Продавец лиц

— О, вы гениальны, mon ami, гениальны: я чувствую в Вас страх, но вы смеётесь; я чувствую в Вас злобу, но вы добры; я чувствую в вас жизнь, а вы смерть. Так ли? Нет, вы снова обманываете меня: надеваете маску, скрепляете её нитками между болящими веками, играете… mon ami, играете замечательно. Я мал, Вы велики; я труслив, вы храбры. Вы изумительны… Ваша игра раскрашивает выцветающее в радужную палитру, ваша игра рождает сад в одинокой пустыне, ваша игра, я не побоюсь слов, божественна, – с экзальтацией, даже некоторым помешательством произносил, ярко раскрашивая каждое слово, незнакомец. Я повернулся, скривил несчастную улыбку, повернулся затем назад и отклонился, расчистив этому восторженному незнакомцу дорогу, но он привстал пред мной, точно навозный жук, и зашептал моим светлым, солнечным волосам: — Я вижу, совершенно ясно вижу, что Вы глубоко несчастны. Вы – вошь, я тоже, но, позвольте, я не актёр! Вы – мой луч, а я ваша испускаемая тень, – теперь уже он сладкой, медовой романтикой пронизывал меня, и сознание моё мутнело при каждом его звуке. Я падал в тот мир, создаваемый им, падал сквозь бездонную пропасть. Мне хотелось что-то ответить ему, ответить что-то протестное и гротескное, фатально ударяющее его со всех сторон, но я уже был в его мечтах, и из меня выходила такая же бездарная романтика, отлитая сахарной ватой: – Милый, – начинал я, взирая на его блёклые влажные изумрудные глаза, сквозь которые неслось моё сумасшествие, – вы милы мне всей своей натурой. Вы почитаете художника, рисующего грязной гуашью грязные картины, вы пропагандируете лжеца, из которого несётся убаюкивающее чириканье, вы, наконец, восхваляете продавца лиц. Вы – вошь, но я, более того, ваша амёба. Я ничего не стою перед вами, без Вас я пустота, а с Вами я пустотный актёр. Вы слышите звук из меня, и считаете, что я играю на сцене вашей головы, но я лишь пронизываю Вас глупейшим обманом. Я неумел! Я бездарность! – кричал я в исступлении, — я лишь продаю незаконченные лица по дешёвке, а вы их покупаете и едите… пытаетесь сначала чувствовать, но затем съедаете. “Вам ванильное мороженое или шоколадное?” – нервно спрашиваю я каждый раз, когда выхожу из закоптевшей гримёрки на озираемую тошными лучами прожектора сломанную сцену, где я невольно и тем смешно проваливаюсь вниз. А Вы, кажется, всегда выбирали ванильное, хотя, по моему мнению, шоколадное гораздо слаще и вкусней. Сахар! Сахар! Вы ищете сладость даже в горькости, а я ищу горесть даже в сладости. Вот мы, актёр и зритель. – закончил я, и из наших глаз выступали кристальные, солёные слезы происходящего мучения.