События из жизни юной Элен

Каждый летний вечер юную Элен окутывали приятные ощущения своей беззаботной жизни под крыльями родителей – своей любящей семьи. Привычное убранство ее комнаты позволяло ей, как всегда окунуться в медленно тлеющее чувство защиты и независимости от внешнего мира. Со двора доносить те же, уже привычные, возгласы мальчишек и девчонок, что резвились по тропинкам, играя в те же игры, что и ранее играла сама Элен. Казалась бы, что может помешать этим поистине безмятежным, теплым, слово первые лучи солнца, моментам? Проводя время в комнате со своим братом, та неожиданно для себя услышала обычные слова, но уже с непривычно странным подбором тона голосом. Тот позвал ее к себе. Не подозревая ничего необычного, зная, что этот человек всегда был и будет на ее стороне, не задумываясь ни на секунду, подошла, уставившись с максимально вопросительным выражением лица. Никто и никогда не смел трогать Элен, а даже если и кто-то пытался задеть или же поднять руку на нее, то ее старший брат всегда становился на ее сторону, защищая, оберегая. Сам он и не думал причинить ей вреда, конечно, разве, что ненароком мог щелкнуть пальцем по лбу, может быть, слегка толкнуть, чтобы та не приставала со своими вечными забавами; никогда не применял силы, не давая почувствовать ни боли, ни страха. Слегка сглотнув, он спросил, не желает ли та увидеть что-то необычное и новое для себя. Элен знала, что брат был тем еще шутником, иногда мог поднести ей, страшного для нее насекомого, к лицу, чтобы та визжала от страха. Он всегда смеялся с ее реакций. Элен подумала, что тот снова пытается подшутить над ней, поэтому была готова к подобной выходке, слегка кивнув головой, приготовившись увидеть что-то поистине неприятно жужжащее. Но кто бы мог подумать, что в ту же секунду, ее обожаемый старший брат, легким движение руки начнет расстегивать ремень, попутно снимая с себя, стесняющее, уже вставший орган, белье. От ужаса лицо Элен вмиг сделалось, как пепел, блеклым и с ее скривившихся в отвращении уст сорвался нагоняющий страх визг. Не растерявшись, ее брат резким движение заткнул рукой рот своей дражайшей сестры, сказав уже ледяным тоном: «Не кричи, родители могут услышать». Не зная, что и предпринять, она пыталась медленными движениями отодвинуть уже странного и опасного для нее старшего брата и тотчас умчаться, куда глаза глядят, забыть то, что никогда не должна была увидеть, а если и должна, то точно не у своего родного брата. Завидев попытки своей сестры, пытающейся ускользнуть из его хватки, поспешил схватить Элен за руку и словно в лоб стрелой высказать, столь непочтительную, для столь юной особы, фразу: «Можешь прикоснуться ко мн…», не успев и договорить, он увидел, как Элен в отвращении мотает головой из стороны в сторону. Другой своей свободной рукой прикрывает, то свои глаза, чтобы более не видеть орган своего брата, то свой рот, казалось, будто ту сейчас стошнит от такого неподобающего вида. Не на шутку разозлившись, ее брат, против воли той потянул ее руку, что схватил в свои сильные руки совсем недавно, в сторону напряженной части его тела. Элен уже не понимала, что ей делать, то ли бежать, что есть мочи, то ли просто позволить ее дорогому брату делать все, что заблагорассудиться. Не увидев ответной реакции, ее старший брат обхватил руку Элен своей, попутно сдавливая, поднимая и опуская вдоль своей напряженной плоти. Услышав протяжные стоны, больше походившие на вздохи, своего брата, казались столь невесомыми, но все же, столь ощутимыми, что Элен, застыла в немом удивлении, позволяя порочить ее нежную руку. Спустя недолгое время, хотя казалось, что длились часы, ее старший брат, наконец-то получил столь долгожданное удовлетворение, зарываясь в волосы носом, своей столь горячо любимой сестры, что легко струились по ее элегантным ключицам. Последнее, что слышала Элен - тяжелые вдохи и выдохи нацеленные уже в изгиб ее шеи. Оторвав руку от обмякшего органа, Элен не торопясь встала на свои ватные ноги, тяжелым шагом направилась к выходу из комнаты. Остановившись у выхода, Элен кинула мимолетный взгляд, на когда-то столь обожаемого брата, с яркой душащей неприязнью, и сказала лишь: «Больше никогда не касайся меня, Глен». Радостные крики детей стихли. Сами улицы давно покрылись ночной давящей пеленой. Точно так же, как и беззаботность жизни, такой юной, милой Элен, покрылась неприятной сажей, больше не давая знать, о когда-то легкой, трепещущей, как крылья бабочки, безмятежности.