Летаргия

Камю не может с точностью сказать в какой именно момент жизнь начала так стремительно осыпаться. Никаких несчастий не случалось и события в своём привычном темпе размеренно сменяли друг друга. Всё — абсолютно всё — в его привычном окружении оставалось на своих законных местах. Но тревожность, поселившаяся в сердце гнетущим чувством, а в голове вихрем неприятных мыслей, выбивала из колеи. Камю никогда не цеплялся за людей вокруг и, уж тем более, не имел привычки привязываться к вещам. Он искренне верит, что всё, что входит в его жизнь, явление временное, мимолётное, почти эфемерное, что-то, что будет способно растаять одним жарким летним утром, словно снег. А потому закономерно полагает, что не имеет смысла беречь своё настоящее. Однако, стоя на сцене, в слепящем свете софит, Камю отчётливо понимает ещё кое-что очень важное. Он не хочет терять то настоящее, что имеет сейчас. Камю не может с точностью сказать в какой именно момент время остановило своё привычное течение, необратимо превращаясь в мерзкую, вязкую жидкость, затягивающую на самое дно. Загруженный рабочий график. Строгий распорядок дня. Безупречная пунктуальность. Камю всегда знает как нужно распоряжаться собственным временем. Особенно, если его в жизни даётся не так уж и много. С самого детства, мечтавший взять от жизни всего по максимуму, Камю слишком рано осознал, что время быстротечно. Но почему-то об этой самой быстротечности он всегда благополучно забывал на сцене, готовый с радостью проводить в свете этих слепящих софит драгоценные минуты и остаться здесь хоть на всю жизнь. Петь. И слушать. Слушать голоса трёх людей, которые хоть что-то значат в его жизни. На которых бесценное время ему тратить давно не жаль. Камю не может с точностью сказать в какой именно момент один из трёх голосов в группе стал звучать для него гораздо ярче и громче остальных. Но он помнит, что в первый раз это было похоже на взрыв. Яркую вспышку, ослепившую сильнее всяких софит, и гром, оглушивший лучше самых мощных звуковых волн. Камю с детства любил слушать интонации и звук чужих голосов. Замысловатые узоры, которыми они представлялись в его детском воображении, напоминали снежные рисунки на окнах, что он, с искренним интересом, рассматривал морозными утрами. У голоса Ранмару были не только самые красивые узоры, они ещё и переливались яркими флуоресцентными огоньками, играли лучами закатного солнца, утопали в яркости, отражающихся в них огненно-красных осенних листьях. Голос Ранмару стал изменчивой вспышкой сознания Камю. Голос Ранмару стал его колыбелью. И слишком явно она звучала в стенах его личной церкви. Но Камю никогда не отпускало чёткое осознание быстрого бега времени и уверенность в том, что каждая колыбельная в итоге неминуемо обратится в прощальный реквием. Камю не может с точностью сказать в какой именно момент яркость этого голоса стал для него угасать. Камю этого просто не помнит. Не может вспомнить. Он просто не придал этому никакого значения. Но он отчаянно хочет найти то место в котором нить начала рваться. Пока не стало слишком поздно. Пока исправить хоть что-то ещё возможно. Камю, с нарастающей тревогой, перебирает все синглы Квартета в своей комнате их общей квартиры и включает их один за другим, радуясь тому, что сегодня вернулся с сольного проекта первым. Включает, вслушивается в каждую пропетую ноту и сжимает, напряжённые почти до дрожи, ладони в кулаки. Камю берёт в руки последний сингл и застывает на месте. Диск так и не касается открытого дисковода, отправляясь обратно в коробку. Камю думает о том, что жизнь начала так стремительно осыпаться с тех пор, как все его мысли занял безразличный голос, сообщивший ему о том, что его обладатель больше никогда ему не доверится. Никогда. До самой смерти. Камю вновь всё чаще обращается к Ранмару по фамилии. Он не делает это на зло, не пытается вывести из