого забыть. Но, видимо, прикосновение вышло слишком уж заметным, потому что через минуту пустые голубые глаза тяжело приоткрылись и мутный взгляд вновь прошёлся по палате, останавливаясь на нежданном госте. Секунда, вторая, третья... И пустота вдруг сменилась удивлением и лёгким презрением. Полное осознание реальности пока так и не настало, но нашлись силы подать тихий хриплый голос, от которого всё внутри Шаляпина сжалось от горькой тоски и чувства вины, он и не знал, что всё настолько плохо, точнее, боялся даже предполагать такое. — Ты... И здесь не оставишь. Уходи... — не желая видеть всё ещё любимого человека, он смотрел в потолок и в первый раз убеждал себя в том, что действительно всё ещё спит, ведь если это реальность, боль от обиды может оказаться слишком сильной, а жить ещё всё-таки немного хочется. — Димочка... Я тебе не снюсь, я правда здесь. Я пришёл к тебе. — одним чудом удавалось сохранить ровный спокойный голос, чтобы лишний раз не тревожить и так слабое сейчас создание, но его неестественно округлившиеся глаза и слабые, но быстрые покачивания головой заставили прикусить язык и ещё десять раз хорошенько обдумать сказанное, только вот на ум совсем ничего не шло. — Я, я хотел сказать... — Дмитрий, здравствуйте, уже проснулись? — бесшумно вошедший в палату врач спас незадачливого парня, отвлекая на себя внимание, но простым, вроде бы, вопросом поставил их обоих в тупик. — Это прекрасно. Скажите, за вами будет, кому присмотреть после выписки? — Да, будет. — видя полную растерянность Димы, он даже не думал над ответом, действительно хотел быть рядом, ухаживать за ним, хоть так попробовать искупить свою вину. — Я этим займусь в любое время, можете не переживать. — Ну так это и вовсе чудесно. — довольная улыбка врача не внушала никакого доверия и его следующие слова полностью оправдали дурные ожидания, и заставили мальчика неосознанно крепче сжать заботливо подставленную руку Прохора, душили слёзы и противно темнело в глазах, но больше была медленно просыпающаяся ярость, всё-таки у людей нет ни стыда, ни совести. — Всё дело в том, что у нас нет свободных палат и нужна эта для очень уважаемого человека, он готов заплатить приличные деньги, вы, как взрослый разумный человек, должны меня понять. Через час освободите койку, из рекомендаций могу посоветовать больничный режим ещё минимум месяц, соответствующее лечение — все нужные таблетки у вас на тумбочке — и да, если понадобится что-то вроде транспорта, обратитесь к заведующей, всем необходимым снабдит. Отдыхайте и собирайтесь, всего хорошего. Мужчина исчез в ту же секунду, а Шаляпин, за попытками приглушить накрывающую огненной волной злость, не сразу заметил, что ледяная хватка ослабела и прерывистое дыхание становится всё тише. О нет, только не это, не сейчас и не здесь. Отпускать не хочется и делать это очень страшно, поэтому долго не удавалось разобрать и припомнить, какие таблетки сейчас больше подойдут, хотя все были прекрасно знакомы, успел выучить за долгое время совместной жизни. Но долгим замешательство не было, память всё-таки заработала должным образом и Колдуну пришлось выпить несколько таблеток с когда-то родных рук под тихое "тшшш, пей...", другого выхода пока не было. Когда всем стало немного легче и спокойнее, на всю палату раздался тяжёлый болезненный вздох и слабый, чуть дрожащий голос, разум только теперь начал нормально работать. — Как через час... Я же... Тогда только через месяц... Твари. Как я поднимусь... И как ты... Зачем? Зачем я тебе? — злость мешалась с обидой, ярость с отчаянием и, если бы не выпитое только что успокоительное, последствия могли бы быть ужасными, и неизвестно, переехал бы он из палаты в квартиру или в морг. — Тише, успокойся, сам себе больно делаешь... — почти невесомо, но ласково поглаживая холодную ладонь, Прохор окончательно взял себя в руки и, стараясь не думать, каким было то "тогда", решил быть максимально честным, насколько это сейчас возможно, ложь не поможет точно, ведь они оба взрослые и разумные люди. — Ты мне нужен... Я очень перед тобой виноват. И очень надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Пока ты не поднимешься... Но это не страшно. Я тебя донесу, нам ведь не в первой. — Никогда... И не позволю. Попроси у заведующей... Инвалидное кресло. Лучше так... — он знал, что легко не будет, поэтому ничего не сказал, только молча вышел и через пять минут вернулся с подобием транспорта, по дороге словив удивлённые взгляды ребят, они ведь ни о чём не знали, и пока это не было нужно. — Таблетки я соберу. И мне всё равно придётся помочь тебе забраться в этот... Транспорт. — горько улыбнувшись, парень сложил лекарства в небольшой пакет и остановился рядом, даже не надеясь на какой-то ответ, но, услышав его, на секунду замер, поражённо хлопая глазами, но быстро пришёл в себя, ещё не хватало терять голову в такой момент. — Сам сможешь сесть? — Я... Я ног не чувствую. Совсем. — не зная, куда деться от стыда и не решаясь поднять взгляд, Дима совсем перестал осознавать происходящее, когда тёплая ладонь ласково погладила его по грязным спутанным волосам, а давно знакомый низковатый голос прозвучал совсем рядом с каплей горечи, умоляя снова поверить и бесконечно извиняясь за всё причинённое зло, хоть прощать, конечно, пока нет и мысли. — Ничего, ничего... Всё в порядке, ты в этом не виноват. Хватайся за мои плечи, я помогу. — пока не было другого выхода и, с трудом подняв руки, он слабо обвил широкие крепкие плечи и позволил обнять себя, зажмурившись от боли и горечи, а после поднять и усадить в кресло, и отнимать руки совсем не хотелось им обоим, было слишком тепло и, в то же время, невыносимо больно, но прервать момент не хватало сил, наверное, поэтому Шаляпин присел у кресла и не мог отойти, хоть время и не ждало. — Как ты, удобно сидеть, не холодно? — Чуть-чуть... Немного прохладно. — голос всё ещё слушался плохо и теперь прозвучал совсем жалко, убито, но это ничего не значило и, наказав подождать две минуты, парень снова исчез, а вернулся уже с тёплым пледом, по дороге успев в двух словах объяснить обстановку музыкантам, а по возвращению укрыв им любимое хрупкое создание почти полностью, заботливо подоткнув по краям, чтобы было теплее, и теперь встал позади, хватаясь за ручки и направляясь к выходу уже куда более медленно, транспорт никак не гоночный, надо быть особо осторожным, чтобы пассажиру было комфортно и спокойно. — Отдыхай, а лучше поспи... Скоро будем дома, всё будет хорошо. Дождавшись короткого кивка и вновь закрывшихся глаз, он тихо и осторожно преодолел путь до выхода из больницы, оставляя там кресло и донося своё сокровище на руках до дорогого красного автомобиля, припаркованного у самого входа, размещая ценный груз на заднем сидении, всё так же укрывая его пледом и усаживаясь за руль с несколько подавленным, но решительным видом. Он сделает всё возможное, чтобы вернуть своего мальчика, поставить его на ноги и вновь заслужить его доверие, как бы трудно это ни было. Без него больше нельзя, больше не выходит и с этим надо хоть что-то делать. Нужно что-то сделать, чтобы спасти их обоих от одиночества и пустой бессмысленной жизни. Квартира, в которой и жил весь этот год Прохор, была недалеко от больницы, всего в получасе езды, если повезёт не попасть в пробки. Сегодня им повезло, поэтому через час после выезда — пришлось по пути заглянуть в аптеку, запас необходимых лекарств под рукой никому ещё не вредил — невольный гость довольно скромной однушки проснулся на небольшой, но необыкновенно мягкой кровати, прежде привычной боли пришла мысль, что всё это время он спал на облаке и сейчас тонет в нём, и это потрясающе приятно. Всё же, это немного настораживало и, с трудом опустив мутный взгляд, он заметил под собой два матраса, несколько тёплых покрывал и... Минимум три зимние меховые куртки, вывернутые опушкой наружу, видимо, чтобы было мягко и тепло. И зачем надо было... И откуда это всё? Невозможно поверить, что такой человек собирает подобный хлам, это было бы слишком странно. Но лежать здесь после жёсткой больничной койки так уютно, особенно под тем же тёплым пледом... Но боль продолжает вгрызаться будто в само его естество и, уже не в силах терпеть, Колдун тихо жалобно застонал, и в тот же миг рядом раздались быстрые тихие шаги, а после тёплые крепкие руки осторожно приподняли хрупкую фигуру за плечи и у тонких серых губ оказался стакан с водой, лекарства принято запивать. С трудом сделав пару слабых глотков и через силу проглотив опостылевшие таблетки, он позволил себе поднять убитый взгляд, всё ещё надеясь увидеть кого-то другого, хоть кого-нибудь. Но, к сожалению, жизнь совершенно немилосердна, а судьба так особенно. Остаётся только следовать их воле и пока оставить всё, как есть. — Ну как ты, легче? — хозяин квартиры вернул гостя в прежнее положение, снова укрывая его потеплее и присаживаясь рядом с полными нежной тоски глазами, всем своим видом пытался показать, что не хочет больше обижать, причинять боль, скорее, помочь, защитить и сделать всё, чтобы они снова жили вместе, в полном здравии, долго и счастливо. И пускай ему пока не хотят верить, сдаваться он не собирается точно. — Вроде... Зачем... Что это? — едва двинув рукой, Дима смог показать на нагромождение под собой и узрел из-под полуприкрытых век смущённый взгляд зеленоватых глаз, попытку просверлить им дыру в полу и неловко прикушенную губу, как давно Шаляпин так себя не чувствовал, совершенно потерянным и в то же время как-то тепло, по-домашнему, будто всё, наконец, возвращается на круги своя и прежнее счастье совсем рядом. Как знать, может, так и есть. — Что-то здесь было, что-то попросил у соседей... Я очень хочу, чтобы тебе было тепло и удобно. Я хочу помочь. — это прозвучало тёплым ласковым и немного робким полушёпотом, но привычный ровный голос быстро вернулся на место, всё ещё оставался один важный вопрос. — Ты присядешь? Надо поесть хоть немного, некоторые таблетки нужно принимать только после еды. — Не хочу есть... Не могу. — теперь почему-то ему стало неудобно и, не найдя сил отвернуться, он вновь закрыл глаза и даже не хотел слышать ответ, какой в этом смысл. — Что... Что значит "не могу"? — после секундного замешательства