Забытьё

      В комнате было душно и темно.       Наидия Зервас уже как-то бывала здесь — и не однажды.       Она даже сумела запомнить, что обои здесь были изумрудного цвета с тиснением в виде роз и лилий, что бирюзовые гардины были определённо похожи на те, что повесила у себя дома чванливая графиня Гортзо, что на каминной полке здесь стояли фарфоровые разукрашенные фигурки пастушек, пастушков и первозданных¹ (фигурки были прелестны, и Наидия даже загорелась идеей создать магией что-то похожее), что здесь не было ни единой софы, зато были лакированный стол и с дюжину стульев (считать их и в прошлый раз было некогда).       Теперь не видно было цвета стен, не видно было роз, лилий, а от каминной полки, стола, стульев и фарфоровых фигурок остались лишь не слишком чёткие силуэты, на которые Наидия едва ли обращала должное внимание. Всё это сливалось в её голове в один сплошной ком, в котором едва ли можно было хоть что-то распознать.       Она чувствовала сейчас что-то, что могла бы назвать разве что забытьём. Это что-то было полусном, каким-то беспамятством, каким-то безумием. И Наидия растворялась в нём, и никак не могла понять, чувствует ли она своё «я» безвозвратно потерянным или только что обретённым.       Совсем неподалёку — в соседнем с комнатой зале — грохотала музыка и шумели людские голоса. Праздные, глупые разговоры, кружащие голову танцы, ослепительный свет тысяч свечей (ибо подобные балы не могли обходиться вульгарными магическими огнями) — всё это, без чего Наидия никогда не умела обходиться, осталось за даже незапертой дверью.       Наидия цеплялась тоненькими пальчиками за ворот ярко-алой рубашки с определённо дворянской (и совершенно точно знакомой, разве что в одно мгновенье позабытой) вышивкой и прижималась своими губами к горячим губам высокого белокурого мужчины, с которым протанцевала пять первых танцев — партнёр её танцевал так ловко, так привычно и так задорно, что едва ли Наидия могла устоять против него. Они оба — и, конечно же, все, кто танцевал сейчас за дверью — были в масках, что закрывали всю верхнюю часть лица. Её совершенно бесстыдно забытый супруг, малозаметный, неловкий и нелепый, но зажиточный представитель мелкого дворянства, находился где-то там же — за дверью.       Которую они в бесстыдном забытьи совершенно позабыли запереть.       Магии у любовника Наидии было вдоволь — это чувствовалось ещё там, в зале, где было полно народу. И магия была сильной. Наидия определённо не встречала этого человека ранее — ощущения от столкновения с чьей-либо аурой просто так не забывались. Магия его словно витала в воздухе — более того, её почти можно было разрезать остриём меча. Наидия чувствовала её вокруг себя. Эта магия почти обволакивала её, едва ли не толкая ещё в большее забытьё, когда сон и вовсе станет неотличим от реальности.       Наидия не была уверена, что след от этой магии не отпечатается на её ауре так прочно, что его не придётся вытравливать сомнительными — но весьма действенными — снадобьями от всяких местных умелиц и умельцев.       Наидии было хорошо до одури. Крупная горячая ладонь любовника покоилась на её пояснице и помаленьку опускалась всё ниже, а вторая лежала у неё на затылке, приводя её кудрявые светлые волосы в восхитительный по ощущениям беспорядок, который ещё придётся как-то скрыть, когда настанет пора вернуться к мужу. Наидию пьянило это чувство запретности происходящего. Наидии враз вскружило голову от переполнившего сердце восторга, когда они ещё только танцевали. Наидия — самую малость — чувствовала себя влюблённой в этого человека, которого она знала едва ли больше часа, который дарил ей это прекрасное ощущение окрылённости и приятного довольства собой.       Её любовник был чудо как хорош собой. Уж во всяком случае, тело у него точно было прекрасным — и это едва ли можно было скрыть даже под одеждой, а лица Наидия, впрочем, до сих пор ещё не видала. И что уж таить — едва ли сможет увидать впредь. Разве что случайно повстречает его где-то ещё. Подобные безумства на маскарадах редко перерастали во что-то большее.       Подобные бесстыдства на маскарадах обыкновенно остаются почти сказочными полуснами, которые чрезвычайно приятно вспоминать в те вечера, когда мир кажется блёклым и скучным.       Наидия старалась не думать об этом сейчас — не тогда, когда ей было столь хорошо, столь легко и волнительно одновременно. Предвкушение почти сводило её с ума, заставляя дышать чаще. Наидия торопливо расстёгивала непослушными пальцами пуговицу на вороте рубашки своего любовника и готова была зашипеть от досады, что она так и не поддавалась.       Он шептал ей комплименты — хвалил её волосы, её губы, её глаза. Он шептал ей стихи из тех, что любят читать романтично настроенные барышни — о красоте, о нежности, о цветах и звёздах. И не говорил ни слова о любви, и Наидия тоже не говорила этих слов.       Это было бы лишним. Мучительно лишним. Ненужным. Это бы всё испортило.       