себя. Он просто проверяет реакцию. И с раздражением отмечает её полное отсутствие. Последнее время, их отношения вообще не вызывают никакой реакции. Камю был бы рад крикам и оскорблениям, так раздражающих его обычно, был бы рад обидам и злости. Чему угодно кроме этого равнодушия в серых глазах и тихо звучащего голоса, приглушенного, словно воспринимаемого сквозь толщу воды. Их отношения всегда были непростыми, с большим трудом балансирующими на грани. Но последнее время, их чувства вовсе похожи на, неумело наспех выстроенный, карточный домик. Который разлетится вмиг стоит совершить одно неверное движение. Только Камю уже давно совершил их с десяток. Камю просыпается очень рано и понимает, что находится в кровати один. Хотя засыпал, ощущая чужое тепло. Камю выходит в пустующую гостиную и гнетущее чувство, нависшее над ним испаряется, растворяясь в чудесном запахе свежей выпечки. И чего-то ещё, чего-то очень сладкого. А ещё Камю быстро понимает, что они с Ранмару в квартире одни. Рейджи и Аи ушли уже давно. Чуткий сон Камю несколько раз прерывался хлопаньем дверей. Он не знает в одно и то же ли место отправились эти двое. Да и не особо хочет знать. Камю старается не лезть в их отношения, если только те сами не приходят за советами. Но такого уже давно не случалось и поначалу Камю даже думал, что Аи и Рейджи, наконец, смогли разобраться в себе и друг в друге. Как бы не так. И если однажды у Рейджи случится нервный срыв, Камю не будет удивлён. Он бы и рад им помочь. Да только не знает как. К тому же, какой ужасный, должно быть, помощник в отношениях выйдет из того, кто боится даже думать о своей собственной личной жизни. Камю думает о том, что время обратилось против него с тех пор, как он лично пренебрёг им в угоду эгоистичному желанию слушать собственный внутренний голос, звучащий почему-то женским сопрано, проповедующим ему о долге и обетах, что он некогда давал в ледяных залах. Заставляющий преклоняться перед воспоминаниями о родном доме и молить о прощении, коря себя за то, что позволил заслушаться манящим баритоном, обещающем помочь в чём угодно, если сам Камю будет искренен. Камю проходит на кухню и бесшумно присаживается за стол. Он прекрасно знает, что Ранмару заметил вторжение. Парень стоит спиной к нему, без верхней одежды, в одних лишь только джинсах. И Камю с трудом отводит взгляд от рельефной спины, переводя его на вид из окна, про себя, впрочем, отмечая, что Ранмару выглядит чертовски сексуально и в раздражении закусывает губу. Над плитой витает чудесный запах специй. От небольшой чашки кофе исходит тонкий аромат корицы. Камю вообще-то предпочитает чай, но кофе, который готовит Ранмару невероятно вкусный и он пьёт его с большим удовольствием. Если задуматься, то все продукты, которых касаются руки Ранмару становятся в итоге шедевром кулинарного искусства. Камю ловит эту мысль где-то на периферии сознания и улыбается ей. — Доброе утро, — спустя вечность молчания, спокойно произносит Ранмару и поворачивается к Камю лицом, берёт в руки две тарелки и присаживается напротив. — Доброе. — чуть отстранённо отвечает Камю, разглядывая содержимое своей тарелки. Рис, тамаго-яки, тушеные овощи. Всё до крайности просто, но выглядит так, будто готовил это блюдо настоящий шеф-повар. Камю долго рассматривает еду и нервно крутит в руке палочки. Он даже не знает, что растревожило его больше. Тот факт, что этот завтрак похож на миллион других их совместных завтраков, бывших в какой-то другой далёкой жизни, или это бескрайнее спокойствие в голосе Ранмару, граничащее с безразличием. А ещё Камю ужасно хочется сладкого. Невыносимо. До скрежета стиснутых зубов. — Поешь сначала нормальной еды, — словно читая его мысли, цедит Ранмару. — Нельзя жить на одних только сладостях. Десерты в конце. Камю фыркает в ответ, но не спорит. Берёт палочки, как подобает, желает приятного аппетита и принимается