парень стал понимать, в чём дело и то, что легко пока не будет точно. — Сколько ты не ел? — Я... Не помню. Может... Дней пять. — уже было всё равно, будут ли ругаться на такую глупость или ответом послужит молчание, осталась только усталость, не хотелось ничего. Оставаться здесь, есть, пить, лечиться. Жить. Но чужие руки на плечах заставили снова желать. Желать испариться, провалиться сквозь землю или хотя бы слиться с шикарным ложем, но факт остаётся фактом, что-то внутри просыпается. Пока не очень важно, что это что-то тёмное. Ещё есть время это изменить. — Глупенький... Нельзя так над собой издеваться. Ну ничего, как есть вспомнишь, начнём с малого. Что-то тяжёлое ты всё равно сейчас не переваришь, организм не примет, но что-нибудь лёгкое пойдёт только на пользу. — уже не сжимая хрупкие тонкие плечи, спрятанные под пледом, скорее, ласково их поглаживая, он понимал, что отходить не хочется ни на секунду, но сейчас так нужно, ненадолго, только это и успокаивает. — Я скоро вернусь, отдыхай. Можешь поспать ещё немного, если тебе от этого станет легче, я разбужу, когда будет нужно. Резко неумело отодвинувшись, Прохор быстро поднялся и исчез из комнаты, оставляя Колдуна наедине с его мыслями, воспоминаниями. Их было вполне достаточно, чтобы потеряться в острых, слишком опасных осколках прошлого, но они всё равно не причинят боли сильнее той, что есть сейчас. Больше нет сил верить и надеяться на лучшее, но... Прохор теперь такой... Нежный, тёплый, искренний. Ему слишком хочется поверить снова. Но пока не стоит. Пока это слишком больно. И вдруг всё начнётся с начала... Вдруг снова разобьёт и предаст. Эта рана долго ещё не затянется, если сможет затянуться хоть когда-то. Но ведь из этого дома он пока никуда не денется, как бы ни хотел хотя бы к себе. Значит, остаётся только ждать... Время покажет, кто и что изменилось, и в лучшую ли сторону. А хозяин квартиры неторопливо вошёл обратно с небольшой светлой миской в руках и осторожно приладил её на тумбочке у кровати, стараясь не расплескать содержимое и присаживаясь на самый край этого ложа, непробиваемо спокойный, как сейчас и нужно, как знать, может, эта аура покоя и ровный уверенный голос помогут успокоиться невольному гостю, поверить и довериться, сейчас для них это самое главное. — Я сварил бульон... Тебе надо поесть, понимаешь? — не дождавшись никакой реакции, разве что, по-прежнему убитого взгляда куда-то сквозь стену напротив, парень снова осторожно коснулся его плеч, будто пытаясь подготовить и подготовиться самому, не только для Димы прикосновения пока были сродни испытанию. — Дим, пожалуйста... Сейчас сядем ненадолго, хорошо? Всё-таки получив в ответ слабый неуверенный кивок, Шаляпин осторожно приподнял этот до ужаса хрупкий, уже почти призрачный силуэт, подложил подушку повыше, чтобы было удобно, и, убедившись, что любимый точно не упадёт, наконец, отпустил его и взял с тумбочки миску, задумчиво помешивая содержимое небольшой ложкой. Кто бы мог подумать, что им предстоит пережить и такое. Но, может, хоть это даст понять совершенно невероятному упрямцу, что его действительно любят и могут в нужный момент вычеркнуть гордость, если это и в правду необходимо. Может, когда-то... А пока за ним нужен уход, нужно вновь заслужить его доверие, помочь встать на ноги и вспомнить, что любовь была сильной и настоящей, пока всё не разрушила глупость. От первой ложки он ещё пробовал отвернуться, но результата это не принесло, поэтому несколько следующих прошли уже без препятствий, но больше пока не получилось. Организм уже отвык от еды, и даже лёгкий куриный бульон камнем оседал в пустом желудке, после такого перерыва было достаточно и этого. Понимая, что на большее сегодня рассчитывать уже не придётся, Прохор убрал посуду на прежнее её место, помог парню снова прилечь, теплее укутал его одеялом, чувствуя, как холодны руки и, не сдержавшись, ласково потрепал по тёмным волосам, был правда очень рад, что они смогли начать этот долгий путь к, хотелось бы верить, светлому будущему. — Вот молодец какой, и всё у нас получилось... — с ним правда хотелось говорить, как с маленьким, особенно сейчас, когда Колдун был слишком похож на уставшего недовольного ребёнка, так часто было и раньше, и, признаться, в такие моменты юноша никогда не мог сдержаться, лёгким смехом встречая ответное фырканье и попытку запустить подушкой, они всегда были под рукой, но и сил было гораздо больше. — А теперь отдыхай... Тебе нужны силы. Завтра будем пробовать вспоминать, как это, жить, а не выживать. Ответом на сей раз послужили закрывшиеся глаза и, наконец, разжавшиеся руки, прежде нервно цепляющиеся за одеяло, будто в ожидании какой-то опасности. Мальчик уснул почти мгновенно, ни капли не принимая хоть немного более живой вид и уже не ощущая тёплую ласковую ладонь на своих волосах. Парень всё не мог перестать гладить его, перебирать когда-то мягкие и сверкающие, но теперь жёсткие грязные спутанные чёрные локоны и горько улыбаться, продолжая помнить только одно. Это сделал он. Только он. И только он может всё исправить. Он обязан это сделать, как угодно, любой ценой. И одна вещь делала эту улыбку каплю живей и светлей. Воспоминание, что инвалидное кресло было благополучно оставлено в больнице и завтра Диме придётся терпеть тот факт, что его будут носить на руках, хочет он того или нет. Им обоим предстоит весьма интересный день. Утром Шаляпина, уснувшего прямо на полу, у кровати, ведь других спальных мест в доме не было, разбудил резкий полный ужаса вскрик. Не понимая, что происходит и резко поднимаясь, он, не договорившись с равновесием, снова присел на край импровизированного ложа и крепко сжал чужие ледяные ладони. Никто и не говорил, что будет легко. Только теперь подсознание уловило, что он действительно не один, что теперь нужно заботиться о слабом, беспомощном и пока крайне испуганном создании, которое вчера настойчиво утверждало, что никогда не простит, а сегодня отчаянно цепляется за его руки и даже думать не хочется, что так тянется сейчас навстречу он из одного лишь ужаса. Касания дают очень много, иногда больше, чем слова, но не сейчас. Нужно хоть что-то сказать, попробовать как-то успокоить, ведь тонкие слабые руки дрожат, дыхание сбито напрочь, кажется, ещё немного и будут слёзы, а этого теперь допускать никак нельзя. — Тшшш, маленький, ты чего... Тебе нельзя так волноваться. — сонный тёплый голос звучал чуть встревоженно, но это не пугало, скорее, дарило ощущение давно позабытого уюта, и сейчас это очень кстати, непросто успокоиться за две минуты после очередной порции кошмаров с нежным и добрым человеком, снова сидящим рядом, будто не было этого года, не было глупого разрыва. Но если бы всё было так просто. — Ну, Димочка, что такое... Больно, сны плохие? — Д-да... Но это не твоё дело. И убери руки, мне и т-так плохо... — однако же, он только крепче цеплялся за чужие тёплые ладони, больше всего сейчас боялся, что он снова уйдёт и уже не вернётся, был обижен, но в таком состоянии не мог до конца владеть собой и страшно ненавидел себя за это. — Плохо? Сейчас, погоди, две минуты.. — с неохотой вырываясь из удивительно цепкой хватки, парень поднялся уже более удачно, сходил на кухню за новым стаканом воды и вернулся, задумчиво перебирая таблетки, главное не ошибиться, учитывая всё, что уже было, любая ошибка может стать роковой. — Вот, тут успокоительное и обезболивающее... Пей, тебе это нужно. Сил препираться сейчас не было, поэтому Колдун покорно выпил лекарства с чужих рук и через долгие пять минут перестал так страшно дрожать, понемногу выравнивалось дыхание, прояснялся взгляд. Всё это время Прохор сидел рядом и крепко сжимал его руки, знал, как в такие моменты мальчику нужна забота, элементарное тепло, это помогает чувствовать себя лучше, даже сейчас, когда он всё ещё старательно убеждает себя в ненависти к этому человеку. Когда стало немного легче, он устало разжал руки и отвёл убитый взгляд. Пока слишком трудно хоть немного поверить и юноша правда понимает это, правда готов ждать и опекать хоть вечно. И именно опекой стоит заняться, раз уж они оба уже совсем проснулись. — Молодец, успокоился... Дим, запомни: какая бы дрянь тебе ни приснилась, даже со мной — это не правда. И я снова навсегда рядом с тобой, и больше не уйду. — от этих слов всё внутри болезненно сжалось, жутко хотелось поверить, но пока нельзя, пока рано, не выходит. — Всё хорошо, маленький мой... И чтобы тебе потихоньку становилось легче, надо есть. Пока хотя бы бульон. Мы попробуем, если не выйдет, попытаемся днём или вечером, хорошо? Особо не ожидая ответа, он ощутил какое-то болезненное тепло, увидев слабый кивок и вновь закрывшиеся глаза. Не дурак, всё прекрасно понимает. Просто пока раздумывает — а стоит ли вообще так дальше жить? Ответа на этот вопрос пока нет. И всё ещё слишком хочется спать, страшная усталость даже после достаточно долгого сна в таком состоянии более чем нормальна, с этим нужно просто смириться и ждать, пока придёт время перемен к лучшему. Оно придёт скоро, в этом не хочется сомневаться ни секунды. И даже свободных секунд сейчас не было в запасе, поэтому молодой человек быстро поднялся, вновь вернулся на кухню и поставил на плиту вчерашний бульон, пока ещё свежий и проще его погреть, чем варить новый, только лишнее время тратить. Три минуты и всё было готово, и, помешивая прозрачное варево несколько нервными движениями, он резко остановился и позволил себе ненадолго задуматься. А что если этот ребёнок не сможет снова его принять, никогда не простит? Глупости такого быть не может. Хотя, после всего пережитого... Всякое ведь возможно. Кроме этого. Они оба обязаны помириться и быть вместе до самого конца. Нельзя расходиться, когда столько пройдено вместе, это неразумно и опасно в первую очередь для Димы. Если он снова останется один... Это будет конец, к самостоятельной жизни теперь не приспособлен совершенно, он погибнет один. И этого Шаляпин не допустит никогда. А сейчас нужно пойти и накормить его, сам себя ведь обслужить пока не может, да и парню только в радость помочь лишний раз, хочет заслужить не только его прощение, но и своё. Ведь после больших ошибок самое трудное — простить самого себя. И он сможет это