Все, что он хотел - это петь.

Изабелла привыкла петь псалмы, стоя на коленях. Привыкла молиться, привыкла к жестким постам и лишениям. Она привыкла к своей новой жизни, новым правилам и новым людям. И привыкла каждую ночь прижимать кованый крестик к губам, чтобы не закричать. Привыкла видеть своих друзей только на одной старенькой фотографии, сделанной кем-то в шутку на празднике. Привыкла думать, что и на могилу-то некуда сходить. Герои погибли так, что местом памяти стала вся деревня. Привыкла видеть во сне, привыкла разговаривать с Соловьем. И во сне он настолько настоящий, что просыпаясь, она так и не понимает, почему его храп не слышится из соседней комнаты. Изабелла закрывает глаза, не молясь, просто вспоминая последний разговор. Хотя больше говорил Севастьян, она как всегда слушала. - Я никогда не встречал настолько веселых времен. Бывшая «Прима» улыбается, вспоминая хохот и совершенно сумасшедшую улыбку своего личного Дьявола. - Ты знаешь, когда все время стреляют, наверное, что-то не так. Соловей выглядел слишком серьезным и задумчивым. Перебирал перстни на пальцах и потирал виски, смотрел на зажигалку, стоящую перед ним на столе. - Я знаю, что если загнать меня в угол, едва ли я буду там впредь. И когда он повернулся, он посмотрел на нее так, что ей захотелось плакать. Только она не стала, женщины «разбойников» не имеют на это права. - Ты хотел бы петь? - Все, что я хотел – это петь. И он пел, когда умирал. Орал во все горло, сгорая заживо. А Дебет и Молот с N-7 ему вторили. Ведь все, что они хотели – это петь. - Девяносто пятого не было, взяли восьмидесятый. Игуменья Устинья неслышно подходит сзади и возносит глаза к иконам, которые когда-то вернул им Севастьян. - Да пойдет и такой. Изабелла поднимается с колен и улыбается, поправляя подгорелое кожаное пальто. О них ведь должны помнить.