за свой завтрак. Еда вкусная, кофе ароматный, утро тёплое, рассвет за окном красивый. И только лёд, трескающийся между ними, отравляет уютную атмосферу, витающей в воздухе недосказанностью, мешающей дышать. Камю съедает ровно половину блюда и понимает, что не может проглотить больше и крошки. — Не понравилось? — беспокойство вперемешку с удивлением в голосе Ранмару чуть поднимает настроение. — Всё вкусно, — слова Камю, впрочем, остаются сухими. — В чём дело тогда? Доедай, иначе останешься без десерта. — усмехается Ранмару и этот смешок греет душу. — Я наелся, Куросаки. Спасибо. — Камю встаёт со своего места, относит тарелку на стол, стараясь даже не смотреть в сторону собеседника. — Шутишь, что ли? — Ранмару больше не смеётся, он кажется действительно растерянным. — Да что с тобой? — Со мной? — слова вырываются прежде, чем Камю успевает подумать, как они будут звучать со стороны. — Не твоё дело. Камю выходит из кухни и направляется обратно в спальню. В гостиной его догоняет звон, ударившейся о тарелку вилки. Камю закусывает губу и думает о том, что ему следовало остаться в спальне подольше и не портить Ранмару завтрак. Камю возвращается в свою комнату и присаживается за небольшой стол напротив приоткрытого окна. Он подставляет лицо тёплым лучам утреннего солнца и глубоко вдыхает, чувствуя как платиновыми прядями играет лёгкий весенний ветерок. От этого спокойствия хочется верить в своё завтра. В свою тлеющую любовь. В свои отчаянные попытки её реанимировать. Камю прекрасно слышит, как за стеной оживают звуки бурной деятельности — Ранмару явно приводит себя в порядок, собираясь на встречу со съёмочной группой журнала, на обложки которого они оба появятся. Камю закрывает глаза и внимательно прислушивается к шагам, что останавливаются возле его двери. — Ты готов? — слышится за ней голос Ранмару. Он звучит совсем спокойно. Ни раздражение, ни прежней растерянности. — Иди без меня. Я вскоре подойду. — в тон собеседнику, отвечает Камю, стараясь дышать ещё глубже. — Что? Эй, может откроешь хоть? — первые нотки раздражения, Камю улавливает практически интуитивно. — Иди. Я сам доберусь. — Камю звучит непреклонно, не желая даже двинуться с места. — Тц. — Ранмару цокает языком слишком громко, Камю прикрывает глаза, он прекрасно представляет себе сейчас нахмуренные брови на красивом лице и нервные движения рукой по пепельным волосам. — И чёрт с тобой! Камю выдыхает под оглушительно хлопающую входную дверь. Выходит из спальни, направляясь в ванную комнату. Стандартные действия, чтобы привести себя в порядок и наспех принятый душ, чтобы избавить тяжелую голову от лишних мыслей. Подавляя в себе желание едко рассмеяться в лицо собственному отражению, Камю выжимает мокрые пряди волос и повязывает полотенце вокруг бедер. Какая-то необъяснимая сила вновь тянет его заглянуть в злополучную кухню вместо того, чтобы продолжить сборы в своей спальне. Камю появляется в дверном проёме и сердце пропускает пару ударов, а глаза болезненно щурятся. На столе стоит блюдце с аккуратным изысканным пирожным, сделанном из двух воздушных бисквитов и кремовой прослойки, украшенное сливками и свежими, блестящими на солнце, ягодами. Камю подходит ближе и взгляд цепляется за звучную записку: «Его Величеству Королевской Заднице.» Камю хмыкает бесстыдному нахальству, но через секунду губ касается тёплая улыбка. Всего на мгновение. Но это мгновение будет стоить им целого воспоминания. Воспоминания, обязательно отдающего горечью. Благодаря самому Камю. Он зло думает о том, что это невероятно, как при всей своей любви к сладости, сам он лучше всего придаёт горечь всем их чувствам и эмоциям. Камю думает о том, что всё его окружение, равно как и мир, хранящий в себе такое живое и важное настоящее, обрёл столь высокую ценность для него с тех пор, как серый цвет стал его любимым. Камю едет на работу в гораздо более