Наверное случайно Мы друг от друга в тайне Вернулись снова в этот сад. Расстались мы однажды И нам теперь не важно Кто прав из нас, кто виноват…
— Барин! Извозчик остановил лошадь, потянув за поводья. Бричка с легким стуком остановилась, лошадка, взметнув косматой гривой, фыркнула, преступила стройными ногами. Снова фыркнула, как будто ожидая, что молодой господин, которого они везли в Скворечники, встанет, отдаст деньги извозчику, и они - лошадь и извозчик - пойдут отдыхать. Но молодой господин все никак не вставал. Уронив голову на кожаный саквояж, он спал, утомленный долгой дорогой, которая пестрела у него перед глазами лентой лесов, полей, ямами на дорогах, пением птиц и жужжанием назойливым мух и пчел. Снилось ему что-то тревожное. Какие-то черви и жуки. Хотя, по соннику они предвещают удачу в делах и хорошее материальное положение. Но видеть как они копошатся, спутываясь в клубок - не самое приятное зрелище. — Барин! Нет. Барин спал довольно крепко. Ветер трепал его пшеничного цвета волосы, воротник гладко выглаженной рубашки, ленту галстука. Было что-то приятное в этом ветерке. Но это уже не тот летний, когда хочется скинуть рубаху, пробежать по полю босиком. А потом смеяться заливисто, потому что, Ставрогин , будь он неладен, помчится за бабочками, запутается в высокой траве, споткнется, чуть ли не разбивая свой красивый нос. Но это только выдумки. Верховенский прекрасно понимает, что никакого Ставрогина и в помине рядом с ним не будет. Они так и не помирились. Петр и уехал ни с чем. А четыре дня назад получил письмо.Кому: Верховенскому П.С. От кого: Ставрогиной В.П.
Mon ami, Петр Степанович. Драгоценный Вы наш. Прошу прощения, что нежданно-негаданно пишу Вам, но коли не горе, заставшее меня и моих домочадцев, не поднялась бы рука на сие действо. Мешать Вам не хочу, поэтому напишу прямо. Николаше плохо. Припадки мучают его. Он слаб, бледен, ничего не ест. Всех докторов посылает вон, грозится побить их палкой за то, что они называют его сумасшедшим. Мне это тоже, право слово, не нравится. Но Николаша не хочет говорить и со мной. Даже Дарью Петровну прогоняет прочь. Одна радость для него в последние дни лета - бабочки, коими завешан весь его кабинет. А что будет, наступи зима? Прошу Вас, голубчик мой, Петр Степанович, приезжайте! С Вами он хотя бы имел честь разговаривать. Я подготовлю Вам комнату. Не говорите "нет", mon сher, подумайте. Пускай Вас не заботят мои конфликты с Вашим отцом. Это только между нами. Для меня Вы - горячо любимый сын. И могли бы им стать. Буду ждать Вас. Ваша Варвара Петровна С. — Да барин! Извозчик потерял терпение, протянул руку, толкая Верховенского за плечо. Петруша соизволил открыть глаза, огляделся. Сердце забилось часто-часто, когда он понял, что вот он, миг неминуемой смерти. Через пару минут он увидит Ставрогина. Но сначала нужно расшаркаться перед Варварой Петровной. Надеясь, что в доме не будет Лизоньки, которую он с некоторых пор на дух не переносит, он, взяв саквояж, направился к дому. — Уж как я рада, как рада! — Варвара Петровна прижимала руки к груди, нещадно сминая белоснежный бант. — Солнце Вы мое, Петр Степанович! Теперь-то, дела у нас на лад пойдут. Верховенский расцеловал бледную руку, ловя глазами презрительный взгляд Дарьи. Что ж, милейшая, не к Вам приехал. — И я рад, драгоценнейшая моя, — Петр Степанович улыбнулся, поправил перчатки. — Что же, где сам Николя? — Я не говорила о Вас ничего. Подите наверх, он у себя. Петр кивнул, быстро взлетел по