сделать, когда любимому станет хоть немного легче. Он может ему помочь и сейчас это самое главное. И именно этим стоит, наконец, заняться. Снова взять себя в руки удалось довольно быстро и, абсолютно спокойный, точно как прошлым вечером, парень вплыл в комнату, снова осторожно усадил своё самое большое горе, так пробуждая его ото сна, нежно бережно накормил и, не желая отходить, убрал посуду на тумбочку, и, не сдержавшись, снова ласково потрепал его по волосам с усталой улыбкой, привычки — страшная вещь. — Надо тебя отмыть наконец... И сегодня выберемся на улицу. — видя больной испуганный взгляд в ответ, он только тяжело вздохнул и снова сжал чужие холодные руки. Как же у мальчика разломано всё внутри, если даже в этих безобидных фразах он видит какой-то подвох. — Не надо, не бойся... Погуляем в тихом месте, где нас никто не увидит и не узнает. У меня есть такое на примете... Всё будет хорошо. Тебе правда нужен свежий воздух. — Я же один сидеть не могу даже... Тогда гуляем с креслом. — слабый севший хрипловатый голос звучал так уверенно и непреклонно, что с ним хотелось согласиться, о чём бы он ни говорил, но ведь сейчас это, к сожалению, невозможно. — Да, конечно... Не волнуйся, отдыхай. Я разбужу, когда будет нужно. Созерцая вновь засыпающее чудо, Прохор мягко потерянно улыбнулся и чувствовал себя последним обманщиком. Кресла нет, сидеть придётся на его руках. И лучше всего это узнать в самый последний момент, чтобы не было времени на пререкания. Для самого юноши это будет лучшим моментом за весь этот год и этого уже достаточно. Скоро удалось выспаться окончательно и, поднимаясь с постеленной прямо на полу простыни, а точнее, со свёрнутой на ней в подобие подушки кофты, парень всё ещё немного сонно размялся и ушёл на кухню, чтобы заварить кофе и как следует обдумать план дальнейших действий, ведь сегодня планируется достаточно насыщенный день, по крайней мере, по сравнению с предыдущими. Выйти на улицу совсем не трудно... Трудно помочь практически полностью обездвиженному человеку принять душ, при этом его не смутив, не задев и вообще никак не потревожив. Честно говоря, миссия совершенно невыполнима, но, всё же, попробовать стоит. Допив кофе с этими мыслями, Шаляпин несколько растерянно усмехнулся, но пошёл в ванную и включил воду. Пускай набирается, это немного упростит задачу, ну и даст лишние минуты на то, чтобы всё обдумать и сделать правильно, любая ошибка сейчас опасна. Кто знает, как мальчик воспримет такое... Да, он был предупреждён. Но разве это даёт гарантию, что в самый нужный момент никто не закатит истерику? Конечно нет. Стоит смириться с тем, что нервы у Димы раздолбаны в край, и это имеет свои последствия, притом совсем не приятные. Размышлять об этом и винить себя можно хоть бесконечно, но ванна уже была полной, вода тёплой, и предстояло самое сложное. Разбудить этого ребёнка и всё-таки искупать его. Нет, разбудить, раздеть, а потом... Но чего здесь-то бояться? Будто парень его без одежды не видел, чего у них только не было на фабрике. К чёрту всё... Пора. Коротко выдохнув, Прохор вернулся в комнату и, на минуту остановившись в нерешительности у кровати, всё-таки осторожно тряхнул за плечо не так уж мирно спящее создание, и, проигнорировав его полный поддельной ненависти и вполне настоящего страха взгляд, присел рядом, на самый край, точно, как утром, уверенный, но робкий, будто всё не мог до конца решиться. — Дим, эй... Нам уже пора. Ты... Сам разденешься или... Или мне помочь? — слова выходили неохотно, трудно, и сейчас он чувствовал себя маленькой девочкой, которая пытается узнать дорогу домой у страшных взрослых прохожих. — Ты меня не тронешь... Я сам. — этот охрипший упрямец правда надеялся, что разберётся сам, но, когда не удалось даже поднять руки, чтобы расстегнуть уже напрочь измятую тонкую белую рубашку, он до боли в пальцах сжал одну из подложенных для мягкости курток, и тихо зарычал, ненавидя свою беспомощность больше всего на свете. Но он всё равно не собирался просить о помощи, как бы ни было дурно, тошно, больно и трудно. — Дурачок... Тише. Тише... Я всё сделаю сам, не психуй. Только расслабься... Куртку хоть отпусти, как же я сниму с тебя рубашку, когда твои руки сжаты. — едва не болезненно усмехаясь, парень дождался, пока необыкновенно цепкая для такого слабого человека хватка разжалась, и сам стал мягко плавно расстёгивать упрямые мелкие пуговицы, поддавались они с трудом, но упорства всегда было не занимать, поэтому через пять минут всё было расстёгнуто, и, стягивая мягкую ткань с тонких плеч, он всё неловко прикусывал губу и отводил виноватый взгляд. Что же он наделал. Практически мертвенная бледность, через тонкую кожу страшно просвечивают рёбра. Синяки от случайных падений на боках и один, совсем пугающий, на груди, на руках, плечах, будто было много попыток подняться и пойти, и всякий раз падения, всякий раз во что-то врезался, вот на нежной коже и оставались ужасные следы. Вены слишком ярко выделяются, силуэт такой хрупкий — кажется, тронешь, и тут же переломится. Но ведь тронуть всё равно скоро придётся. Но сперва брюки, которые явно тут же спали бы, если б он хоть попробовал подняться. Держаться им совсем не на чем, не спасает накрепко затянутый ремень, не спасает ничего, нечему уже спасти. Вместо когда-то безупречной талии остался скелет, обтянутый кожей, кажется, чуть-чуть надави, и прорвётся, слишком жутко. Стянуть штаны с таких же худых ног не трудно. Трудно в нужный момент осторожно приподнимать эти ноги и понимать, что их владельца это совершенно не тревожит. Он даже не чувствует этого. И это действительно страшно. Но этот холод, пробирающий изнутри, эту противную душевную боль нужно перебороть, и, окончательно стянув и отбросив всё лишнее, поднять еле живое тельце на руки, отнести в ванну, и, наконец, искупать, ведь всё затевалось только ради этого. Одним чудом это удалось, и всё шло гладко... До того момента, когда Колдун оказался в воде. Слабые нервы сработали слишком непредсказуемо, убитая психика дала очередной сбой, и ему показалось, что он тонет, было дико страшно, воздуха категорически не хватало, и, задыхаясь в панике, он сам не понимал, что мокрыми дрожащими руками хватается за стоящий совсем близко силуэт и хрипло испуганно шепчет только одно: Прохор... Обладатель этого прекрасного имени в первые секунды даже немного растерялся, конечно, тоже был напуган, но быстро сориентировался и присел на пол, рядом с ванной, уже проклиная эту идею и свою же логику, крепко обнял уже дрожащую фигуру и стал мягко поглаживать его по тёмным волосам, не забывая нежно трепетно целовать и в губы, так передавая жизненно необходимый кислород, и в холодный лоб, чтобы хоть немного отрезвить, и в впалые щёки, невозможно переживая, но чувствуя горькое болезненное тепло от этих поцелуев, от того, что мальчик всё ещё нуждается в нём, всё ещё любит и видит единственной своей защитой, хоть и выдаёт это только в столь страшные моменты, когда совсем не контролирует себя. Понимая это всё, он продолжал целовать его и что-то ласково нашёптывать, сейчас самое важное, чтобы он не только чувствовал, но и слышал, что не один и всё в порядке. — Тш, тшшш, я с тобой... Всё хорошо, я тебя держу, тише... Дыши, держись за меня и дыши, медленно и глубоко. — отдавая эти команды, Шаляпин уже не думал о том, что сам так насквозь промокнет, сейчас важнее одной рукой придерживать и успокаивающе гладить этого мальчишку, а второй добраться до мочалки и как следует оттереть всю грязь, боль и отчаяние с всё ещё пугающе прекрасного тела, для него оно всегда будет таким. — Тихо, тшшш... Всё хорошо, всё порядке... Потерпи мой хороший, ещё совсем немного осталось. Две минутки, тшшш... И правда сделав всё по мере возможности максимально быстро и качественно, он достал из воды уже переставшего задыхаться любимого, хорошенько его вытер, укутал в тёплый уютный банный халат, и облегчённо выдохнул, откидываясь на стену и устраивая его, медленно приходящего в себя, на своей груди. Даже думать не хочется о том, сколько подобных жутких сцен Дима пережил наедине с самим собой за этот год и как он с этим справлялся, как выживал. Пока куда важнее вымыть ему голову и, наконец, перестать думать о том, что он ведь отвечал на поцелуи... Горько, болезненно, отчаянно пытаясь лишний раз глотнуть воздуха хоть так, почти яростно... Но отвечал. И, наверняка, сам себе это не простит, если хотя бы вспомнит. Какая разница, вспомнит или нет... Это нужно просто закончить. Пока он, кажется, ещё не совсем в себе, есть время немного спустить воду и открыть кран, снова придвигаясь ближе. Вот теперь действительно чуть-чуть... Тратя много шампуня, но сравнительно немного времени, Прохор действительно закончил и бережно вытер досуха теперь чистые волосы мягким полотенцем, и, наконец, вернулся в комнату с потерянно озирающимся по сторонам ребёнком на руках, вновь укладывая его на кровать и спокойно качая головой на все вопросы, ну как ему объяснить, не слишком пугая. — Что происходит... Почему ты мокрый такой и... Что... Что за халат на мне, как... Откуда? Ты же... Только раздел меня и... — резко болезненно вдыхая от головной боли, пришедшей, как удар, он вздрогнул от короткого касания до сухих чистых волос и попытался отстраниться, конечно, пока не помня тех сжигающих больных поцелуев, всё ещё настойчиво доказывал себе, что больше не любит и не полюбит уже никогда. Но ведь правда теперь известна, и от неё никуда не деться. Только он пока об этом не знает. — Тшшш.... Не думай об этом. Я просто помог тебе искупаться. А сейчас отдыхай... Тебе нужно набраться сил, хоть самую малость. Сейчас, погоди... — вспоминая о пледе в самый последний момент, Шаляпин быстро и аккуратно вытянул его из-под почти спящего мальчика, укрыл его потеплее и немного устало улыбнулся, снова останавливаясь рядом. — Спи маленький... Я разбужу, когда будет нужно. Видя, что дитя уже спокойно спит, он только теперь позволил себе отойти, сменил мокрую рубашку на сухую и чистую, уложил волосы должным образом и вновь присел на самый край кровати, уже с небольшим аккуратным гребнем в руках. Это прелестное тёмное гнездо на голове необходимо вычесать, и лучше сделать это, пока Колдун спит, чтобы