Серьга

Сурана появился на пороге её комнаты около полуночи. Совершенно неожиданно, будто возник из ниоткуда. Он всегда приходил именно так: по ночам, внезапно, без предупреждения, в самую ненастную погоду. Заходил в помещение, запуская с собой ветер, снег или капли дождя, снимал походный плащ и улыбался — так тепло, что Лелиане каждый раз казалось, будто в комнате мгновенно зажглись сотни и тысячи свечей, которые освещали всё вокруг, даря всем, кто попал под их свет, необъяснимое ощущение спокойствия и защищенности. И, как бы ни было мрачно накануне, на следующее утро обязательно вставало солнце. И они общались будто не было разлуки, будто расстались всего на пару дней, а не на три долгих года. Вновь вспоминали совместные приключения и смеялись так же громко, как раньше. И Лелиана думала, как же сильно ей этого не хватало, как хорошо им было вместе, как было... легко. — … и потом, потом всю дорогу кто-то вспоминал про дурацкую кувалду! Ты помнишь? Серьёзно, не было ни дня, чтобы кто-то не попытался пошутить на эту тему! — Утирая слёзы, выступившие от смеха, проговорил Сурана. — Да как такое забыть! — Хохотала Лелиана в ответ, не сводя взгляда с его лица. Она не сразу поняла, что именно изменилось, но как будто почувствовала это кожей. Страж определённо похудел с их последней встречи, морщинки в уголках глаз и рта стали ещё глубже и заметнее, а в тёмной шевелюре появились первые седые волоски. Но это был всё тот же Сурана, с его мелодичным смехом, чуть закинутой головой назад, с тонким шрамом, пересекающим правую бровь, и изумрудными глазами, которые горели по-прежнему ярко. Лишь когда он по привычке заправил прядь волос за ухо, Лелиану осенило — серьга. Не хватало той самой серьги. Они не часто виделись после победы над Мором, их встречи можно было пересчитать по пальцам, но серьга всегда была на положенном ей месте. Сурана постоянно крутил её пальцами и, насколько Лелиане было известно, вообще никогда не снимал. И каждый раз, когда он касался серьги, по спине Лелианы пробегал неприятный холодок. Серьга была самой дорогой вещью в жизни Сураны, самой большой драгоценностью. Он бы охотнее расстался с собственным ухом, или даже с рукой, но не с украшением. Серьга была подарком от того, чьё имя она даже не хотела вспоминать. Не просто подарком, это было что-то вроде обещания, брачного ритуала, признания, принятия, клятвы в вечной любви. Тогда Лелиана лишь презрительно фыркнула: какая пошлость — подарить снятую с трупа безделушку! Да, золотую, но далеко не самой высшей пробы. Фыркнула и отвернулась. Потому что в тот самый миг она всей душой возненавидела проклятую серьгу. Нет... На самом деле она возненавидела себя — за то, что поставила Сурану перед выбором. За то, что сама толкнула его в чужие объятия. За то, что недооценила антиванца, посчитала его пустым и поверхностным, неспособным на серьёзные чувства. За то, что гордость не позволила ей признаться в чувствах, объяснить, как на самом деле ей был дорог Сурана и как сильно ей нужен был ещё один шанс, чтобы начать всё сначала. И особенно — за то, что даже десять лет спустя она не могла об этом сказать. И вот Сурана вновь сидел перед ней со своей солнечной улыбкой и Лелиана больше не могла свалить свою трусость и нерешительность ни на обстоятельства, ни на очаровательного антиванца, ни даже на дурацкую серьгу. Размышляя, она даже не заметила, что уже с минуту смотрит в одну точку за плечом Сураны. Он проследил за её взглядом и, слегка наклонив голову, спросил: — Что-то не так? — Что, прости? Нет, просто вспоминала… Ты раньше, вроде бы, носил серьги? — А, — рука Сураны привычным движением дёрнулась к уху, но на полпути он замер и вернул её в прежнее положение. — Да, было дело. — И что же, потерял? — Лелиана отпила из бокала, ничем