Вопреки

Соулмейты. Высшее проявление романтизированной «любви вопреки», те самые люди, которые вместе буквально способны горы свернуть, две идеально совпадающие половины одного целого и так далее по списку. Ага. Как бы не так. В детстве Иваизуми искренне считал, что найти своего истинного и делить с ним одну на двоих боль – высшее счастье, ведь его так же, как и других детей, пичкали слащавыми сказками о принцах, которые нашли своих единственных среди бедняков и убежали с ними в закат наперекор судьбе. На самом деле, он был настолько впечатлён этими историями, что все уши прожужжал Ойкаве, какими прекрасными будут их жизни, когда они найдут своих самых-лучших-замечательных-потрясающих-невероятных соулмейтов. А Тоору лишь широко белозубо улыбался и активно кивал, искренне соглашаясь. Однако воздушные замки Хаджиме развеялись, ничего после себя не оставив, на первом году средней школы вовремя межшкольных соревнований. Их команда тогда переживала не самое лучшее время. Старшеклассники ушли, и потому двух явно талантливых первогодок довольно быстро поставили в основной состав. Им тогда выпал первый за этот сезон по-настоящему сильный соперник, и после изнурительной борьбы им всё же удалось взять верх, так что не удивительно, что их сопровождали эйфория и радостный мандраж. И без того болтливый Ойкава вообще перестал затыкаться, так что его трескотня в какой-то момент просто стала сливаться с общим белым шумом[1].В любое другое время Иваизуми бы хорошенько заехал бы ему по лбу за чрезмерную надоедливость, однако он слишком хорошо знал, что это всего лишь защитная реакция друга на колоссальное внутреннее волнение. Ему и самому казалось, что он скоро лопнет от душащих его эмоций. Набирая воду в бутылки перед отправлением домой, они шутили и смеялись больше обычного. Но это всё равно было так естественно и правильно, что у Хаджиме (не в первый раз, кстати) промелькнула мысль о том, как было бы круто, окажись его родственной душой именно Тоору. Вместе с ним Иваизуми готов был вынести любую боль и знал, что это взаимно. Хотя, конечно, он никогда не сказал бы этого вслух. Зазнается ещё. Правда, скорее, лопнет от восторга, что ещё менее желательно. Он Хаджиме живым нужен и желательно целым. Справедливости ради, стоит сказать, что они и так были чем-то максимально приближенным к понятию истинных. Они были практически неразлучны, всё делали вместе и вдвоём умудрялись находить выход даже из самых больших передряг. Тоору заражал своим неуёмным энтузиазмом. За ним хотелось тянуться, а это было отнюдь не просто. Впрочем, Иваизуми на друга тоже влиял весьма благотворно, удерживая от совсем уж безрассудных поступков и заставляя заботиться о себе. Так что да, вместе они определённо становились лучшими версиями себя. А ещё, рядом с Ойкавой в груди словно просыпалось что-то живое. Большое-пребольшое. Это что-то Иваизуми порой даже пугало. После прочтения «Гарри Поттера» он стал сам для себя называть это нечто своим «внутренним зверем», совсем как у Гарри, почему-то представляя его себе чем-то чёрным, со спутанной шерстью, с большими зубами и непременно похожим на дворовую собаку, только ещё больше и страшнее. Кто знает, что именно повлияло на такое решение. Возможно, образ полюбившегося Сириуса всё из той же Поттерианы, а, возможно, всё дело было в откровенно собачьих повадках чудовища. Оно как будто жило своей собственной жизнью, независимо от воли Хаджиме, реагируя исключительно на Ойкаву. Радостно повизгивало и молотило фантомным хвостом, когда у него на лице была та самая дурацкая широкая улыбка (появляющаяся только для Хаджиме!), жалобно поскуливало от бессилия, когда он грустил (не приведи Господь, если ещё и плакал!) или болел, заставляя всё внутри Иваизуми скручиваться в премерзкий тугой узел. Но по-настоящему жутким оно становилось, когда кто-то делал Тоору больно. В такие моменты (к счастью, их было не так уж много) чудовище поднималось в полный рост, словно распирая Хаджиме изнутри, топорщило спутавшуюся шерсть, скалило страшные острые клыки, издавало леденящее душу рычание и требовало скорейшего возмездия. Сопротивляться этому зову Иваизуми не мог и в общем-то не особенно и хотел. Несколько раз, находясь в таком состоянии он уже хорошенько поколачивал обидчиков друга, за что потом, конечно, отхватывал сам. Но он совершенно точно ни о чём не жалел, ведь та самая дурацкая широкая улыбка сквозь слёзы и тихое искреннее спасибо, стоили любых лишений. Иваизуми вынырнул из приятных воспоминаний и еле заметно улыбнулся – спокойно и счастливо, как получалось, только если Тоору был рядом. А потом мир рухнул. Весёлый трёп сбоку неестественно резко оборвался. Хаджиме удивлённо перевёл взгляд на друга и замер, не имея возможности даже вздохнуть. Ойкава