лестнице, отмечая про себя, что четвертая ступенька противно скрипит, а на шестой - дыра. Резная дверь кабинета Ставрогина была чуть приоткрыта. Выдохнув, Верховенский входит без стука, радостно вскидывая руки к небу. — Николай Всеволодович! Как я рад! Ставрогин сидит, вальяжно раскинувшись в кресле, хитро и хищно улыбаясь. — Как черт из табакерки, — констатирует он, смотря на Петю. — Но не неожиданно. Глупая Даша сообщила мне о том, что маменька написала Вам. И разумеется, что Вы не смогли ей отказать. — Даша действительно глупая. Матушка волнуется за Вас. Ба! Да вы никак ничего не кушаете! Какая бледность, какая худоба! Николай встает, подходит к окну, опираясь руками о подоконник. — Я сделаю вид, что Вы приехали просто погостить. У себя Вас не желаю видеть. Особенно, с этой жалостью. — Помилуйте, душа моя, какая жалость! Вам бы на воздух... — Подите прочь, Петр Степанович. Просто подите прочь. Верховенский усмехается, длинно кивает головой. — Я этого и ожидал. Но знайте, Ставрогин, я всегда к Вашим услугам. В любое время дня и ночи. Никакой обиды Петр не чувствует. Можно подумать, он не знал, что так и будет. В легкой суматохе пролетает день. За обедом, на который Ставрогин соизволил выйти, они один раз пересекаются взглядами, и Николай замечает, что действительно скучал. Но признавать это самому себе не хочется. Лучше же делать вид, что он все еще ненавидит Верховенского за Шатова. Знает же, что его рук дело. И пускай не улыбается тут. Приехал! Щеголь. Но ночью ему отчаянно не спится. Он вспоминает еще и несчастную Лебядкину с ее братом. И тут еще поспорить надо, кто из них двоих более слабоумен. Или из четверых, если сравнить с ними Колю и Петра. О-о-о! Тут и сравнений не надо. Чистая душа Лебядкина...Брат ее, конечно, дубина еще та, но и то не дотягивает до того, что творил Петр Степанович. А за себя, Ставрогин подавно молчит. Сон никак не идет. И он решает на отчаянный поступок. Легкий стук в дверь будит Верховенского. Выпутавшись из толстого одеяла, под которым было так жарко, он встает, наслаждается прохладой, которая окутывает его влажное от пота тело. Шлепая босыми ступнями по полу, он подходит к двери. — Кто? — Через десять минут жду Вас в саду, — говорит требовательный голос Ставрогина. Петр удивляется, распахивает дверь, но там уже никого нет. Быстро одевается, не утруждая застегнуть рубашку, накидывает сверху клетчатый пиджак, туфли надевает прямо на босую ногу, и сломя голову бежит в сад. Упустить возможность общения со своим идолом нельзя. Николай Всеволодович сидит под яблоней, откинувшись на крепкий и могучий ствол. Легкий шелест травы заставляет его обернуться, разглядывая мужчину, идущего к нему. Надо отметить, что он красив. Надо чаще его выдергивать ночью, чтобы любоваться тем, как распахнутая рубашка развевается волнами от походки, русые локоны подпрыгивают, горят глаза. А еще эта тонкая щиколотка - туфли-то у Петра не со шнуровкой, новые, в Париже, кажется, купленные. — Вы звали меня, друг мой? — Верховенский складывает руки на груди. — Садитесь. Или брезгуете на траве сидеть? — Отчего же? Рядом с Вами, где угодно сяду. Он садится, застегивает рубашку, и вздрагивает, понимая, что забыл перчатки. Лишь бы Николай не заметил его уродства. [1] Но Ставрогин и не смотрит. Его глаза обращены к небу. Они сверкают неясным пламенем. — О чем говорить хотели? — Петр Степанович прячет истерзанную ладонь на груди, под краем пиджака. — И сам не знаю. Не спалось. — Вам гулять надо больше. А от бабочек Ваших голова кругом пойдет. Так и умом тронуться недолго...