Under the mountain dark and tall

Дори недолго прожил после известий о смерти Ори. Он вообще был беспокойным по жизни, и на самом деле было чудом, что он дожил до своих лет. Возможно, это все благодаря заботам Нори, который после ухода младшего брата не смог заставить себя все бросить, как он часто делал во времена своей молодости. Нори, в чьих глаза мелькало раздражение каждый раз, когда Дори забывал, где оставил чай. Нори, который прятал стиснутые зубы за натянутой улыбкой. Нори, который заглушал крик, спрятав лицо на груди Бофура, когда Дори оказался прикованным к постели после того, как упал со своей табуретки и сломал лодыжку. И он отказывался смотреть кому-либо в глаза после этого. Когда юный Гимли со своим эльфийским другом принес им печальные вести, братья не могли больше смотреть друг на друга. Нори не мог находиться в окружении всего, что так напоминало об Ори, и, впервые за долгие годы, исчез в неизвестном направлении. Исчез на долгие дни. На долгие недели. Дори, с его хромотой, от которой он так и не оправился, оставалось только бродить по старой комнате Ори с чашкой еле теплого чая в руке и сморщенным подбородком под редеющей бородой. Они посчитали, что он нашел один из старых журналов Ори. И он хотел положить его на место, на одну из верхних полок, и табуретка не выдержала (та же самая дурацкая табуретка?). Они нашли журнал со страницами, пропитанными чаем и потекшими чернилами. И Дори с осколками кружки в бороде. Бофур обнаружил Нори в одной из крохотных таверн в Дейле, с застывшим лицом и обеспокоенным взглядом, как будто он знал. Будто он знал и молча умолял: пожалуйста, нет. Только не еще один. Не так скоро. Нори отвели к лекарю после похорон - он был весь в царапинах и ожогах. У подножия горы они нашли обугленные остатки табуретки. Для Бифура это всегда было вопросом времени - когда топор расшатается, и в рану попадет инфекция, когда урон, нанесенный его мозгу станет необратимым, когда это все просто его настигнет. Они уже давно были готовы к его смерти. Они были готовы к ней с тех пор, как в его голове оказался этот топор. Они знали, что он живет в долг, но они никогда не думали, что все закончится из-за какой-то щепки. Щепки. А ведь он был мастером резьбы по дереву! Щепка в глазу, метание и размахивание руками. И падение на этот дьявольский топор, падение под немного неправильным углом. Именно Двалин оказался рядом, чтобы поставить на ноги Бофура, который так бился в судорогах, что они все содрогнулись. Он снова и снова бормотал, что это смерть, о которой шутят дети, смерть, которую высмеивают барды. Смерть, которой на самом деле просто не может быть. Не в реальной жизни. Не с его кузеном. Не с Бифуром, который прожил столько десятилетий с этим чертовым топором в своей чертовой голове. Не после всех этих гоблинов и пауков, и троллей. Не после дракона. Из всех глупостей.. из всех глупостей, которые... это просто глупо. Глупо, глупо, глупо. Нори, который разобрал в его заикании безмолвное "если бы я только был рядом, если бы я его поймал", отвел Бофура к озеру и молча просидел там рядом с ним несколько долгих часов. Глоину всегда везло, у него была самая лучшая смерть из тех, на которую можно надеяться даже в мирное время: он просто прилег отдохнуть, в свою теплую постель, и жена улыбалась ему с едва заметной грустью в глазах. Он пробормотал, что отчитает Оина за то, что тот позволил себя съесть. Гимли пришел с ним попрощаться, с этим невыносимым эльфом, который все еще таскался за ним (но, в конце концов, он оказался не таким уж плохим, этот эльф, но вот запах...). Бомбур тоже ушел мирно. Его глаза начали слезиться, и его пальцы уже не были такими гибкими как раньше, но если считать все, что могло бы с ним случиться, ему несомненно повезло. Невезению, видимо, хватило его кузена, раз среди всех этих несчастных случаев на кухне и у шахт, Бомбур был близок к гибели, но все-таки всегда выживал. С годами Бофур все больше волновался (но, как заметил Нори, он бы скорее проглотил свою кирку, чем признал это), но Бомбур спокойно проживал остаток своей жизни - удивительно невредимым - пока однажды ночью смерть сама не пришла к нему. Бофура, который пошел разбудить его к завтраку, так и обнаружили молча стоящим у кровати. Он не проронил ни слова до церемонии, а когда заговорил, его голос хоть и не дрожал, но был пустым: - Я был готов потерять своего брата в пламени дракона. Я был готов потерять его из-за копий гоблинов, стрел эльфов, клинков людей. Со временем я понял, что могу потерять его в бурлящем потоке или ужасающей пропасти, или даже из-за бессмысленного падения на кухне. Я был готов увидеть его погибшим в расцвете молодости, с лицом, озаренным яростью, которая проявлялась так редко. Я был готов увидеть его умирающим с удивлением, с горечью. Я не был готов к тому, что он умрет в мире. Я не ожидал, что он умрет просто потому, что состарился. - И я тоже постарел, - прошептал он, и его голос все-таки дрогнул. Когда пришел черед Нори, он ушел не в теплой постели и не в мире. Никто и не думал, что так будет, это же Нори. Ори, возможно, мог бы умереть в окружении пыльных книг; Дори мог умереть во сне, в окружении младших братьев (или одного из них, раз Нори... раз Нори был Нори). Но в случае с Нори все ждали смерти в бою: старый гном в таверне ввязался в драку, забыв о том, что с возрастом стал слабее. И Нори, стоит отдать ему должное, не разочаровал, и Двалин, который прекратил драку, обнаружил старого вора на земле, избитым до полусмерти. Пока Двалин нес его домой, Нори был в сознании и обиженно спросил, почему он не читает ему нотаций о его неподобающем поведении. И позже ему хватило ясности ума, чтобы отчитать Бофура за то, что тот стал таким отсталым в своем возрасте. После этих похорон, во время которых некому было произнести речь о Нори, а Бофур не смог заставить себя произнести ни слова, Двалин обнаружил Бофура сидящим в одиночестве у озера, с лицом, спрятанным в ладонях, и распущенными волосами. Он сел рядом, не думая, что добьется от него чего-либо, но тот сказал: - О чем он думал? Не без удивления Двалин повернулся к Бофуру, который прикрывал рот трясущейся рукой. - Что он наделал? Наконец, Двалин сказал: - Ты же знаешь Нори. Рука у рта превратилась в кулак, направленный в скулу. - Я знал Нори. Несколько оставшихся лет были пусты. Бофур отделился ото всех, а Двалин не умел справляться с подобными ситуациями (он много раз думал, что должен был что-то сделать, но не сделал); вместо этого, он решил занять себя хоть чем-то из того, что он еще способен был делать, погрузиться в работу. А Бофур бродил в горах по ночам, бродил в лесах зимой, и прежде чем Двалин мог сказать хоть что-то, за что заслужил бы угрожающий взгляд за чрезмерную опеку, Бофур умер от холода. От холода, этот напыщенный дурак. Двалин не знал кузена, который произнес речь на похоронах Бофура, он знал только, что он никогда не простит себя за то, что сам не смог попрощаться.