in case of emergency breakdance

— В детстве я часто путал Австрию и Австралию. Всё время хотел сказать, что кенгуру бегают посреди Европы. Родители говорили, что это очаровательно, — Доминик смеётся, искоса поглядывая на Ремингтона. Детскую площадку накрывают ранние сумерки. Небо за бетонными многоэтажками затягивает мутно-розовая пелена. В некоторых окнах зажигается свет, с некоторых балконов высовываются люди: перекурить, передохнуть, надышаться свежим воздухом из строительной пыли на ночь. Ремингтон разглядывает свои сбитые костяшки и пластыри на коленях. — А сейчас что? Разговаривать сейчас не хочется, он всё ещё думает, что разбил экран у телефона, а ещё колени болят после падений со скейта. Себастиан наверняка будет его подкалывать и говорить о древнейшей профессии — пошёл он в жопу — а Эмерсон скажет, чтобы не трогал его сраное мороженое. Мелкий гадёныш. Просто отвратительно. Хуже только пыхтящий рядом Доминик. — Сейчас я величайшая ошибка молодости, — смеётся он. — Прикольно. Мать опять будет торчать на работе допоздна, а значит на ужин — вчерашняя пицца, если повезёт, конечно. Может, придётся драться с Эмерсоном за мороженое или снова красть твикс из магазина в соседнем квартале. Думать об этом сейчас ему тоже не очень хочется. Ремингтон хлопает себя по карманам в поисках сигарет, хотя точно знает, скурил оставшиеся ещё вчера. Может, это будет как сюрприз из осенней куртки, когда ты случайно находишь там пять баксов или мелочь на проезд. Сюрприза не случилось, в карманах не обнаруживается ничего, кроме пустоты и ключей от квартиры. Ремингтон раздражённо фыркает, снова косит взглядом на Доминика. — Мороженого хочется, — говорит он, вытаскивая из рюкзака мятую пачку красного мальборо. Берёт одну сигарету прямо из пачки, ещё одну протягивает Ремингтону. Тот недовольно цокает языком, но всё равно берёт. — Зажигалка есть? — Не-а. Дома оставил. Доминик устало вздыхает, снова поднимает рюкзак с земли. Хлипкие доски качелей неприятно скрипят, того и гляди не выдержат и проломятся под ним. Ремингтон сжимает зубы, смотрит на кривые зубы многоэтажек далеко впереди. Небо темнеет, из нежного розового перетекая в лиловый. Скоро должна появиться первая звезда, самое время загадывать дурацкие желания: закончить школу, уехать из этого дурацкого города, найти крутую работу и больше никогда вспоминать одноклассников. — Эй, Рем. Курить-то будешь? — Доминик дотрагивается до его плеча своей широкой ладонью. Ремингтон дёргается, чуть не выронив сигарету изо рта. — Ты чего? — Ничего, — фыркает он, выхватывает из рук Доминика зажигалку и нервно подкуривает. Зачем он возится с Домиником неясно никому из его знакомых. Таскаться везде с тупым британским пижоном, который за каким-то хреном притащился в сильнейшую из держав мира из своего вонючего Бристоля, зачем тебе это надо, Рем? Тебе нечем заняться, Рем? Ты мог бы помогать своему старшему брату в бистро или позаниматься с Эмерсном биологией, зачем ты всё время торчишь где попало с человеком, который тебя бесит? У Ремингтона нет ответа на эти вопросы. Он отдаёт Доминику зажигалку, шумно затягивается. В тишине между ними слышно, как сгорает папиросная бумага и скрипят тисовые ветки. Доминик чиркает зажигалкой, не переставая смотреть на Ремингтона. Он делает первую затяжку, разглядывает чужие руки-скулы-волосы и это бесит настолько, что Ремингтон не выдерживает: — Что? — раздражённо бросает он. — У тебя красивый профиль, — говорит Доминик, пожимая плечами. Ремингтон ничего не отвечает, резко отворачивается и смотрит на горящий свет в окнах. Как же он раздражает. Раздражает, что он думает по-другому, раздражает манера его речи. Как он высказывает все свои мысли: глупые и не очень, про политику, про защиту природы, про суицид и музыку (про Ремингтона). Голые тисовые ветки скрипят на ветру, Ремингтон скрипит зубами, когда Доминик снова рассказывает, как в детстве он упал с лестницы и разбил лоб. О, как же ему хочется сказать: жаль, что ты не разбил голову и сейчас мы торчим с тобой на ёбанной детской площадке, потому что тебе не хотелось сегодня торчать в школе, а потом торчать дома, торчать у Себастиана в забегаловке. От тебя одна польза, Дом — это наличие сигарет и зажигалки. В остальном, твои родители правы, ты сраная ошибка, которой никогда не должно было существовать. — Давай завтра тоже прогуляем. У меня по истории тест должен быть, так неохота готовиться, — Доминик снова трогает его за плечо, наклоняется поближе к его лицу. Качели противно скрипят и режут слух. Ремингтон представляет, как ломает Доминику руку. Заводит её за спину, с силой перекручивает. Он почти слышит, как хрустят чужие кости, слышит, как Доминику будет больно. Он точно будет скулить, как щенок, которого пнули под задницу, ему будет так больно и обидно, что его единственный друг из Великой Заморской Державы так с ним обошёлся. Да, ему точно будет больно, Ремингтон знает это наверняка. Даже не из-за сломанных костей, а просто потому что Доминик наконец-то поймёт, что он тут нахуй никому не сдался. Бесполезный кусок дерьма. — Давай, — бросает Ремингтон, так и не обернувшись. Сигареты остаётся ещё на одну затяжку, когда Доминик звонко целует его в щёку. — Ты мой лучший братишка. Спасибо. Можем поторчать у нас в гараже, когда предки свалят. Остаток сигареты валится у Ремингтона из рук, прямо на пыльную землю под ногами. Он смотрит на Доминика, на его широкую улыбку и дотлевающую в руках сигарету. Когда-нибудь, он точно его убьёт. Но попозже. Всему своё время. — Надеюсь, в этот раз получится раскопать те старые видеоигры, про которые ты говорил. Не хочется опять сидеть над настолками миллион часов. Всему своё время.