пялился на текущую из крана тоненькую струйку, не шевелясь и приоткрыв в изумлении рот. Бутылка с гулким стуком упала на пол, и из неё вылилась вся вода, но никто не обратил на это ни малейшего внимания. Выражение лица друга в тот момент осталось в памяти Хаджиме на всю его оставшуюся жизнь. На нём читалась непередаваемая гамма эмоций. От удивления и шока до какой-то почти отчаянной радости. Ойкава медленно прикрыл глаза, смешно повёл плечами и глупо блаженно улыбнулся. Иваизуми не смог бы отвести свой взгляд от лица напротив даже под дулом пистолета. Силы покинули его, колени подкашивались, а из лёгких как будто выбило весь воздух. На подсознательном уровне он понимал, что происходит, но всё его существо противилось этому факту и отказывалось его принимать. По-хорошему стоило бы порадоваться за друга, однако в первые мгновения внутри Иваизуми была лишь гулкая пустота, а затем Хаджиме почувствовал, как проснулось чудовище. Оно заскулило и начало испуганно метаться из стороны в сторону. На лбу проступила испарина, дыхание участилось, но всё, что Иваизуми мог – лишь беспомощно наблюдать. Вдруг Ойкава открыл глаза и стал медленно поворачиваться. Юный сеттер скользнул взглядом по Хаджиме, и тому мгновенно стало страшно от того, какими пустыми были родные ореховые глаза. Иваизуми, как заколдованный, развернул голову вслед за другом и увидел растрёпанного мальчика в форме Шираторизавы. Когда взгляды этих двоих встретились, Хаджиме какой-то невероятной силой оттеснило на несколько шагов назад. Зверь внутри на мгновение замер, а потом забился с утроенной силой, злобно скалясь на незнакомого мальчика, но не имея возможности хоть что-то предпринять, а оттого беснуясь ещё сильнее. Иваизуми же резко захотелось выплюнуть все свои внутренности. В первую очередь - отказавшие лёгкие, скрутившийся узлом желудок и отчаянно болящее сердце, раненой птицей бьющееся прямо над чудовищем. В голове тоже был хаос. Мысли позорно разбежались в разные стороны и попрятались по углам. Лишь одна из них отвратительным болезненным набатом отдавалась в затылке и висках. Он здесь лишний. Ему здесь не место. В глазах предательски защипало, а в груди плотным подвижно извивающимся клубком свернулось чувство, названия которому он пока дать не мог. Оно медленно подползло к горлу и начало душить. Иваизуми чувствовал, что теряет сознание. Словно в замедленной съёмке сквозь пелену слёз он видел, как эти двое, глядя друг другу в глаза, двинулись навстречу, как протянули руки… как их лица искривили ужасающие гримасы, колени подогнулись, как они осели на пол, сотрясаясь всем телом, но, видимо, не находя в себе сил разомкнуть рук. Они не кричали, нет. Но этого и не было нужно. Языка их тел и мимики было более чем достаточно. Иваизуми буквально на своей шкуре ощущал отголоски чужой боли. О, это было ужасно. Казалось, что из организма выкачали всю влагу. Тело горело адским огнём. Иваизуми предельно ясно чувствовал, как жар разъедает его внутренности, а кожа трескается, подобно земле в пустыне. Хотелось кричать, но разом высохшие связки упорно отказывались работать. Паника захлестнула с головой, а сердце заколотилось так быстро, как не бывало даже после самых тяжёлых тренировок. Слух словно отключился. Уши, казалось, заложили ватой, а для верности ещё и смолой сверху залили. Хаджиме впервые в жизни всерьёз подумал, что умирает. Но тут до него с большим опозданием дошло, что Ойкава с видимым усилием повернул голову, посмотрел на него безумными от боли и шока, непомерно огромными для резко осунувшегося лица глазами и судорожно выдохнул, еле шевеля губами: -Ива-чан… Скрученное до этого в тугую пружину естество, будто призванный одной лишь фразой заклинателя демон, взорвалось атомной бомбой и объяло внутренности адским пламенем. Но это было не пламя боли. Это было что-то дикое, древнее. Это чувство было похоже на то, что он испытывал, мчась на обидчиков Ойкавы, только во много раз сильнее. Словно в подтверждение, чудовище внутри взвилось разъярённой фурией и отчаянно завыло, призывая к действиям. И Иваизуми безропотно подчинился. Как он вспоминал позднее, он ощутил себя в тот момент оборотнем в полнолуние. Здравомыслие, которое взрослые считали его лучшим качеством, испарилось, не оставив и следа. Остались лишь чистые эмоции и голые инстинкты. Он словно взаправду слился со своим чудовищем. Хаджиме ринулся вперёд, игнорируя визжащие от напряжения мышцы. Он подлетел к Ойкаве, протянул руку, но неведомая сила откинула его назад. «Да чёрта с два!» - мелькнуло тогда у него в голове. Он инстинктивно сгруппировался и прыгнул, как хищник на жертву. Это сработало: Иваизуми сумел крепко прижаться к Тоору со спины. В этот миг он понял, что отголоски боли, которые он ощущал ранее, были детским