располагающем состоянии духа. И от сладости ли это, всё ещё ощутимой на его языке, или от тёплого проявления явной заботы — не столь уж и важно. Камю отчаянно желает сохранить эти чувства в себе до самого вечера, чтобы они придали смелости для долгожданного разговора. Камю искренне интересно является это утреннее проявление заботы показателем того, что голос в его голове вновь сменится приятным мужским баритоном, вернёт силу и яркость своих красок, и вновь будет ощущаться таким же детским восторгом, как снежные узоры на огромных окнах родного поместья. Или это снисходительность тлеющих воспоминаний о былых тёплых чувствах? Камю переводит взгляд на небо, когда машина останавливается на перекрёстке, и замечает, что медленно, но верно, утреннее солнце теряет блеск в тяжелых серых тучах. Мимолётные мысли о возможном дожде совершенно не портят настроение, напротив — серый цвет приносит облегчение. Камю любит серый цвет. До дрожи. Когда он добирается до места встречи, остаётся пять минут до назначенного времени. Камю поджимает губы и корит себя за непозволительное проявление непунктуальности. Сейчас ему это совершенно ни к чему. Когда Камю выходит из машины, то мгновенно ощущает на себе цепкий взгляд серых глаз. Он с улыбкой приветствует персонал и склоняется в извиняющемся поклоне. Подготовка в самом разгаре, а потому все успокаивающе улыбаются в ответ и ободряюще кивают. — Ты был на грани опоздания, — голос в отличие от взгляда остаётся безучастным. — Ты уснул там, когда я ушёл, что ли? — Нет. Но появились срочные дела, которые меня задержали. — проговаривает Камю и это, к счастью, звучит почти так же безучастно. — Какие же? — иронично приподнимает брови Ранмару, отчего выражение его лица становится насмехающемся. — Повысить уровень сахара в крови, скушав пироженку? — Заткнись. — беззлобно цедит Камю и, обворожительно улыбнувшись, направляется к приглашающему их пройти на площадку, персоналу. Краем уха он слышит довольный смешок, вместо ожидаемого цоканья, и это радует. Они проводят на съёмках целый день. Подбирают правильный свет. Выбирают удачные ракурсы. Консультируются с дизайнерами касательно подобранных образов. Фотограф доволен их работой перед камерой, в целом. И всё же… — Давайте попробуем несколько иную позу, — фотограф отходит от камеры и вежливо им улыбается, оглядывая с головы до ног и перебирая в голове варианты. — Куросаки-сан, присядьте, пожалуйста. Ранмару вполне спокойно воспринимает все замечания и ни одним мускулом на лице не выдаёт своей явной усталости. Явной для Камю, потому что он разделяет сейчас это чувство. Ранмару послушно опускается на пол и принимает более менее удобную для себя позу. — Так… Хорошо, а теперь, Камю-сан, присядьте, пожалуйста, рядом, — фотограф указывает на место чуть поодаль Ранмару и Камю выполняет просьбу. Фотограф довольно улыбается и возвращается к своему фотоаппарату. — А теперь прислонитесь спинами друг к другу. Ранмару чуть хмурит брови, но поворачивается немного вбок, вытягивая ноги и подставляя Камю свою спину. Ту самую, которая утром так чертовски сексуально выглядела без этих лишних тряпок и манила всё естество Камю прижаться к ней горячими губами. Камю болезненно щурится и подавляет огромное желание закусить нижнюю губу. Плохая привычка для айдола хоть как-то портить свою внешность. Камю понимает, что тянет уже неприлично долго, когда вновь слышит своё имя, а Ранмару нервно ведёт плечами. Камю поворачивается в противоположную сторону, чуть более изящно вытягивает свои ноги и прислоняется своей спиной к спине Ранмару. Он чувствует, как по коже, под тканью лёгкой белой рубашки, проходит слабый, но такой явный электрический ток. Чувствует, как сердце ускоряет свой темп, когда ощущает чужой затылок на своём. Камю задерживает дыхание. Они синхронно, по команде фотографа, поворачивают свои лица в сторону камеры и щелкает вспышка, чуть