не начал опять шарахаться от парня, как от прокажённого. Пока он спит, можно осторожно ласково вычёсывать непослушные тёмные локоны, иногда перебирая их длинными быстрыми пальцами, чувствуя уже родную мягкость и странный покой на душе. А ведь сейчас всё почти как раньше. Почти... Тогда всё было совсем не так страшно. Иногда было больно и трудно, да... Но мальчик не боялся так. Мог подниматься, ходить. Не задыхался, оказываясь в воде. Не был так разбит... Но то, что было, осталось в прошлом. У них есть только здесь и сейчас. И, закончив нежно укладывать эти густые чёрные волосы, Прохор поднялся, убрал гребень на место, и, укладываясь обратно на пол, чётко понимал только одно. Он всё сделает, чтобы вернуть любимого, вернуть его доверие и хоть относительное здоровье. Он всё сделает для того, чтобы восстановить то, что сам же и разрушил. Чего бы это ни стоило. Надо возвращать мальчика к жизни... И начать стоит с мелочей. Хотя бы с небольшой прогулки в тихом уютном месте. Этим они и займутся чуть позже. Сначала отдых, после пережитого он точно никак не помешает им обоим. Спокойно заснуть после подобного ой как непросто, поэтому, поворочавшись с полчаса, Шаляпин всё-таки поднялся и, оправив помявшуюся одежду, решил, что пора бы уже выбраться на улицу. Погода хорошая, а это для Москвы в последнее время редкость, надо пользоваться моментом. Притом лучше всего это делать, пока Колдун спит, нервы целее будут у них обоих. Казалось бы, легче лёгкого, взять, вынести и уложить уже в машине... Только вот в халате никто никогда не гуляет. Его надо переодеть, но во что... Лишняя одежда, конечно, есть, но подойдёт ли она по размеру? Проверить это можно только опытным путём, и пора бы, наконец, это сделать. В шкафу долго не находилось ничего нужного, но скоро под руку попалась лёгкая бирюзовая рубашка и простые светлые джинсы, уже что-то. Но как его переодеть, не разбудив... Очень трудно, но других вариантов нет, если он проснётся... Кто знает, какой будет реакция на этот раз. Лучше так не рисковать. Тихими, почти бесшумными, шагами вернувшись к кровати, парень аккуратно сложил одежду рядом и нежно коснулся чужих тонких плеч. Потихоньку, только бы не потревожить... Кажется, теперь мальчик спит крепко, тем лучше. Главное резко не дёргать... Быстрым процесс не был, одним чудом всё удалось сделать максимально осторожно, и оставалось только бережно застегнуть уже более крупные пуговицы, поправить воротник и затянуть потуже тёмный кожаный ремень на джинсах. Да, если бы хоть сел, рубашка бы точно болталась, как на вешалке, какой же он худой... Но безупречно красивый даже теперь. И рядом с ним хочется остаться навечно. Хоть вечно опекать, носить на руках, помогать переодеться и абсолютно во всём... Только если он позволит. Только если сможет снова подпустить... Только если выйдет снова помочь ему поверить. Пока нельзя позволять себе вольности, но как же хочется наконец расслабиться... Пусть всё горит огнём, он это сделает. Закончив с переодеванием и снова устраивая руки на чужих плечах, Прохор медленно выдохнул, присел, как прежде, на край... И опустил голову на грудь своего мальчика, уже обнимая его и не зная, как избавиться от противного кома в горле. Дыхание совсем тихое, почти незаметное и далеко не ровное, всё ещё хрипловатое. Сердце бьётся медленно и тяжело, будто отмеряя прожитые секунды и забирая с собой секунды пока не наставшие, самый страшный звук для любящего человека. Как же так вышло, он же никогда не хотел такого... Но, если не хотел, почему же тогда ушёл? Должен был догадаться, хотя бы почувствовать, что такого делать ни в коем случае нельзя. Но тогда не было желания тратить даже минуты на такие мысли, хотелось сохранить весьма сомнительную популярность... Сделать это не вышло, а цена оказалась слишком дорогой. И ведь в первое время он правда хотел вернуться... Но весь этот год старательно доказывал себе, что это было минутное увлечение, не более. Что это неправильно, такого не должно быть, он и не любил никогда, только красиво играл нужную роль... Ну не может такого быть, чтобы он любил парней. И убеждать себя в этом выходило неплохо... Ровно до той самой статьи в одной из дешёвых газет. Только прочитав заголовок, юноша понял, что всё это — чистая правда. Он просто это почувствовал и, обзванивая больницы, чтобы знать, куда ехать, чётко понял одно. Да, он всё-таки любит этого несносного мальчишку и был последним дураком, когда бросил его. Но теперь права на это не имеет. Как и отпустить, не доглядеть. Если вдруг... Он же никогда себе не простит. Одна мысль о том, что Димы может скоро не стать, заставила тихо сдавленно всхлипнуть и быстро подняться, вытирая невольно выступившие слёзы. Он не отпустит своё солнце никогда, теперь клянётся себе в этом каждый день и каждый час, и клятву эту не нарушит. А теперь пора брать себя в руки, совсем распустился... Давно пора идти гулять, хотя бы пока это дитя не проснулось. К счастью, пробок сейчас не было, поэтому, довольно быстро приехав к одному из любимых безлюдных мест, Шаляпин припарковался, где положено, и, выбравшись из транспорта, снова поднял любимого на руки, всё так же стараясь не разбудить, поставил машину на сигнализацию и, удобнее перехватывая ребёнка, фактически, укладывая его на своей груди, прошёл по мягкой высокой траве к старому широкому дубу, просторно раскинувшему ветви и дарившему сейчас более чем необходимую тень, и присел прямо у корней, усаживая мальчика на своих коленях и крепко обнимая, будто только для того, чтобы поддержать. Тепло, тихо, спокойно... Практически идеально, как и когда-то давно, когда они были гораздо ближе, чем пытаются быть сейчас. А, может, ещё есть шанс вернуться к началу... Но пока не время об этом думать. Неуклюже завертев пока слишком тяжёлой головой, Колдун приоткрыл глаза, всё пытался осмотреться и не понимал, где они, но уже ясно осознал, что он сейчас ни в каком не в кресле, и чужие руки слишком близко, это пока невыносимо. Должно быть невыносимо... Но, почему-то, уже вызывает всё меньше и меньше отторжения, неприязни, ненависти, страха. Нет, он же не мог так быстро снова... Но какая разница. Пока главное совсем другое. — Как ты посмел... Где кресло? — а вот по-прежнему слабый и хрипловатый голос навевал только беспросветную тоску одной своей горечью, когда же этот ад закончится. — Оно осталось в больнице. Да, и не надо так на меня смотреть, прожечь всё равно не выйдет. — видя полный бессильной ярости взгляд, он только ласково усмехнулся и покрепче прижал к себе любимое недоразумение, не давая ему начать возмущаться дальше. — Ну чего ты, всё же в порядке. Расслабься и отдыхай, это лучшее, чем сейчас ты сам можешь себе помочь. — Как ты посмел... Снова меня обмануть. — это уже прозвучало холодно и устало, было видно, что ответ не очень-то интересует, но ведь дать его совсем не сложно, почему бы тогда это не сделать. — Я тебя обманул ради святой цели... Хоть как-то надо тебя заставить подпустить меня поближе. И что значит "снова", когда это я раньше тебя обманывал, м? — всё непонимание Дима разрушил одной простой фразой, заставляя парня вновь неловко отвести взгляд и крепче сжать руки, что-то вроде защитного рефлекса, своё ведь принято защищать. — Когда год назад говорил... Что останешься со мной навсегда. Как бы трудно ни было... Ты солгал. И я... Так ненавижу тебя за это... — тихо сдавленно всхлипнув, он еле сдержал слёзы и, говоря о нужном без слов, наконец уткнулся в плечо сейчас безрассудно счастливого Прохора. Наконец-то сдался, теперь всё медленно, но верно пойдёт к лучшему. Наверное. — Я не лгал тогда, я правда был уверен... Но поддался страху таких перемен. И это стало главной моей ошибкой. Но теперь такого уже не будет, теперь я уже смирился с тем... Что люблю тебя. Безумно, больше жизни люблю. И тебе придётся снова мне поверить. Хотя бы потому, что это чистая правда. — нежно поглаживая любимое несчастье по голове, он понял, что пора его успокаивать, и есть самый лучший способ быстро это сделать. — Тшшш, маленький, теперь всё точно будет хорошо... А помнишь, как после каждого отчётного концерта я на руках доносил тебя до кровати и потом по два часа убаюкивал? Ты таким милым был тогда... Да и сейчас не изменился, несмотря ни на что. — Я не знаю... Думаешь, так легко поверить этим сказкам снова после того, что было? Глупым ребёнком я был тогда... Сейчас всё иначе. — до конца не веря своим же словам, Колдун не смог не поддаться этой хитрой игре, и выдохнул уже ровнее, даже немного легче, погружаясь в светлые воспоминания. — Конечно помню... Я ведь засыпал, только когда ты был рядом... Только держась за твою руку. А ты всегда так крепко меня держал... Начиная потихоньку оттаивать, он чувствовал отголоски доброго уютного тепла и надежды, что год назад пылали ярче любого огня. Может, всё правда изменилось, может, можно хоть попробовать, хоть подумать... Но ведь всё ещё так больно, что-то внутри до сих пор неприятно жжётся, как бы напоминая, что у них был не только свет, не одна лишь нежность. Но как же не хочется сейчас это помнить, думать об этом... Хочется раствориться в отблесках вновь зажигающегося света и забыть обо всём плохом. И, как знать, может, стоит хоть теперь это сделать. Но, почти позволяя себе улыбнуться, мальчик всё равно сумел только горько болезненно усмехнуться на последние слова своей самой большой любви. Дешёвой лестью не возьмёшь и уж он-то должен хорошо это знать. — Да ладно тебе... Я сто лет не смотрелся в зеркало... Но уверен, что изменился. Теперь наверняка не похож... На красивую картинку. — даже такая тень улыбки невозможно грела душу, хоть такие слова и заставляли мягко покачать головой и поспорить, а разве сейчас возможно иначе. — А ты и не был никогда картинкой... Ты всегда был человеком. Милым, нежным, светлым, потрясающим. А теперь... Ты только лишь стал немного иным. Более опытным, сильным, закалённым жизнью. И всё ещё невероятно прекрасным. И только попробуй снова сказать, что теперь ты некрасивый. Для меня ты всегда будешь идеальным... Да, ты изменился. И я изменился. Все люди меняются рано или поздно. Дим, мы только взрослеем. Я тебя откормлю, поставлю на ноги, и будешь ты снова сражать всех красотой наповал... А