Ей в это мгновенье отчаянно не хватало свежего воздуха, но даже это она была готова потерпеть — застилающей глаза и разум страсти ей не хватало уже гораздо дольше. И чувствовалось это как ни странно куда острее. И было совершенно плевать, что дверь, за которой находилось столь много тех, кто с лёгкостью мог осудить и погубить её, сделать её существование невыносимым, не была заперта.       Её руки тут же перехватили и отодвинули подальше от ворота рубашки. Поцеловали поочерёдно в запястья. Достаточно пылко и нежно — это просто не могло не понравиться. Наидия рассмеялась и с наигранной капризностью протянула, что определённо желает продолжения. Её любовник в ответ усмехнулся и, с лёгкостью подхватив её на руки, усадил на стол.       Наидия слышала его дыхание, прерывистое и частое. Чувствовала на своей щеке — он наклонился к ней, а потом поцеловал в тонкую шею, и ей стало самую малость щекотно, и она совершенно не к месту хихикнула, и зарылась левой рукой в кудри своего любовника.       Кудри у него были замечательные — мелькнула мысль в её голове. Скорее всего — последняя сколько-нибудь оформленная мысль перед тем, как её сознание предпочтёт раствориться в этом пленительном полусне.       Он поцеловал её снова. На этот раз в губы. Затем расцеловал обе щеки, впился губами в шею — придётся разыскать где-нибудь шаль, чтобы скрыть следы, когда придётся возвращаться к опостылевшему мужу. Он покрывал поцелуями её открытые плечи, оглаживал руками её талию. Наидии всё-таки удалось стащить с него его рубашку — она валялась теперь на полу. А он сам скинул с себя ненужную маску — теперь она лежала на столе рядом с той, которую сняла с себя сама Наидия. Лица его, впрочем, она так и не успела разглядеть. Было слишком темно и слишком не до этого. Наидия гладила и царапала его плечи и спину. Чувствовала кончиками пальцев энергию, когда гладила его по лопаткам — как раз там стоял у всех скрывающий блок на крылья, и тут было что-то не так, но об этом мучительно не хотелось думать. Что с того — если у него проблемы с крыльями, твердил Наидии какой-то голос в подсознании словно откуда-то издалека. Сейчас это было совершенно неважно.       Сейчас едва ли хоть что-нибудь могло показаться Наидии Зервас достаточно важным.       Она чувствовала кожей холод от соприкосновения с поверхностью стола, на котором она теперь лежала, и жар от касаний и поцелуев своего любовника. Ей было бессовестно хорошо, и совершенно не хотелось что-либо менять. Уж точно не сейчас — не тогда, когда забытьё захлёстывало её с головой.       Ей казалось — сама их магия сплетается друг с другом, связывает их так прочно, что разорвать эту нить, эту цепь будет слишком больно для них обоих. Она чувствовала его магию особенно хорошо сейчас — чувствовала, что его основными стихиями были огонь и земля (и вторая стихия совпадала с её собственной, тогда как первая была противоположной), чувствовала, что огонь его был слишком сильным для среднего мага, каких в мире было полным-полно, и удивительно крепкую связь с миром, почти столь же крепкую, что и у первозданных, которых Наидия знала, чувствовала защитную магию, которую некоторые военные вживляли в самих себя.       Она чувствовала всю эту магию, которая с возмутительной лёгкостью могла обрушиться на неё, подавить всё её существо, но которая не делала этого, оставляя ей те остатки разума, которые ещё не провалились в это возмутительное бесстыдное беспамятство.       Забытьё рассеялось, растаяло, должно быть, не сразу. Наидия чувствовала, что её прикрыли от холода, который она едва ли почувствовала бы, не слишком мягким плащом, чувствовала, что её осторожно целуют в лоб и в растрёпанные волосы. Ей всё ещё было хорошо, пусть спина и поясница несколько ныли.       Её любовник засобирался — слез со стола (стоило порадоваться его прочности) и принялся натягивать свою рубашку. Должно быть, с тем количеством царапин на спине, которые Наидия оставила ему на память об этой встрече и о себе, это было не слишком-то приятно.       Наидия улыбнулась, потянулась и кое-как присела. Оправила мятые юбки, скинула с себя накинутый на плечи плащ, поправила каким-то чудом не разорванные пышные рукава. Любовник повернулся к ней, и Наидия про себя отметила — не без едва ли понятного самодовольства, — что он был вполне в её вкусе.       — Возможно, нам удастся пересечься ещё как-нибудь? — улыбнулся он Наидии.       — Возможно, — рассмеялась она, — и удастся. Если мой супруг, заметив следы от чужой магии, не решит запереть меня на каком-нибудь провинциальном уровне².       Любовник усмехнулся и протянул Наидии какой-то камушек. Взяв его в руку, она поняла, что камушек являлся весьма интересным амулетом — из тех, что позволяют прятать отпечатки чужой магии на ауре.       — Как зовут вашего мужа? — шёпотом спросил у Наидии любовник. — Думаю, мне стоит помочь ему сделать карьеру на Кханготане — в ближайшее время я буду часто бывать там.