ослепляя. Камю подвигает руку, желая устроить её поудобнее, и холодные пальцы касаются чужой ладони. Ничего не значащее, почти случайное, мимолётное прикосновение к горячей коже выбивает все крохи кислорода из лёгких Камю. Он чувствует, как мышцы Ранмару напрягаются и уверенно кладёт свою холодную ладонь на его горячую, чуть поглаживая большим пальцем тыльную сторону. И слышит, как шумно Ранмару при этом выдыхает. Камю уже ни в силах вспомнить, когда столь безобидное времяпровождения стало даваться им с таким трудом. Когда их прикосновения друг к другу стали отдаваться в сознании столь болезненными ударами статического электричества. Когда попытки вынести взгляд этих серых глаз стали причинять почти физические страдания. Когда любимый голос зазвучал предсмертной молитвой. Камю этого не помнит. Но отчаянно хочет. — Едешь домой? Или опять сам добираться будешь? — почти насмехаясь, спрашивает Ранмару, застёгивая пуговицы на своей тёмной рубашке. — Жду у машины. — хмыкает Камю в ответ, резче, чем хотел бы, и покидает гримёрную. Прикосновение холодной руки к собственной груди и сжатая ткань несчастной рубашки, в отчаянных попытках угомонить беспокойное, явно мешающее сейчас своим нытьём, сердце. Камю прощается с персоналом, ещё раз поблагодарив и выходит на такой желанный свежий воздух. Время давно близится к ночи, воздух веет прохладой и освежает голову. Камю старается убедить себя, что сегодня совершенно отличное от всех прежних беспомощных дней. И сегодня он не сдастся настойчивому женскому сопрано в своей голове. И вернёт их с Ранмару любви, давно впавшей в летаргический сон, тепло умиротворяющего летнего утра, запах свежеиспечённых блинчиков на завтрак и мягкость зелёной травы. Ранмару выходит через пару минут и быстрыми шагами направляется к Камю, чуть ёжась под лёгкими порывами вечернего ветра. Они едут молча, глядя каждый в своё окно. Камю украдкой поглядывает на Ранмару, что полностью поглощён созерцанием пролетающих ночных улиц Токио, однако, отражение в стекле показывает абсолютно отрешенное выражение на лице. Камю глубоко выдыхает и устало откидывает голову на спинку кожаного кресла, закрывая начинающие пощипывать глаза. Иногда, из-за перенапряжения, линзы под конец дня вполне ощутимо дают о себе знать неприятной резью в глазах. И это выматывает. Камю на периферии сознания ещё хранит воспоминание о том насколько тёплое у Ранмару плечо. И насколько невесомы прикосновения горячих пальцев к щеке Камю, когда он убирает мешающуюся прядь платиновых волос ему за ухо. И насколько успокаивающий голос, приглушённо напевающий ему какую-то незамысловатую песенку. Камю уже не может вспомнить было ли всё это на самом деле или услужливое сознание само создало это воспоминание. Но он, по-прежнему, ощущает это тепло. Камю открывает глаза как раз вовремя, когда машина паркуется возле подъезда их дома. Камю чуть вздрагивает, когда чувствует под ухом чужое плечо, и мгновенно выпрямляется. На глаза падает платиновая прядь, ещё секунду назад бережно заправленная за ухо. Ранмару без лишних слов выходит из салона автомобиля и Камю следует его примеру. Элитная токийская высотка, каких в этом районе сотни, встречает их множеством горящих окон. Камю цепляется взглядом за их этаж и в гостиной их квартиры мигает свет, выключаясь. Камю надеется, что Рейджи и Аи уже будут в своих спальнях, когда они поднимутся. И действительно квартира встречает их гробовым молчанием. Не слышится ни привычных партий Аи на синтезаторе, ни громкого и раздражающего голоса Рейджи. Ни-че-го. Ранмару шумно выдыхает и Камю знает, что они оба думают об одном и том же. Ранмару проходит в коридор и останавливается у двери Аи, пара секунд нерешительности, и он с лёгким стуком заглядывает внутрь. — Хей, мы дома. Хочешь чего-нибудь перекусить? Эй… Аи, ты в порядке? — голос Ранмару, мгновенно меняет окрас с заботливого на