Простите. — Ничего. Думаете, оскорбили? Сам знаю, что болен. — Признать это не хотите? — Не хочу. — А чего хотите? Ставрогин поджимает губы, склоняет голову. — Расскажите, как Вы? У Вас что-то произошло? Вы не так актерствуете, что было до этого. — Это личное, — Петр мрачнеет. Ему совсем не хочется вспоминать. — Слишком личное? — Как Ваши плотские утехи с Лизаветой. — Раз Вам о них известно, то получается, уже не личное? — Николай улыбается. — Варвара Петровна Вас рада видеть. — А Вы? — Не знаю. — Зато честно. Они молчат некоторое время. — Хотите, я заварю Вам чай? Уснете моментально. Ставрогин тихо смеется. — Я Вам уже надоел? Меж тем, мы и часа не сидим здесь. Взгляните, Петр Степанович! Ночью все другое. Волшебное. Таинственное. Хотите, искупаемся? — Вода уже холодная. — Не врите. День был жаркий. Идем же. Ну? Верховенский встает, идет следом за Николаем, думая о том, что тот, возможно, его утопить захочет. Да пускай. Водная гладь ночью выглядит странно и красиво. Не хватает лунной дорожки, как расписано в многих романах. Но здесь и без того красиво. Ставрогин раздевается догола, откидывает одежду, медленно заходит в воду. — Ну?! Петр Степанович нерешительно снимает пиджак, рубашку. Тихонечко вздыхает,стаскивает брюки, оставаясь в одних коротких кальсонах. Идет к воде, но Николай Всеволодович машет рукой: — И это снимите. Незачем потом на мокрую тряпку брюки надевать. Давайте-давайте. Верховенский раздраженно раздевается, быстро забирается в воду. Ставрогин громко смеется. — И давно Вы стали стеснительны? — Есть причины. — Ой ли? Неужели, у Вас под кальсонами не мужское достоинство, а женское? — Не смешная шутка, Николай Всеволодович. — А что, барышня из Вас вышла что надо. Хотя, с таким характером Вы были бы известной в городе стервой. А с Вашим умением пользоваться оружием... — Ставрогин, мы пришли купаться или ругаться? — Петр омывает руки прохладной водой. — Помилуйте, я же иронизирую. Николай ложится на живот, отдавая свое тело водной глади. Проплывает немного, нащупывает ногами дно. — Плывите сюда. Верховенский послушно подплывает. Восстанавливает дыхание, прислушивается. Как же тихо. Странно знать, что днем со стороны их уезда доносятся всякие крики, шумы стройки, ругань мужиков. Сейчас, в ночной тишине, только шум воды, а еще сверчки играют на всевозможные лады. Влажная ладонь Ставрогина неожиданно ложится на плечо Петра. Тот вздрагивает, но не отходит. — Что с тобой случилось, Петруш? Расскажи. — Да и рассказывать нечего. — Верховенский закусывает губу. — В Париже...Вы только не смейтесь. В Париже меня высекли розгами. И шрам остался на ягодице. — Что? Розгами?! — глаза Николая широко распахиваются. — Это неважно. Попался под горячую руку. — Покажите. — Что? Николай Всеволод... — Сейчас же. Петр послушно идет вперед, выходя из воды, которая покрывала его тело до груди. Ставрогин смотрит. Ему странно и страшно. А еще, одуряюще интересно. Он подходит ближе, становится за спину Верховенскому, рассматривает небольшой шрамик на правой ягодице, тихо усмехается. Взгляд скользит выше, он сглатывает. Тянет руку к плечам, касается прохладной кожи, ведет вниз, по лопаткам, по позвоночнику. Петр учащенно дышит и теряется. Ему безумно хорошо. Он пьянеет. — Не бойся, — шепчет Ставрогин, подходя вплотную, обвивает талию Петра Степановича, скользит уже ладонью по груди, животу. Пальцы замирают у паха. Верховенский шипит. — Я...Вы...