Академики

Пьяная после совместной попойки на встрече выпускников Урарака пристает к Бакуго. От Очако пахнет духами, фисташками и красным вином. Бакуго отодвигается от нее и встречает плечом стену, думает «блядь», «какого хрена», «почему я» и снова «блядь». Очако трещит уже целую вечность про работу, поездки за границу, прочитанные книги и геройские ценности — реагировать на «дура, мне не интересно» она перестала еще на первой бутылке. Напротив не замолкают Хагакуре и Ашидо, а значит побег через подстолье обречен. Бакуго мечтает о тишине и мысленно проклинает Киришиму, который уговорил его прийти на эту встречу, и кинул за бабским столом, ко всему прочему. Хорошо ему там, рядом с Тодороки и Токоямой: те по-любому молчат. Очередной шот помогает на время забыться, в ушах поселяется блаженный шум. А потом снова: — И вот мы в Кансае, и приходится остановить все вылеты, боинги над терминалом как воздушные шарики. — Заткнись, заткнись, заткнись, — просит Бакуго и прижимает Очако руку ко рту. Та сперва удивленно таращит глаза, а потом Бакуго чувствует, как ладони касается горячий язык. Он отдергивает руку и, вытирая ее о брюки, констатирует: — Дура, блядь. Очако улыбается. Спустя еще два шота Бакуго бесится по инерции, но раздражение от болтовни сменяется заинтересованностью, когда Очако смеется и как бы невзначай кладет ладонь ему на бедро. В животе клубится возбуждение. Бакуго нервно трет липкое пятно на столешнице, смотрит на чужую ладонь, аккуратные ногти, покрытые розовым лаком, и представляет, как все сейчас здесь взорвет. Очако закидывает ногу на ногу, задевает ремешком на туфлях ногу Бакуго и извиняется, хотя раскаяния в ее голосе не на грамм. Про-карьера делает с людьми страшное, вздыхает Бакуго и смиренно опрокидывает в себя еще один шот. Горизонт дальнейших событий расширяется, теплое дыхание Очако щекочет шею выше ворота рубашки. У Бакуго не было девчонки уже несколько месяцев, и перспектива секса с бывшей одноклассницей вдруг не кажется такой ужасной. Нужно только вытравить из головы образ той хорошенькой наивной Очако, которая вечно таскалась за Деку и смешно морщила курносый нос. Стоит вспомнить, и все падает, таких девчонок не таскают к себе пьяных домой. Вечеринка медленно, но верно сходит на нет, когда Бакуго вызывает убер и вспоминает, что он не какой-нибудь гандон, чтобы пользоваться чужой непереносимостью алкоголя. Он перешагивает через вытянутые под столом ноги и на прощание коротко машет рукой. *** — Смелая что ли? — спрашивает Бакуго устало, когда Очако прыгает на заднее сидение в почти отъехавшее такси. Очако поправляет сползшую на плечо блузку и сдвигает колени — само приличие — обманчивое, как выдержка Бакуго сейчас. Он пристегивает ремнем безопасности себя, потом покачивающуюся Очако и рявкает на водителя, чтобы ехал уже. — Да, нет, больше мы никого не ждем. Всю дорогу Очако молчит, и Бакуго это всерьез беспокоит. Ощущение, что девчонка взращивает в голове коварный план. Бакуго залипает на ее профиль на фоне бегущего за окном города, серебристые серьги в форме четырехлистного клевера, сжатые на коленях кулаки. Таких как Очако надо водить в кино, кормить мороженым и ласково гладить по волосам, но Бакуго так не умеет. — Блядь, — ворчит он, потирая горящие щеки. — Все неправильно. Очако накрывает ладонью его пах, и сомнительные угрызения совести отправляются нахуй. Уже в подъезде Бакуго бросается на нее сам, потому что нападение — лучшая защита, прижимает стене, слышит, как дребезжат почтовые ящики. Очако теплая и податливая, притирается коленом у него между ног, выдергивает из-за пояса брюк рубашку. Влажные звуки поцелуя прорываются в уши через алкогольный шум. Он берет Очако за бедра, и та скрещивает ноги у него на заднице. Ее вес совсем не ощущается — смогла активировать причуду сейчас? Лампочка, реагирующая на движения, гаснет и загорается вновь. Под тонкой юбкой — кружевная полоска чулков, линия трусиков. Очако утыкается лицом Бакуго в шею, мажет губами, и... — Бля, только попробуй оставить засос! Яйца ноют, Бакуго трясущимися руками расстегивает ширинку, потом вырывает с мясом пуговицы на блузке Очако, спускает лифчик, обхватывает губами твердый сосок. Прохладные ладони забираются под резинку трусов, и Бакуго готов взорваться. Впервые за долгое время ему страшно, что причуда выйдет из-под контроля. А ведь он столько над этим работал! Сердце бухает в груди набатом, легкие сжимаются до размера куриного яйца. — У тебя есть резинки? — шепчет Очако на ухо. — Прямо в подъезде? Ты, блядь, серьезно? — Бакуго кладет руки ей на талию и легко опускает на пол. — С собой, кажется, нет. Нет. Очако притормаживает, а потом сползает по стене и обхватывает губами член Бакуго. У нее на лице ни грамма косметики, выглядит на все семнадцать. Бакуго чувствует себя извращенцем и охреневшим гандоном, но желание кончить в горячий податливый рот оказывается сильнее него. Он берет Очако за голову, путается пальцами в волосах, толкается настолько осторожно, насколько позволяют остатки мозгов в голове. Где-то сверху хлопает дверь и взрываются звонкие голоса соседей. Бакуго, с трудом поддерживая штаны, закидывает ржущую Очако на плечо и вбегает в лифт. Проходит всего пара минут, но когда за ними хлопает дверь, Очако уже дрыхнет. — Да что за нафиг, — ругается Бакуго. Кладет ее на постель, снимает босоножки, стягивает юбку и блузку и идет в душ дрочить. Из окна несет сквозняком, но если закрыть его, к утру они задохнутся. Бакуго ставит на тумбочку два стакана воды, кладет блистер аспирина, накрывает Очако одеялом и падет рядом. — Посмотрим какая смелая ты будешь утром, — говорит он, убирая назад прилипшие к лицу волосы, и заторможенно думает, что, в морозилке еще, кажется, оставалось мороженое.