встревоженный, и его силуэт скрывается за дверью. Отчего-то интонации в голосе Ранмару отдают резкой болью Камю куда-то в область грудной клетки. Возможно лишь, оттого ли, что эти нотки заботы и беспокойства обращены не к нему? Какой непозволительный эгоизм на который он не имеет никакого права. Но кто запретит Камю наедине с собой оставаться верным своим абсурдным желаниям, вызванными отчаянием, просящей о помощи души? Ответ очевиден. Камю смеряет закрытую дверь в комнату Аи долгим взглядом, секунды тянутся вязкой патокой, и он даже не желает вслушиваться в эти приглушенные голоса за ней. Камю проходит в квартиру и не успевает зайти в свою комнату, как дверь чужой вновь открывается. — Ах, Мю-чан, с возвращением. — взгляд Рейджи на секунду кажется растерянным, пока он неловко посмеиваясь, пытается взять себя в руки. — Как прошли съёмки? — Хорошо. Спасибо. — коротко кивает Камю, не желая развивать этот разговор ни о чём. Но на секунду пронзительный взгляд отмечает болезненный блеск серых глаз и общую бледность лица Рейджи. Плохой знак. Камю выдыхает и чуть мягче продолжает. — Ложись спать, Котобуки. Тебе стоит отдохнуть. Рейджи выдаёт нервный смешок и что-то неразборчиво бормочет, направляясь в сторону ванной и, кажется, желая Камю на последок сладких снов. Камю провожает Рейджи усталым взглядом и это пожелание видится ему жестокой насмешкой. Впрочем, зная Рейджи, он бы не удивился, будь это действительно так. Камю встряхивает головой, бросая последний взгляд на дверь в комнату Аи, и спешит в свою, больше всего на свете желая сейчас избавиться от дискомфорта. Камю старается не думать о нечитаемом и явно болезненном выражении лица Рейджи. Но оно то и дело всплывает перед глазами, заставляя их болезненно щурится уже совсем не от линз. Камю не собирается выяснять, что в очередной раз случилось между ними с Аи. В отличие от Ранмару он не хочет давиться ещё и чужими страданиями, когда собственные итак наделали кучу кровоточащих ран в теле, то и дело провоцирующих собственное восприятие на особую чувствительность. Всё равно Камю прекрасно знает, что даже если бы он и попытался, то не смог бы найти для Рейджи нужных слов. А все, что он может предложить из собственного опыта, известны Рейджи уже давно и никак ему не помогут сейчас. Камю касается тяжёлой от размышлений головой подушки и с силой потирает уставшие глаза. До разноцветных кругов в темноте. И пытается выудить из вороха бесполезных мыслей то самое — единственно важное сейчас. Камю уже давно разучился отличать реальные воспоминания от ночных кошмаров. И только голос, скрывающий своего обладателя за серой дымкой, выводил его из очередного затягивающего реалистичного сновидения, возвращая в фантомное спокойствие картинок из прошлого. Когда Камю открывает глаза в следующий раз, часы мигают двумя часами ночи и он всё-таки закусывает губу от досады. Ну надо же, так вымотаться, что уснуть в одежде, не приняв душ и не смыв с себя городскую пыль вместе с налётом неприятных раздумий от которых, в конце концов, разболелась голова. Камю выходит из спальни, направляясь на кухню. Там на столе всё так же лежит записка с дерзкой надписью, написанной небрежным подчерком, отдавая воспоминанием сегодняшнего утра. Имеющего, несомненно, горький оттенок. Такой же горький, как от лекарств, которые Рейджи принимает пачками последние месяцы, пряча этот факт от остальной группы, будто они идиоты какие-то. Такой же горький, как у ненавистного тёмного шоколада, что Ранмару ест в рабочих перерывах. Такой же горький, как всё его избитое детство и проданная юность. Камю медленно пьёт воду и думает о том, что этот порочный круг ему больше не разорвать. Никогда. Как бы ни старался. По ночам родной голос с переливчатыми узорами возвращает свои высокие ноты и вновь звучит для Камю отчётливо и громко. Громче всех остальных. Обретая свой путеводный свет в