я буду рядом с тобой. Теперь уж точно навсегда. — мягко тепло улыбаясь, парень всё так же крепко обнимал любимое дитя и даже не верил в реальность происходящего. Неужели у них снова начинает получаться. Как же важно ничего теперь не испортить. — Мы только взрослеем... — повторив это тихим слабым эхом с каким-то странным пониманием, Дима всё больше расслаблялся и растворялся в ощущении надёжности и верности, всё равно до конца не теряя контроль. Пока рано, ничего ещё не забылось. — А ты... Правда веришь... Что я ещё смогу стать нормальным человеком? Думаешь... У меня есть шанс? — Ну конечно, глупенький, как же иначе... Я во всём тебе помогу, обещаю. Только позволь мне это сделать... Без твоего желания ведь ничего не получится и ты сам прекрасно это понимаешь. — не желая отпускать своё счастье ни на секунду, Шаляпин только решился позволить себе немного больше и мягко поцеловал уже прикрывшего глаза ребёнка в тёмные волосы, желая убедить его и подарить сейчас самое важное — надежду. Кажется, пока это получается. — Ты устал мой хороший... Спи и ничего не бойся. Я от всего тебя защищу... Негромко искренне прошептав это, он сел немного удобнее, тоже почти прикладываясь на широкий крепкий ствол, и спать, конечно, не собирался. Видеть любимого таким мирным и спокойным по меньшей мере непривычно, но жутко хочется верить, что таким он будет теперь как можно чаще. Может, у них всё-таки получится снова отстроить так глупо разрушенное счастье... Всё-таки тоже невольно задремав в уюте старого надёжного дерева, Прохор довольно быстро проснулся, решил, что уже надо бы домой, и, вновь осторожно поднимая теперь доверчиво приникшее к груди создание, вернулся вместе с ним домой, возвращая его на кровать, и решил пока заняться едой, уже почти вечер, давно пора пообедать, да и самому бы не мешало что-то перехватить, от вечной тревоги стал совершенно забывать о себе. Хотя бы бутерброды с чаем сделать можно, самое быстрое, надолго оставлять дитя без присмотра себе дороже. Несмотря на чёткую выверенность действий и совершенно спокойный вид, в голове у него была полнейшая каша. Что происходит сейчас, что будет дальше? Прекрасно зная переменчивый характер Колдуна, сложно угадать, что взбредёт ему на ум даже в ближайшие пять минут. Тёплый, добрый и спокойный, он через миг может испугаться, разозлиться или заплакать даже от одной случайной мысли, и сейчас такое никак нельзя допускать. Но как же уберечь этого прекрасного яркого мальчишку от него самого? Допивая чай и растерянно постукивая длинными тонкими пальцами по столу, юноша вынырнул из размышлений и быстро поднялся с места от одного тихого спокойного окрика. Зовёт сам, в первый раз, теперь не от страха. Это безумно важный момент, конечно, сейчас нужно поспешить на призыв, может, он чего-то хочет. Максимально быстро оказавшись в комнате, Шаляпин снова был у кровати и всё не мог наглядеться на уже более спокойного и даже, кажется, не такого бледного Диму. Неужели ему хоть немного легче... Как же он сейчас прекрасен. Но о деталях позже, это неземное создание явно чего-то хочет. — Прохор... Воды принеси, пожалуйста. — первое осознанное обращение, первая просьба, всё это совсем непросто, но ведь всё равно рано или поздно пришлось бы делать первые шаги навстречу. Почему бы не начать сейчас. — Да, конечно, погоди минуту. — быстро сходив за водой, он дал мальчику попить и, убирая ненужную больше ёмкость на тумбу, даже немного растерялся от неожиданного, но более чем простого вопроса. — Спасибо. А где... Где мой телефон? — юноша и сам толком не понимал, зачем ему сейчас эта железка, почему он вообще вспомнил о ней, но к наделённому интернетом телефону что-то упрямо толкало, будто предчувствие, притом не самое хорошее. — Телефон, телефон... Где-то был, сейчас, подожди. — наскоро припоминая, где стоит поискать скромных размеров средство связи, парень нашёл в шкафу его брюки, порылся по карманам и нашёл старенький, но верный телефон, пока не торопясь отдавать его владельцу и задумчиво проворачивая в руках. — А зачем он тебе сейчас, надо кому-то позвонить? — Ага, твоей совести. Отдай... Новости посмотрю и всё. — улыбаясь на эту попытку съязвить, Прохор вложил в пока слабые руки телефон и умиротворённо наблюдал за внимательным взглядом и простыми короткими движениями, чуть настораживаясь от резко похолодевшего взгляда чуть более живых голубых глаз, и пока не понимая, что происходит, но шестым чувством ощущая, что добром это не кончится. — Дим... Ты чего? Плохо, больно? — Взгляни сам... — с фальшиво безучастным видом и тикающей бомбой в душе, он отдал телефон парню, отсчитывая последние секунды до взрыва. Как же он мог. Удивлённый и всё ещё толком ничего не понимающий, юноша взял телефон, взглянул на открытую обложку газеты... И замер, не зная, что сказать. Ну как их нашли, откуда же вечно берутся эти проклятущие репортёры с фотографами... На фото были они, под тем самым деревом, оба мирно дремлющие, а сверху красовалась огромная яркая надпись: "Молодая прекрасная пара снова вместе, воссоединение в сложный момент!". Вот же твари... Разорвать их на кусочки всегда можно успеть, сейчас главное успокоить вновь нехорошо побледневшего мальчика и, откладывая телефон, Шаляпин подошёл к нему, но замер буквально в шаге от пропитанного болью и ненавистью голоса, даже не успевая успокоить или возразить. — Как же ты мог... Как ты мог... Снова меня предать? Я почти поверил тебе, глупец... Опять решил пропиариться за мой счёт, да?! Молодец, поздравляю! Блестяще удалось! Потрясающе! Притянуть меня туда, связаться... С фотографом... Гениально. Я никогда тебя не прощу! Немедленно верни меня домой, ты... — голос резко оборвался, а лицо исказилось не только яростью, но и болью, и слабые руки по инерции потянулись к груди, а приподнявшийся на них же силуэт опасно склонился к самому полу с гневным отчаянным шипением. О нет, только не это, только не так и не сейчас. — Дима, нет! — всё-таки вовремя подхватывая на руки напоследок тихо рыкнувшее от боли дитя, в какой-то панике он вызвал скорую, после отбрасывая телефон в сторону и едва не заходясь отчаянным криком, не хватало ещё так всё потерять. — Нет, маленький, я ничего, ничего не делал... Уже не желая держать себя в руках, Шаляпин осел на пол и тихо надрывно заплакал, всё это слишком страшно. Он же не умрёт, его успеют спасти, обязательно выйдет доказать, что это не было подстроено, как же он мог подумать о таком... Хотя, сам виноват. Если бросил в прошлый раз ради пиара, почему бы снова не выдумать что-то подобное... Какой же идиот, нельзя пока было выводить его на улицу, нельзя... Главное не потерять всё сейчас, только ведь начало что-то налаживаться. Скорая приехала удивительно быстро, Колдуна откачали, в полубессознательном состоянии напоили старым добрым успокоительным, и с миром уехали, наказав парню внимательно следить за его состоянием, и, если что, самому отпаивать тем же успокоительным и обезболивающим, но только в малых дозах, чтобы не навредить ещё больше. Что за врачи пошли, выгонять домой больного человека, а потом с умным видом рассказывать, что за ним надо следить и чем следует его поить... Будто это без них было не понятно. Закрыв за ними дверь и привычно присаживаясь на край кровати, Прохор вытирал уже красные глаза и, не отрываясь, смотрел на любимого. Живой, хоть и всё ещё на грани. Грудь редко тяжело вздымается, а руки всё равно слегка подрагивают. Даже во сне видно, как ему невозможно невыносимо больно и как он от этого устал. Как же больно это видеть. Больно и жутко, до отвратительной горечи внутри. Всё будет хорошо, они справятся, иначе же не быть не может... Но ещё одна такая глупая ситуация и холодное, почти потухшее солнце может насовсем погаснуть. Нет, этого никогда, никогда не будет... Чудом сдерживая новые слёзы, он мягко тепло сжал холодную дрожащую руку своей и тихо шептал всё ещё дрожащим голосом, зная, что сейчас его всё равно никто не слышит, он должен сказать это. — Господи, что же я наделал... Что я сделал с тобой, маленький... До меня ты был светлым, весёлым, живым, а теперь... Я так виноват перед тобой. И за глупый уход, и за эту прогулку, прости, прости... Но я смогу всё исправить. Только дай мне ещё один шанс. Молю, только один, этого будет достаточно. Я спасу тебя... Я верну тебя. И заставлю снова мне поверить. Я обязательно поставлю тебя на ноги, научу снова смеяться, только не оставляй меня, пожалуйста... Я не должен был тебя бросать и не брошу уже никогда, обещаю. Только не уходи, только останься со мной... — с этой исповедью, мольбой и клятвой Прохор всё так же крепко сжимал чужую тонкую ладонь, знал, что не потревожит этим любимого, спал он теперь крепко, как и положено после немалой дозы успокоительного, горько вздыхал, видя эту болезненную бледность и отчаяние, которое было даже в тяжёлых неровных вздохах и при будто ледяном покое на худом измождённом лице, и не уставал проклинать себя за свою же глупость, если бы не тот дурацкий уход и не эта прогулка, всё было бы хорошо, ничего этого не было бы, они были бы счастливы... От былой яркости и света действительно не осталось и следа, только уставшая, почти мёртвая тень, и это с ним сделал только один человек. И у этого человека всё ещё есть последний маленький шанс всё исправить. Вопрос, сумеет ли он должным образом воспользоваться этим шансом. Ответ даст только время, пока точно известно одно. Этой ночью он уже не уснёт, глаз не сведёт со своей любимой, уже почти померкшей звёздочки. Если вдруг станет хуже, всех перебьёт в первой попавшейся больнице, всё сделает, чтобы мальчика там приняли и вылечили, как полагается. Но как же перед ним оправдаться, как доказать, что всё это лишь глупая жуткая случайность, будет ли он слушать хоть что-то, сможет ли выдержать очередное испытание... Только бы всё получилось. Иначе им обоим просто не жить. Друг без друга они уже не смогут, это факт... Осталась самая малость. Убедить в этом Диму, доказать, что это действительно так. Время ещё есть... Хотя, по его виду пока так не скажешь. Он чертовски сильный... Но только вот такую боль не всегда могут пережить даже самые сильные. Его нужно беречь... Но как же это делать, когда весь мир будто ополчился