не выдавая своего интереса. — Да нет… Нет, я… Снял её сам, — его улыбка стала натянутой. — Видишь ли, я всегда в пути, и вот… Сурана замолчал, но Лелиана никак не пыталась сменить тему. — Он... То есть, оно, ухо... Стало ужасно болеть. Не сразу, в последние пару лет, — продолжил он, не глядя Лелиане в глаза. — Я снимал серьгу, ждал, пока заживёт, и снова надевал. Но боль возвращалась. Каждый раз. Я пытался, правда пытался, пока это не стало невыносимо. Сурана не удержался и принялся растирать пальцами мочку уха. — Я долго не хотел с ней расставаться, искал способы, но носить её уже не мог. А что толку такой красивой вещи пылиться в моих карманах? — Можно было повесить на цепочку и носить на шее, — деланно безразлично ответила Лелиана. — Нет, Лель, не в этот раз… Она ведь… Такая красивая. Её должны любить, должны с восторгом смотреть на то, как она сияет. А мой путь лежит туда, куда не проникает солнечный свет, и любая красота теряет там всякий смысл. Нет смысла тащить его с собой, ведь настоящее золото... Найдёт себе кого получше. Понимаешь? Лелиана очень долго молчала, глядя как догорают на подставке огарки свечей. Молчал и Сурана, продолжая гладить пальцами покрасневшее ухо. Когда за окном стало светать, он встрепенулся, поднялся со стула и потянулся. — Спасибо, что нашла для меня время. Хорошая беседа как настойка для души, но увы, мне уже пора уходить, — он вновь ей улыбнулся, но теперь его улыбка показалась Лелиане вымученной и нездоровой. Такой улыбкой уже никого нельзя было согреть. — Удачи со спасением мира, — не дождавшись ответа, он первым протянул Лелиане руку, и та, помедлив, пожала её в ответ. Когда Сурана уже спускался по винтовой лестнице, он услышал оклик. Едва он обернулся, как на него бросилась Лелиана, едва не сбив с ног, и сдавила в объятиях так сильно, что он едва мог дышать. — Понимаю, Сурана, я всё понимаю, — прошептала она куда-то ему шею. — Спасибо, — еле слышно сказал он, обнимая её в ответ. Они стояли так минуту, или две, и стояли бы ещё дольше, если бы в коридорах замка не стали раздаваться шаги и голоса. Скайхолд просыпался и начинал готовиться к новому дню — плохому или хорошему. Лелиана хотела рассказать Суране обо всём, про свои чувства, про сомнения, которыми она терзалась все эти годы, но слова застряли у неё в горле. Не сговариваясь, они разорвали объятия и, лишь мельком взглянув друг на друга в последний раз, разошлись. Сурана спустился по узкой лестнице, а Лелиана поднялась на башню и села за свой рабочий стол. Она схватила первый попавшийся отчёт, развернув его с такой силой, что чуть не разорвала надвое - что угодно, лишь бы хоть как-то отвлечься от невыносимого желания броситься к окну и посмотреть на него ещё раз. Или того хуже — броситься за ним, оставив свой пост и обязанности. И в то же время она не хотела смотреть, как Сурана выходит за ворота крепости и удаляется, навсегда исчезая из виду и из её жизни. Она боялась увидеть это своими глазами — ведь тогда это стало бы правдой, а так… Кто знает, куда он направится теперь? Может назад, на юг Ферелдена, к лесу, в котором он вырос. Или за море, найдёт свой клан и будет жить прежней, размеренной жизнью. А может даже в жаркую дождливую Антиву, где он вернёт на место золотую серьгу и тепло в свою улыбку, и всё у него будет хорошо. И однажды он опять без предупреждение возникнет у неё на пороге, будет пить вино и мелодично смеяться, вспоминая глупые шутки Алистера. Когда к Лелиане с докладом подошёл один из её шпионов, она была такой же сосредоточенной и серьёзной, как и обычно. Несмотря на бессонную ночь, никто бы не смог в тот день упрекнуть её в рассеянности и невнимательности, и уж тем более никто, даже проницательная Жозефина, не догадался, скольких сил ей стоило сдерживать слёзы.