измученное кромешной тьмой сознание. Возвращаясь обратно в свою спальню, Камю задерживается возле двери Ранмару, прислушиваясь к звукам за ней и, к своему удивлению, слух улавливает тихую мелодию, изливаемую гитарными струнами под мягкими движениями чутких пальцев. Камю берётся за дверную ручку и на выдохе открывает дверь. В комнате Ранмару царит полумрак, освещаемый лишь настольной лампой. Сам он сидит на кровати, облокотившись о спинку, придерживая гитару на одном колене, а на втором располагая исписанный нотами блокнот в котором делает пометки. Ранмару поднимает взгляд на признаки вторжения и встречается с Камю взглядом. Секунды растворяются в пространстве сотней невысказанных слов. Исчезают в болезненных ощущениях их сгорающих чувств. В глазах Ранмару Камю всегда видит отголосок собственной боли и это невыносимое наказание за его собственную ложь, в которую он когда-то жестоко заставил поверить их обоих. — Я разбудил тебя? — Ранмару закрывает блокнот и отбрасывает в сторону, как откладывает и гитару, прислоняя её к прикроватной тумбочки, потягиваясь и разминая затёкшие мышцы. — Извини. — Нет, всё в порядке. Я проснулся не из-за тебя. — Камю отводит взгляд с большим трудом и оглядывает комнату в поисках того, за что можно было зацепиться взглядом, но всё тщетно. — Ты можешь пройти, если хочешь. — бросает Ранмару, внимательно наблюдая за незваным гостем. — Спасибо. — Камю медлит, но всё же проходит внутрь, закрывая за собой дверь и присаживаясь на край кровати. — Хах? Это всего лишь моя комната, раньше ты не проявлял такой вежливости, заходя сюда. — Ранмару усмехается и прислоняется головой к прохладной стене. — Я не об этом. — Камю поворачивает лицо к открытому окну, тревожащем листки бумаги, придавленные книгами, на столе, и всматривается в чистое звёздное небо. — За сегодняшний завтрак и за пирожное. Камю не поворачивает лица, но чувствует взгляд, прожигающий насквозь. Отчего-то пустота внутри из-за этого внимательного взгляда становится всё ощутимей. А пропасть между ними стремительно увеличивает свою глубину и размеры. Ранмару молчит и это молчание губит все тёплые воспоминания, что не догорели в пожаре, спровоцированном одним единственным обманом. Камю бы хотелось, чтобы Ранмару кричал. Злился. Проклинал его. Ненавидел. Но только не смотрел в этом безмолвном равнодушие. Напоминающем больше какую-то изощрённую пытку. — Ещё не надоело жертвовать собственным спокойствием ради чужих чувств? — цедит Камю сквозь зубы и, поворачивая лицо, встречает безмерное спокойствия серого взгляда синим льдом собственного. — Всё не угомонишься? — Тц. В отличие от тебя, я дорожу чувствами окружающих меня людей. — шипит в ответ Ранмару, сжимая ладонь в кулак. — И они двое для меня не чужие. И вот оно. Причина по которой ничего больше не может быть, как прежде. Разбитое вернуть к первоначальному виду крайне сложно, ведь даже склеив осколки вместе неровности на поверхности всегда будут напоминать обо всех досадных неудачах их беспомощных попыток всё исправить. А на их с Ранмару израненных отношениях уже итак скопилось много шрамов. И, может быть, уже достаточно?.. Камю щурит глаза и закусывает губу. Появившаяся привычка ужасно раздражает. Все эти компульсивные действия лишь затуманивают сознание и ведут к очередному провалу. Фатальная ошибка прошлого стоила им целого будущего. И даже такое близкое настоящее не способно затянуть эти раны новыми шрамами на их сердцах. Камю прекрасно это понимает. И жестоко каждый раз надеяться, что у Ранмару хватит сил хранить всё самое тёплое и ещё живое, что осталось от их чувств, для них обоих. Хранить именно ему, только потому что он единственный из них двоих способен на искренность. Камю придвигается к Ранмару ближе и касается холодными пальцами горячей щеки, смахивая горечь, которую вновь привнёс в его жизнь. Камю отчаянно не хочет, чтобы они с Ранмару