против них двоих? До самого утра просидев в одной позе и вздрагивая от каждого резкого вдоха любимого, Шаляпин даже представить боялся, что будет, когда он всё-таки проснётся, и на всякий случай держался поближе к оставленным на тумбочке лекарствам и воде, нужно уметь быстро всё делать самому, на скорую надежда слишком уж призрачная, вчера они прекрасно доказали это. Если раньше была хоть небольша надежда, на окончательное примирение, то теперь... Мальчик же просто его проклянёт. Такой упёртый, никогда не поверит... Что же с ним делать? Бросать ни в коем случае нельзя, это правда верная смерть для них обоих. Убеждать бесполезно, доказательств ведь нет, а без них никакие слова не будут иметь смысла. Чёрт, как же это всё не вовремя... Пока лучше оградить его от любых новостей из внешнего мира, ещё одна такая новость уже может убить. Этот проклятый мир никогда не заберёт такое чудо, не посмеет... А чудо тем временем приоткрыло глаза и глухо закашлялось, выдёргивая руку из цепкой хватки и утыкаясь в подушку, этого человека не хочется ни видеть, ни слышать, но желания опять оказались невыполнимыми. — Что такое, душно? Прости, совсем об этом не подумал... Сейчас, сейчас будет легче. — пытаясь не замечать медленно поднимающейся внутри неприятной горечи от вполне ожидаемого жеста, он быстро поднялся, распахнул пошире окно, впуская в комнату свежий воздух, сам поглубже вдохнул, отбрасывая лишнюю сейчас усталость, и вернулся к кровати, снова сесть пока не решаясь и глядя на Колдуна с невероятной мольбой, хоть и понимая, что тот даже не смотрит на него, не хочет и имеет полное на это право. — Дим, послушай меня пожалуйста... — Нет. — одно слово этим безучастным ледяным голосом как удар огромной острой льдиной прямо по сердцу. Но они ведь примерно одинаково упёртые, парень всё равно произнесёт слова, которые тщательно обдумывал всю ночь, неважно, хотят их слышать или нет. — Да. Ты очень внимательно меня выслушаешь и перебивать не... — спокойный мягкий голос выводил из себя и сдаваться это дитя явно не собиралось, даже пока толком не имея сил говорить. — Нет. — Это слово ты можешь повторять сколько хочешь. Толка от него не будет, я всё равно скажу то, что должен сказать. — убедившись, что на сей раз ответом служит тишина — то ли у ребёнка кончились силы, то ли он понял, что спорить действительно бесполезно и проще уже выслушать — Прохор продолжил, медленно выдыхая и поднимая на него уверенный честный взгляд, как знать, может, его покой убедит в честности, ведь лжецы, так или иначе, выдают себя часто одним лишь волнением. — Вчера я ничего не подстраивал, клянусь. Я не знал, что там нас может хоть кто-то найти в такое время, правда задремал следом за собой и от этого не заметил очередного фотографа. Если захочешь, я найду редакцию этой газеты и заставлю их дать опровержение, проплачу, добьюсь угрозами, это не имеет значения. Я не посмел бы так тебя подставить, поверь мне. Даже для меня это слишком низко и подло, так пользоваться твоим здоровьем и слабостью. Я никогда не поступил бы так с тобой. — Не верю. — усталый и потерянный, сейчас он не хотел ничего. Думать, верить, жить. И слушать эти нелепые оправдания, от них уже тошнило. Может, и от голода, но есть тем более пока не хочется. — Уйди... Видеть тебя... Не могу. С трудом пробормотав это, мальчик снова прикрыл глаза и почти уснул снова, но от неожиданного касания резко вздрогнул и оторвался от подушки, пытаясь прожечь парня ледяным убийственным взглядом и жалея, что сделать это невозможно. Ему нельзя верить, уже второй подлый трюк, ещё смеет играть на его доверчивости и прикасаться... Смеет затрагивать прежние струны души и напоминать, что любовь всё ещё жива, ведь, когда настоящая, действительно бессмертна. Но больше прощать нельзя, после такого это уже будет глупо. Только вот что-то внутри, настырный противный голос шепчет, что Шаляпин может и не лгать... Вряд ли вышло бы спланировать такое за столь короткое время. К чёрту, неважно... Здесь оставаться уже невыносимо, с ним оставаться нельзя. Домой, только домой... И об этом придётся попросить. А там пусть делает что хочет... Лучше бы убрался подальше, но такое счастье, кажется, уже не светит. Сейчас надо немного постараться... Отводя взгляд и делая его более спокойным, Колдун всё держался за подушку, будто за последнюю опору, и смог срывающимся шёпотом произнести лишь несколько слов, а больше сейчас и не было нужно. — Отвези меня домой... Не имея права, сил и желания спорить, парень коротко кивнул, всё-таки убирая руку с чужого плеча и молча отходя, чтобы сложить по пакетам самое необходимое. Вернуться в тот дом — самый большой его страх. Там хранится столько плохих воспоминаний, что совесть может загрызть без шанса на спасение, столько ошибок он допустил именно там... И как же Дима жил там всё это время, может, что-то изменил с помощью группы? Неизвестно и узнавать жутко. Но, если уж он так хочет туда... Его желание исполнится. Благо, ехать недалеко и риск, что на дороге что-то случится, совершенно минимальный. Опаснее садиться за руль пьяным, чем с недосыпом, так что, всё будет хорошо. И всё уже сложено, таблетки, одежда... Наверное, теперь пора. Хоть бы повезло и в дороге, и в квартире, какой же ужас наводят одни воспоминания... К счастью, пробок пока не было и, прекрасно помня адрес и самую короткую дорогу, Прохор скоро припарковался в красивом ярком дворе и открыл дверь ключом, предусмотрительно найденным в чужих брюках, занося на руках тревожно спящее создание в подъезд и тихо здороваясь с пожилой консьержкой, сразу проходя к лифту и уже не видя несколько осуждающего взгляда этой женщины. Изольда Марковна работает здесь уже больше двадцати лет и видела весь путь этой яркой красивой пары до самого разрыва. Сначала посмеивалась их детскому поведению на фабрике, потом знатно удивилась более чем исключительному въезду в этот дом, и зачастую любовалась влюблёнными взглядами Колдуна, когда он ещё шёл на прогулку вместе со своим парнем, казалось, что эта идеальная картина вечна. Но в один день на пятом этаже оглушительно хлопнула дверь, на улицу молча вышел только один юноша с ледяным взглядом зеленоватых глаз... А скоро послышалась сирена скорой помощи. И медики спустили на носилках едва живого мальчика, шумно переговариваясь о том, что в больницу придётся гнать на бешеной скорости, слишком много шансов не успеть. Месяц проработав в тревожных думах и всё прекрасно понимая, Изольда Марковна ломала голову над причиной разрыва и правда переживала за жизнь и здоровье этого ребёнка, даже при очень коротком общении — поздороваться и иногда рассказать, как дела — они оба были для неё как родные дети, совсем ведь ещё мальчишки. И через этот месяц Дима вернулся домой... С Максом, на которого можно опереться, чтобы вдруг не упасть. Бледный как смерть, и с совершенно пустыми глазами. Тихое болезненное хрипловатое "здравствуйте" без единого взгляда в сторону вызвало в женщине горькое сочувствие и дикое желание помочь. И она очень старалась это сделать. Когда долго никто не заходил к мальчику, она наведывалась к нему сама в свободные минуты, приносила воды, когда было нужно, готовила дома что-то из еды и пыталась его кормить, и главное, ни о чём лишнем не спрашивала, не лезла не в своё дело. И благодарно мягко улыбалась на хриплое "мама" почти в бреду. Своих детей у неё не было, может, поэтому она привязалась к нему, как к сыну, которого всегда хотела. Так или иначе, время шло, дитя потихоньку оправлялось, но лишь физически. Морально он был совершенно сломлен, вечно сидел на успокоительном, совсем никуда не выходил. Начальство подкинуло работы, поэтому в гости Изольда Марковна заглядывала редко и сказочно удивилась, однажды днём поймав под локоть у самого выхода едва не падающего Колдуна, помогая ему хоть на что-то опереться и выпытав, что собрался он дать концерт в Королёве и сейчас едет туда. Понимая, что ругаться и что-то объяснять сейчас бессмысленно, она не давала ему, уже совсем слабому, элементарно упасть, и позвонила Максу, как-то обменялись номерами, вызвав друг у друга доверие. К счастью, барабанщик тогда как раз приехал, чтобы встретить любимого, на призыв о помощи откликнулся мгновенно и уже через пять минут сам бережно поднял его на руки, благодарно кивая бдительной консьержке и виновато пожимая плечами на её добрый совет вернуть это ходячее несчастье в квартиру и хоть несколько дней посидеть с ним, ведь все глупости от одного только одиночества. Но, послушав это фальшивое "по дороге ещё успею прийти в себя", парень сдался и, вернувшись на следующий день с снова совсем ослабевшим после очередного обморока ребёнком на руках, подошёл к Изольде Марковне и тихо потерянно извинился за то, что послушал его, а не её. И снова четыре стены, редкие посещения, новая вылазка на концерт уже в лучшем состоянии... И через несколько дней та самая обложка газеты, которую женщина иногда читала. Уже возникало ощущение, что она живёт рядом с настоящим сериалом, и ощущение это всё ещё подтверждается. Новое возвращение и взгляд теперь совсем другой... Кажется, действительно изменился. Но это ещё будет время и возможность выяснить, хватит одного разговора. Парень же всё равно когда-то куда-то выйдет, и тогда... А пока Шаляпин вошёл в прежнюю однокомнатную квартиру, и в самом пороге быстро отвёл от тумбы пропитанный горечью взгляд. На ровной гладкой поверхности спокойно лежал небольшой серый ключ с прицепленным на небольшом кольце синим брелоком для домофона. Его ключ, брошенный ровно так год назад перед уходом. Даже прикасаться не стал, мог убрать, выкинуть... Не посмел. Надолго в пороге задерживаться нет смысла, поэтому, даже не заглядывая на кухню, он быстро прошёл в спальню, надеясь хоть там не увидеть напоминаний о том страшном для них обоих дне.... И надежды эти тут же рассыпались прахом. До боли знакомая расстеленная широкая кровать, всё ещё с двумя тёмными подушками, тёплым светлым одеялом, даже простынь та же, а на ней... Две измятые лёгкие рубашки. Забытые тогда в суматохе сборов. Неужели он всё это время спал с ними... На глаза снова наворачиваются непрошенные слёзы, и при взгляде на тумбу у кровати сдержать их всё труднее. Гора пустых упаковок из