лепетом по сравнению с тем, что обрушилось на него теперь. Он в полной мере осознал, что такое идти против законов мироздания. Казалось, каждая клеточка его тела, каждая мельчайшая частичка каждого атома каждой молекулы в одночасье взорвалась. Хаджиме и правда почти потерял сознание от боли. Но тихий всхлип сбоку вновь привёл его в чувство. С трудом разлепив глаза, Иваизуми призвал на помощь остатки своей ярости, собрал волю в кулак и с силой рванул Ойкаву на себя. На самом деле, то, что этим ему в тот миг удалось разорвать руки Ойкавы и того мальчика, он всю оставшуюся жизнь продолжал считать одной из главных своих побед. Но радость пришла много позже, а в ту самую секунду в голове осталась единственная связная мысль: «Бежать!». И Иваизуми побежал, таща на себе разом обмякшего Тоору. Он не чувствовал тяжести или усталости. Всё его существо обратилось к одной единственной цели – неработающему туалету, про который рассказывали старшие и который он определил как единственное безопасное место во всём спортивном комплексе. Лишь забежав в него и плотно захлопнув за собой дверь, он позволил дрожащим от напряжения коленям наконец перестать себя удерживать и тяжело осел на пол. Ойкава безвольным мешком упал рядом. Грудь его судорожно вздымалась, но в остальном он не подавал никаких признаков жизни. Чуть придя в себя, Хаджиме с тревогой склонился над другом. Аккуратно (насколько это вообще было возможно в его состоянии) он перевернул Тоору на спину и попытался привести его в чувство. Он пробовал просто звать его, трясти за плечи, похлопывать по бледным щекам, но ничего не помогало. В какой-то момент Иваизуми снова начала завладевать паника. В душе появился глупый, иррациональный страх, что Ойкава больше не придёт в себя после всего пережитого. Некстати память подкинула картинку бабушки, которая в последние годы жизни перестала узнавать кого бы то ни было из-за болезни. Снова захотелось выплюнуть внутренности. Тут, поддавшись какому-то внутреннему импульсу, он прижал безвольного Тоору к своей груди и на грани слышимости прошептал: - Не уходи. Прошу, не оставляй меня… Из глаз снова покатились слёзы. Секунды ожидания хоть какой-то реакции стали настоящим мучением. И вдруг он ощутил, как к спине прикоснулась чужая дрожащая ладонь, шею опалило чужое горячее прерывистое дыхание, а на коже остались дорожки от чужих слёз. Тихое дребезжащее «Ива-чан» снова пробудило древнее, животное чувство внутри Иваизуми. Только теперь он мог с уверенностью дать ему название. Это было желание защитить самое дорогое, о котором твердил отец, когда рассказывал ему, что значит быть «настоящим мужчиной». В голове отчётливее, чем когда-либо прежде соотнеслись понятия «Ойкава», «семья» и какое-то ещё. Такое тёплое-тёплое, чуть горчащее. «Любовь» - подсказало подсознание. «Любовь», - эхом повторил про себя Хаджиме. Да, это определённо была она. «Забавно. Но я подумаю об этом позже», - быстро решил он для себя. В тот же момент всё его внимание было направлено на жмущегося к нему усталого и напуганного Тоору. Решение пришло как-то само собой. Обхватив друга покрепче за плечи, он начал поглаживать его по спине и медленно раскачиваться из стороны в сторону. Слова, вроде бы, банальные донельзя, но такие правильные и действенные, полились рекой. - Я здесь. Я рядом. Я никому тебя не отдам, слышишь? Всё будет хорошо. Мы справимся с этим. Вместе. Да, они будут вместе. Несмотря ни на что. Вопреки чёртовой судьбе и самому мирозданию. И будь он проклят, если позволит кому-то встать между ним и человеком, которого он, чёрт побери, любит больше жизни. Да ни за что! Он не позволит забрать его Тоору (в этот момент чудовище внутри как-то пугающе удовлетворённо заурчало), не позволит кому-то ещё получать ту самую дурацкую широкую улыбку, проводить с ним вечера отвратительного псевдонаучного кино. Не позволит причинять ему боль. Да и зачем Ойкаве терпеть мучения, в самом деле? Если Хаджиме недостаточно хорош, то он готов в лепёшку себя раскатать, но дать Ойкаве всё то, что может дать ему тот мальчик. Нет, он станет ещё лучше, чтобы соблазнов сбежать от него у Тоору не осталось вовсе. От этого чувства какой-то совсем уж детской ревности по телу наконец-то разошлось мягкое живительное тепло. Хаджиме еле заметно улыбнулся – спокойно и счастливо, как получалось, только если Тоору был рядом, и крепче прижал друга к себе, желая закрыть собой от ужасного несправедливого мира и поделиться тем светом, что переполнял в тот миг его самого. Да, всё определённо так и будет. Мама говорила, что, если сильно во что-то верить, оно непременно сбудется. А он верит сильнее, чем когда бы то ни было. Это определённо станет его личной мантрой, персональной молитвой. Назло судьбе. Вопреки всему. Они будут вместе.