стали друг другу совсем чужими. А потому… Ранмару реагирует не сразу, но когда сознание улавливает нить реальности, он дёргает головой, избавляясь от нежелательных прикосновений и на секунду у Камю возникает стойкое ощущение, что сейчас его выпроводят отсюда. Но момент теряется в полном обороте секундной стрелки на циферблате часов, и Камю вновь тянется к лицу Ранмару, приближая его к себе. Их поцелуи очень редко такие. Медленные и аккуратные. Способные дать прочувствовать каждое прикосновение. Способные на чистые проявления эмоций. Способные на искренность. Камю опьяняет запах желанного тела в его руках, слишком явно разжигающего внутри огонь. Он углубляет поцелуй и касание языков дарит долгожданное ощущение эйфории. Перед глазами взрывается миллион фейерверков, как на каком-нибудь летнем фестивале. И это эфемерная близость возвращает к жизни яркий голос. Мягкий баритон, что Камю до сих пор слышит эхом, отдающимся от стен его личной церкви, вновь горит осенней сказкой, тем самым, поздним сентябрьским увяданьем. И Камю мимолётно обещает себе молиться этому голосу чаще. Ранмару дышит тяжело и жадно, впиваясь короткими ногтями в плечи Камю. Их поцелуй возвращает свою привычную порывистость, движения — хаотичную беспорядочность, а чувства вновь распаляют пожар, заставляя тлеющие обрывки совместных воспоминаний вновь загореться яркостью надежды. И в ней же и погибнуть. Камю избавляет Ранмару от футболки и целует его шею, ключицы, грудь, прикусывая особенно чувствительные места. Ранмару шипит, напоминая всем своим видом слабо сопротивляющегося ласкам кота, но всё же прикрывает глаза, отдаваясь моменту сполна. Камю довольно улыбается сквозь поцелуи и проводит языком по набухшему соску, чуть прикусывая и вновь зализывая место укуса. Ранмару выгибается в спине, подставляясь под сладостно-горькую ласку, явно желая большего. Камю проводит дорожку невесомых поцелуев вдоль пресса и с большой неохотой отрывается от столь желанного тела, не отказывая себе в удовольствии насладиться общим видом. Камю кладёт руку на пах Ранмару и сквозь плотную ткань джинсов чуть сжимает возбуждённую плоть, срывая с чуть опухших от поцелуя губ столь желанный стон. Ранмару кладёт одну руку на плечо Камю, а вторую на затылок, зарываясь пальцами в платиновые волосы, путая их и чуть стягивая, заставляет вновь наклониться к своему лицу. Ранмару открывает глаза и яркое желание, возбуждённое провокационными действиями мешается с какой-то слепой готовностью вновь доверить свои чувства в чьи-то неаккуратные руки, опьяняя нежностью и воспоминаниями об утренней заботе. Камю щиплет глаза и он смаргивает мешающуюся пелену, так и не поняв, были ли это непрошенные слёзы или несвоевременные дефекты собственного зрения. Ранмару прижимается к нему крепче, убирая мешающуюся платиновую прядь ему за ухо. И это движение отдаёт болезненным напоминанием о разрушенном прошлом. Ранмару вновь тянется за поцелуем и, кажется, что в это касание губ он вкладывает надежды на возможное покаяние, позволяя хотя бы на эту ночь притвориться, что их сердца в целости и сохранности, бережно оберегаемые друг другом. И между ними никогда не вставало никаких острых осколков былых тайн. А пропасть, разделяющая их, всего лишь отголосок ночного кошмара, увиденного однажды. Они живут украденными днями. Украденными у себя прежних. И никак не могут вспомнить как жить своим истинным настоящим. Они живут обрывками воспоминаний. Осколками тёплых чувств. Яркостью совместных моментов. Силой собственных голосов, переплетающих чувства друг друга. Как снежные узоры, сплетаясь вместе, на большом окне, создавая уникальные рисунки зимней сказки. Зимней сказки, отражающей в своих снах красоту позднего сентября и надежду на их новое завтра. И пусть это не совсем реальная жизнь. Они наслаждаются ею. Обрывочно и мимолётно. Зато вновь искренне. Возможно, впервые в жизни.