под таблеток, а рядом две кружки. И вторую явно не трогали всё это время. Сколько же всего он забыл, уходя... А Дима берёг каждую вещь, смотрел на всё это и помнил. Каждый день, каждую минуту помнил, что тогда произошло и кого он так любил. Любил... Но любит ли до сих пор? В этом ещё будет время разобраться, нужно уложить его, пускай отдыхает и набирается сил. Осторожно опустив на кровать это хрупкое тельце и, пока не решаясь тронуть свои же вещи на ней, Прохор не смог сдержать горькой усталой улыбки. Только оказавшись на старом месте, мальчик, даже не просыпаясь, ухватился за одну из тех самых рубашек, совершенно по-детски её обнимая и утыкаясь в воротник с уже немного более спокойным видом. Всё ещё любит, до сих пор нуждается... Понимая, что сил держаться больше нет, он вылетел из комнаты на просторную кухню, видя стоящие у мойки тарелки, оставшиеся с их последнего совместного завтрака, и, опустившись за стол, больше не сдерживал слёзы, закрывая лицо руками и стараясь плакать как можно тише, чтобы вдруг не потревожить покой любимого. Что же он натворил, как так мог, почему же и секунды не подумал о последствиях... Почему из-за одной только гордости не пожелал увидеть, как сильно и искренне его любят? Глупец, глупец, как же всё исправить... Видимо, долгим тяжёлым упорным трудом. И он готов побороться за свою любовь и счастье, за здоровье и жизнь своего маленького сокровища. А для этого придётся быть очень и очень сильным. Уж к этому не привыкать... Поднимая голову и вытирая уже наверняка красные глаза, парень перевёл дыхание и уже более спокойно огляделся по сторонам. Надо умыться и хоть немного прибраться здесь... Пора возвращать богатую уютную квартиру к жизни, как и её владельца. Холодильник открыт и пустой, надо бы сходить за продуктами, но как можно оставить дитя без присмотра... Придётся делать всё быстро. Снова вернувшись в комнату и убедившись, что Колдун всё ещё относительно спокойно спит, он бесшумными шагами добрался до светлой уютной ванной и, быстро ополоснув лицо холодной водой, по инерции вытерся своим старым бирюзовым полотенцем, висевшем на прежнем месте, и снова до боли прикусил губу, ясно понимая ещё кое-что. Полотенце будто только после стирки, которая хоть и была примерно неделю назад, но после неё его повесили на место и больше не трогали. Когда появлялись силы, он ухаживал за оставленными вещами... Невозможно быть таким человеком, так убийственно любить. Или, всё-таки.... Хотя, неважно. Сейчас нет времени на такие мысли, он ведь собирался идти. С трудом снова взяв себя в руки, Шаляпин вышел из комнаты и, больше не глядя по сторонам, в коридоре обулся, забрал ключи и, наконец, вышел. Нужно вернуться поскорее... И, если повезёт, уже навсегда. Наконец покинув старую квартиру, парень быстрым шагом спустился с пятого этажа, слегка растерянно позвякивая ключами, пока так и не убранными в карман, и вынырнул из довольно мрачных мыслей только от тихого вежливого оклика у самого выхода из подъезда. Голос знакомый, но сейчас никак не припомнить... Ладно, на элементарную вежливость вполне можно отыскать лишнюю секунду. Медленно оборачиваясь с ледяным спокойствием, Прохор увидел за небольшой стойкой женщину в годах с добрым, но несколько хитрым взглядом, светлыми волосами, подобранными в аккуратный пучок, и тёплой знакомой улыбкой, и только теперь вспомнил, подходя ближе к ней и слегка кивая в знак приветствия. Давненько они не виделись и не общались. — Изольда Марковна, здравствуйте. Вы что-то хотели? — Да, сынок, хотела, здравствуй. — по тут же резко изменившемуся виноватому взгляду женщина уже поняла немало, как и по неловким быстрым движениям, попыткам незаметно одёрнуть ровные рукава рубашки и оглянуться на дверь, но от намеченной цели отступать не собиралась, очень уж хотела наконец узнать правду, понять, нужна ли ещё кому-то её помощь. — Прости уж старушке такое любопытство, но что у вас всё-таки с Димой происходит? Ему всё так же плохо? — Да и... Почему так же? Разве с ним такое давно? — удивлённый, он ненадолго поднял немного потерянный взгляд, сложил руки на стойке, на секунду засомневался, стоит ли тратить и так не бесконечное время, и вдруг понял, что не может не задержаться здесь, слишком интересная беседа назревает, и, если хочется услышать правду, нужно не лгать и самому, как бы ни хотелось по привычке это сделать. — Честно, я... Я уже не знаю, что у нас происходит. Он любит меня, я это вижу, чувствую, но прогоняет и я это заслужил, только один ведь он погибнет... А я хочу его спасти, я люблю его. Но я уже не знаю, что мне сделать, чтоб он меня простил, он с ума меня сводит своей поддельной ненавистью... — Давно милый, давно... С самого твоего ухода. Значит он не рассказал тебе. Его тоже конечно можно понять. Ох, дети... Оба вы дети ещё совсем. Тебя он пока и слушать не станет, слишком ты его обидел. Дай ему время. Куда летишь то опять? — Время... Вот его как раз может быть мало. Он в таком состоянии... Мне правда очень страшно за него. Я так боюсь не успеть вновь заслужить его доверие... — почти шёпотом проговорив такую вот страшную правду, которую всё это время он боялся озвучить даже самому себе, Шаляпин всё же отвёл виноватый потерянный взгляд и слегка пожал плечами, уже был совсем не уверен, что сейчас стоило хоть куда-то идти, оставлять столь беззащитного беспомощного ребёнка без присмотра хоть на секунду. — Лечу в магазин... Но уже боюсь оставить его одного даже ненадолго. Но и сходить нужно, холодильник пустой, а еда нужна. Ладно, просто постараюсь максимально быстро. И побегу я, Изольда Марковна, сейчас каждая секунда дорога. — Ох молодёжь, всё не набегаетесь... — немного поразмыслив, женщина решила ещё немного побыть доброй феей и помочь парням, всё-таки, до сих пор оба ей как сыновья. — Ладно, так и быть, помогу вам, что ж ещё делать. Беги, да сильно не торопись, пока есть свободная минутка, пригляжу за ним, мне не в первой. Не волнуйся, иди спокойно, всё будет хорошо. Он даже открыл рот, чтобы возразить, а потом вдруг задумался. Какой смысл отказываться от помощи, когда она действительно нужна? К тому же, с таким присмотром и самому Колдуну будет проще, раз уж у них это уже не первый опыт. Тогда, наверное, можно... Точнее, уже точно нужно идти. Не находя больше слов и понимая, что так делать не очень культурно, Прохор лишь благодарно кивнул и, наконец, выскользнул из подъезда, а Изольда Марковна на удивление проворно выбралась из-за своей стойки, неспешно проходя к ступенькам и мягко задумчиво улыбаясь. Вот и новая встреча с уже родным ребёнком, может, хоть её он услышит, как знать. К счастью, запасными ключами женщине пользоваться не пришлось — по рассеянности Шаляпин совсем позабыл закрыть за собой дверь — и успела она как раз вовремя: из гостиной раздавались тихие жалобные стоны, Дима отчаянно цеплялся за ту самую рубашку и качал головой, не в силах ни повернуться, ни проснуться, снова кошмары, они сводят с ума и не дают вырваться на волю, которая, право, не сильно отличается от таких снов. Уже прекрасно зная, что делать, Изольда Марковна спокойно присела рядом, на кровать, и стала ласково поглаживать его по тёмным спутанным волосам, нежно что-то нашёптывая, пока мальчик не открыл глаза с тихим вскриком, до боли сжимая и без того напряжённые тонкие бледные руки и судорожно вдыхая, каждый раз жуткий труд, но он ведь того стоит, особенно сейчас. — Тише родной, тшшш... Всё хорошо, всё в порядке, вот так. Тихо, молодец... Глазки на меня подними, я здесь. — опустив руки на пока часто вздымающиеся плечи и плавно мягко поглаживая их, она говорила тихо, медленно и ласково, с материнской нежностью, как сейчас и было нужно, нужно помочь ребёнку успокоиться, его убитый мутный взгляд пугает, но уже не удивляет, при давности такого их общения это совсем не странно. — Ох горе ты моё... Ну же, всё хорошо, ты не один, я с тобой. Дыши, глубже дыши, глубже и медленнее, вот... Совсем так себя угробишь, нельзя же так. — Мама... — хрипло болезненно пробормотав это на знакомый не первый месяц голос, он всё ещё заново учился правильно воспринимать реальность, попробовал вдохнуть, как полагается, закашлялся и, всё же, смог слабо тускло улыбнуться через боль, уже соображал немного лучше и спасительницу ещё не забыл, не мог её прогнать, да и не хотел сейчас это делать. — Ой, Изольда Марковна... Извините. Я опять так кричал... Что на первом этаже было слышно? — Нет, инстинкты подсказали, что сейчас я нужна. И ладно тебе, я не против... Ты мне и так уже кажешься сыном родным, маленьким и очень милым. Бедненький, совсем исхудал, померк, смотреть больно... Ты лекарства пил сегодня все? Или опять уверен в том, что само всё пройдёт, мм? — нежно потрепав это чудо по мягким чистым волосам, женщина всё не могла перестать улыбаться, и, хоть видеть подобное довольно непросто, всё равно не могла забыть совершенно детского поведения и таких же отговорок при первых таких встречах, он и вправду очень милый, но иногда просто невозможен. — Ну Изольда Марковна... Не хочу я. Какой смысл... — недовольно проворчав это, мальчик тяжело вздохнул и, обведя комнату всё ещё неясным взглядом, наконец, решился спросить о том, что сейчас было главным, хоть признаваться в этом он до сих пор не желает даже себе самому. — А где... Где Прохор? — Такой дорогой мой, что ты должен жить, а для этого нужно лечиться. Сейчас всё выпьем и не отпирайся, слышать ничего не хочу, всё что нужно помню, погоди, воды только тебе принесу. — уже не слушая слабых попыток возразить, Изольда Марковна достаточно оперативно исполнила угрозу, нашла нужные таблетки и с трудом заставила это упрямое дитя выпить их, даже в таком состоянии он уже не так уж слаб и что умеет, так это уворачиваться и прятаться, только вот спастись всё равно не было шансов, помощь всегда приходит неизбежно, особенно когда нам кажется совсем ненужной, и только после окончания приёма лекарств вспоминая о вопросе, она поняла, что сейчас самый подходящий момент для того, за чем она сюда и пришла, и решила зайти издалека, пока главное действовать максимально осторожно и никак не задеть, хождение по минному полю — штука опасная, но иногда необходимая. — Вот и всё, вот и молодец. Не волнуйся, он в