Пустите. — Сказал же, не бойся. Ладонь приподнимает член, сжимает у основания, делает первое движение. Петр издает странный звук, крепко зажмуривается, хватается за руку Николая, вынуждая остановиться. — Не надо. — Ты занимался этим сам? — шепотом спрашивает Ставрогин у него на ухо. — Нет. Никогда. — А я один раз. Мне понравилось. Я хочу, чтобы и тебе понравилось. — Нет. Перестаньте. Нет. Он вырывается из его хватки, быстро окунается в воде, спешит к берегу. Все тело дрожит, в голове шумит. Или это шумит вода, которая плавно расступается, когда Николай Всеволодович выходит из нее. Они одеваются, молча идут домой. Утром они здороваются, словно ничего и не было ночью. Ставрогин быстро пьет чай с бисквитом, целует матушку в макушку и, кивнув головой, скрывается в своем кабинете. Зато, у Верховенского появляется гостья. Нежданная. Лиза проходит в его комнату, без стука. О ее приходе оповещает лишь шорох зеленоватого платья. — Петр Степанович, — девушка стоит в дверях, сжимая в руках шелковый шарф, — зачем Вы приехали? Кто Вас впустил в этот дом? — Простите? — он улыбается ядовито. — Полагаю, что тот приятный мужчина, что впустил и Вас. — Вы поняли мой вопрос. — Меня пригласила Варвара Петровна. Остальное Вам знать не обязательно. — Вы сломали его однажды, хотите это сделать снова? Верховенский прищуривается. Эх, коли б она не была женщиной, он бы ее уже ударил. — Какое Вам до этого дело? — Уезжайте. Немедленно. Я не потерплю Вас в этом доме. Лиза, на удивление, научилась говорить. Только Петра это смешит. Он прижимает ладони к лицу, делает обиженную гримасу. — Душа моя, позвольте спросить...Я, наверное, домом ошибся, раз Вы здесь хозяйка. Я не знал. — Петр Степанович, услышьте меня! — девушка почти что кричит. — Все, что происходит с Николаем, это происходит по Вашей вине. Вы своим безумием свели его с ума. Откуда Вы только взялись! Верховенский изящным жестом убирает прядь волос, упавшие на его лоб, подходит ближе к Лизавете, чуть ли нос к носу. — А Вы кто? Ни жена, ни невеста, ни любовница. Вы же помолвлены с другим. Еще не вышли замуж? Какое право Вы имеете на Николая? Тушина теряется с ответом, а когда находит, чтобы сказать что-то про то, что Петр тоже никто, оказывается за дверью. Ночью не спит уже Петр Степанович. Невыносимо думать, что за соседней стенкой спит Ставрогин. Только Ставрогин тоже не спит. Он мечется в каких-то кошмарах. В них он видит Петра, которого расстреливают. Резко подрывается на подушке, загнанно дышит. Ему не хочется находится одному здесь. Поэтому, он совершает второй неразумный поступок. Дверь в спальню Петра почему-то не заперта. Он проходит, останавливаясь у двери. Верховенский поднимает голову. — Что случилось, Николай Всеволодович? — Я могу лечь с Вами? — Ложитесь. Вам нездоровится? — Именно. Он ложится, ныряя под тепло одеяла, а потом резко утыкается носом в плечо Петра. — Мне, наверное, стоит признать свою болезнь, раз уж меня влечет к Вам. — Вам, наверняка, приснился кошмар. — Да. В нем убили тебя. Верховенский протягивает руку, чтобы погладить Николая по голове. — Что значит "влечет"? — Во всех смыслах. Кстати, почему ты не спал? — Думал. Знаешь, — он тоже решается сказать ему "ты", — ко мне приходила Лиза. — Зачем? — Пыталась напомнить, что это я виноват в твоем безумии. — Разве это не так, Петруш? Петр встает на локтях. Влюбленно смотрит на Ставрогина. Его сердце стучит. Он хочет... — Николенька, сделайте меня своим? — С удовольствием, — шепчет Николай, притягивая Петра для поцелуя.