магазин пошёл и попросил меня приглядеть за тобой, переживает очень, это сразу видно. Скажи, сынок, правду пишут, что вы помирились? Может старая больная женина порадоваться за вас наконец? — Нет... Только глупые слухи. Я его ненавижу... Лучше бы... Он не возвращался. — ещё больше помрачневший, он попробовал отвернуться, хорошо чувствовал пристальный взгляд женщины, но, к сожалению, его ноги всё ещё были категорически против этого, поэтому вышло только закрыть блеклые глаза и сжать простынь, отпихивая ещё совсем недавно нужную для хоть относительного покоя рубашку, уже очень сомневался в своих же словах, в том, что всё ещё не простил, что действительно верит тому глупому снимку в газете, точнее, тому, что это всё правда было заранее подстроено, но не мог позволить себе в этом признаться, это казалось поражением, хоть и не было им на самом деле. — Он меня предал... Не хочу. — Ох дитя... Бедное наивное дитя. И всегда был таким, думаю, за это он тебя и полюбил. — как человек много всего повидавший, она сделала вид, что отступает, но уже придумала, какие чувства и воспоминания стоит затронуть, чтобы это дитя со временем осознало всё само. — Да, ты очень на него обижен, я знаю... Но задумайся, разве мало у вас было хорошего? А помнишь, как вы сюда въезжали, как ты оказался в этой квартире? — Смутно... Я в такси уснул... А проснулся уже здесь. — слабый болезненный голос звучал потерянно, но уже не так убито, скорее, немного задумчиво, трюк с воспоминаниями работал всегда, они приходили мгновенно и позволяли хоть чуть-чуть расслабиться, хоть на секунды забыться, отвлечься от боли предательства, понять, что раньше всё действительно было не так уж и плохо... До определённого момента. — А я вот этот день прекрасно помню, хотя в мои годы и при моей памяти уже и не должна. Был полдень, почти все жильцы на работе, для консьержки скука смертная, сам посуди, ни поговорить с кем, ни присмотреться к кому. И тут открывается дверь подъезда, и входит Прохор, с тобой на руках. Притом старается это сделать тихо-тихо, чтоб вдруг не разбудить, не потревожить. Нашу дверь тихо не закроешь при всём желании, она хлопнула конечно, ты тут же заёрзал, заскулил недовольно... Он улыбнулся так, нежно, тепло, искренне. И зашептал что-то ласково, и поцеловал тебя в макушку, ты и притих сразу, и за плечи его покрепче ухватился. Он конечно и не думал тебя отпускать, только перехватил покрепче, с такой нежностью к себе прижал... Знаешь, как глаза у него тогда светились, каким теплом, счастьем, какой огненной любовью? Это нельзя позабыть. А потом вежливо со мной поздоровался, будто меня и не видя, смотрел только на тебя, и тихонько наверх проскользнул, как мышка, я даже не услышала, как открылась и закрылась ваша входная дверь, а это редкость. — видя, что цель достигнута, Колдун уже смотрит куда-то в стену, едва не сквозь неё, снова ушёл в осмысление и размышления, Изольда Марковна тихонько поднялась с кровати и направилась к выходу, в пороге останавливаясь ненадолго и негромко спокойно произнося сейчас самое важное. — Я уверена, что тогда он очень тебя любил. И любит до сих пор. Все люди когда-то совершают ошибки, и он не исключение. Я не буду просить тебя, чтобы ты простил его. Это решение ты должен принять сам. Присмотрись к тому, как сейчас он ведёт себя с тобой, как смотрит на тебя, как с тобой говорит и, главное, что ты сам чувствуешь в эти моменты. Это поможет понять всё, что пока необходимо понять. Отдыхай милый, совсем я тебя заболтала, пора мне на работу. Осторожно кивнув на прощание и слыша, как за женщиной закрылась дверь, он тяжело вздохнул и прикрыл глаза, вновь обдумывая всё, что случилось за последние пару дней. Как сейчас ведёт себя Шаляпин... Достаточно странно на самом деле. Забрал его к себе из больницы, хотя мог сразу вернуть сюда, вечно успокаивает, кормит, поит лекарствами... Заботится. Как смотрит и говорит... Будто он вся его жизнь, главный её смысл и просто то, что дарит совершенно необъятное счастье одним своим существованием, чего стоит только вечный восхищённый и всё равно встревоженный взгляд с еле заметными нотками обожания... А точнее, чистой светлой искренней любви. И такой свет не может быть ложью, никогда ей не был и не будет. И, главное, что сам мальчик при всём этом чувствует... Какое-то невозможное тепло, и такое странное ощущение... Будто после долгого трудного путешествия он наконец-то вернулся домой. Что же это всё значит? Только одно. Он всё-таки сумел простить и даже признаться в этом себе самому, как и в том, что до сих пор безумно любит. Остаётся самая малость. Сообщить это любимому, чтоб хоть он не мучился так больше. С непривычно тёплой улыбкой он позволил себе снова задремать, уже осознанно обнимая недавно откинутую, уже в край измятую рубашку, и успевая поймать себя на одной мысли. Только бы он вернулся поскорее... Всё же достаточно быстро вернувшегося домой Прохора встретил тихий тёплый оклик, слова о прощении, любви и слабый, но упоительно нежный поцелуй, ровно то, о чём он не смел уже даже мечтать. Мечты сбываются именно тогда, когда мы уже почти готовы отказаться от них, как это ни странно, может, поэтому следующие несколько дней прошли довольно спокойно. Разговоры стали более частыми, живыми, желанными и искренними, стало позволено больше прикосновений, ночи вновь проводились только рядом, только в обнимку, и, видимо, от этого кошмары стали приходить реже. Попыток выбраться на улицу пока больше не было, парни единогласно решили, что пока это делать рано, но это совсем неважно, главное, что наконец-то восстановилась почти полная гармония. Огорчало только одно: состояние категорически не желало хоть немного выправляться, но и хуже не становилось, всё будто замерло в ожидании нового поворота, но он пока упорно не желал наставать. Тем не менее, этот вечер смог стать самую малость особенным, и всего-то от одного разговора. Только окончив просмотр очередной лёгкой комедии, юноша мягко обнимал уже почти задремавшее на его груди дитя, плавно гладил его по мягким чистым тёмным волосам и всё ещё внутренне ликовал от того, что его всё-таки смогли простить и даже снова подпустить так близко, но один вопрос всё не давал покоя и, кажется, сейчас самый подходящий момент его задать, конечно, очень тихо и ласково, чтобы вдруг не потревожить такой хрупкий покой, потерять всё сейчас будет максимально глупо и неосмотрительно, теперь, к счастью, голова на плечах у него всё-таки появилась и упускать только вновь обретённое безграничное счастье никак не хочется. — Ты ведь уснул почти, маленький... Чудо ты моё любимое, в перьях. — услышав поддельно возмущённое, а на самом деле довольное фырканье, он мягко улыбнулся и, наконец, решился, сейчас или никогда. — Дим, расскажи... Что же сделало тебе так больно, что ты оказался в больнице неделю назад? Если не хочешь, не готов, можешь не отвечать... Но мне правда важно это знать. Чтобы в дальнейшем уберечь тебя от подобного. — Сам ты чудо... Не ребёнок я, ну правда. — слабый тихий голос звучал уже не так хрипло и болезненно, говорить выходило чуть-чуть дольше, немного легче, поэтому ответ дался достаточно легко, хоть и вызвал лёгкое напряжение, до сих пор остаются очень непростые для обсуждения темы. — Нет, всё нормально, я... Могу сказать... Если уж ты так хочешь это услышать. Смешно даже... Я снова увидел обложку газеты в интернете. И там ты с какой-то девушкой... Меня и заклинило на мысли, что ты... — Чёрт, и здесь моя вина... Прости мой хороший, прости, дурак я был. Не надо, тшшш... — не в силах не заметить дрогнувшего на последних фразах голоса, Шаляпин крепче прижал к себе любимое несчастье, нежно поглаживая его по спине и надеясь хоть как-то помочь расслабиться, такие нагрузки искалеченным нервам строго противопоказаны, и сейчас вообще не помешает оправдаться, тем более, когда это так легко. — Тшш, я знаю, знаю, о чём ты подумал... Но клянусь тебе, это была только работа на публику, не более того. Уже тогда я любил только тебя... И буду любить до конца своих дней, обещаю. Я никогда больше тебя не брошу, ни за что... И ни на кого не променяю. У нас всё будет хорошо ещё очень долго... Я сделаю всё для этого, клянусь, всё, что в моих силах, и даже капельку больше. Ты мне веришь? — Верю... Прости... Что заподозрил тебя в таком. Но ты же меня знаешь, эмоции... Никогда с ними не ладил. — горько усмехнувшись, Дима вновь расслаблялся в родных любимых руках, действительно верил больше, чем когда-либо в своей жизни, и не смог не отпустить очередную колкость, прелесть их отношений была и в том, что они оба никогда не боялись говорить такое друг другу. — Хотя... Ты ведь тоже... Тот ещё бабник. — Знаю, конечно я прекрасно тебя знаю... Да, я та ещё сволочь. Но эта сволочь безумно тебя любит, больше жизни, и ради тебя готова хоть убить, хоть умереть. Но не волнуйся, такого счастья я тебе не доставлю, никуда ты от меня не денешься, никуда и никогда. — ласково усмехаясь на уже привычные попытки поддеть, он мягко коснулся чужих губ, после щёк, лба и, наконец, унимаясь только после того, как тронул волосы, попутно вдыхая лёгкий свежий аромат фруктового шампуня, выключил свет, компьютер, и натянул на них обоих тёплое одеяло, уже давно пора было спать. — Всё, спи мой милый, доброй ночи... Теперь я навсегда с тобой и, вот увидишь, у нас с тобой ещё обязательно всё будет хорошо. — Я тоже люблю тебя, сволочь ты такая... — нежно промурлыкав это, мальчик прижался поближе к главной своей опоре, обнял её покрепче и только теперь позволил себе окончательно уснуть, о таком покое он давно и не мечтал. — Доброй ночи... Скоро они оба уже спокойно спали и не желали расставаться больше никогда, и удача им улыбнулась, но весьма своеобразно. Гармония была обретена, прекраснейшая светлая искренняя любовь вернулась, как и настоящее счастье, всё наконец-то встало на свои места... Но ведь сейчас совсем нежеланный поворот уже был заготовлен суровой жизнью и избежать его никак не вышло, это было невозможно. Пережитые боль и горе не могли пропасть бесследно и оказались слишком велики... И в этот вечер прекрасные и даже немного посветлевшие голубые глаза открылись в последний раз.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.