На круги своя

Он поднимается наверх медленно, потому что уверен — Умай ждёт. Затаившись в безмолвном напряжении, она сидит к нему спиной и даже не смотрит в его сторону, когда он садится рядом. Вздрагивает от его прикосновения — это вызывает улыбку на губах Решата — но терпит. Должна терпеть. Умай Карай разбита, и один только её вид доставляет физическое удовольствие. Знакомый аромат ванили, смешанный с чем-то ненавязчивым, но таким притягательным, окутывает ноздри, когда Решат оставляет мягкий, практически неощутимый поцелуй на её обнажённом плече. Опускает лямку вниз, целует ещё раз, наслаждаясь нежностью её кожи, которая по праву принадлежит ему — и не может сдержать безумной, ликующей улыбки. Когда она смотрит ему в глаза, в них читается смирение: так же Умай смотрела на него в их первую брачную ночь. А после возомнила из себя великую светскую красавицу, а он по собственной глупости позволил ей это сделать. Разрешил, будучи наивно великодушным, стать ей кем-то большим, чем моделью с непонятной историей, подобранной с улицы. «Моделью,» - усмехается Решат мысленно, зная теперь настоящую судьбу жены. Но всё возвращается на круги своя. Решат Карай — богатейший бизнесмен с отменной репутацией, а она — деревенская дешёвка, слухи о которой омрачают и без того ужасное положение. Вторгаться в её губы грубым поцелуем приятно по-особенному, но не так сильно, как чувствовать отвращение Умай. Она морщится и хочет оттолкнуть мужчину, но он нетерпеливо обхватывает её плечи ладонями и прижимает к себе крепче. Не даёт права на выбор, чего вообще никогда не стоило делать. Хватка слабеет, но Умай всё равно не отвечает ему. Этого и не нужно: сминая её губы, Решат проникает в рот, довольствуясь её унижением, настоящим позором, падением. Чувствует непрошеные слезы на её щеках и целует глубже, прижимаясь к её лицу, упиваясь собственным могуществом этой ночи. Он прерывает поцелуй только тогда, когда становится совсем невыносимо. Делает глубокий вдох, не убирая рук с её плеч, кончиками пальцев водя по такой мягкой, обманчиво молодой коже. Вторая лямка опускается вслед за первой, после чего шелковая майка оказывается смятой на поясе. Умай жмурится, зная, что не может уйти отсюда — иначе правда вылезет наружу, её правда, правда сестёр. Ненароком вспоминает о том, как отправила Умран к её якобы покойному мужу, а после лицезрела следы избиений на лице сестры. Теперь её постигла похожая участь — принуждение, главной точкой упоения которого является жажда власти. Слёзы рвутся, как не старайся их удержать, но Умай не чувствует вины перед сестрой: она ощущает лишь ненависть, к ней и ко всем вокруг. Трясется от ненависти, злобы, доводящей до осточертения, но продолжает терпеть. Решат расстёгивает бюстгальтер, снимая его не спеша, довольствуясь тем, как медленно открывается взору желанная грудь. Умай вздрагивает то ли от холода, то ли от смущения — Решату нет до этого никакого дела — и выпрямляет спину, упрямо хватаясь за остатки гордости. Решат сжимает грудь ладонями, грубо массируя пальцами, намеренно делая больно. Поднимает глаза на жену. Она не смотрит, лишь румянец пробивается сквозь тональный крем, обнажая истинные чувства. Мужчина хмыкает, омерзительно улыбается и шепчет не менее оскорбительные слова. Проведя пальцем вокруг ореола соска, сжимает тот внезапно и болезненно, вынуждая Умай шикнуть. Он смеется, тихо и совсем безумно. Смеется от того, что наконец-то заставил её проявить себя, настоящую. Плаксивую, совершенно жалкую и никчемную Уммю Кара. С великолепной бархатной кожей. Решат в очередной раз поражается тому, что такое прекрасное тело принадлежит человеку со столь чёрной, прогнившей душой. Человеку без сердца, дьяволу в обманчиво возбуждающем обличье, которого необходимо сломить. Изнечтожить. Убить. Одним рывком он бросает её на постель, как тряпичную куклу, недостойную другого обращения, и наваливается сверху — Умай знала, эта расчетливая сука предугадала события сегодняшней ночи. Потому в доме больше никого нет. Потому она будет кричать, рыдать вслух, расплачиваться за чужие мучения. Её взгляд устремлен в потолок, а он так хочет заглянуть в её грязные глаза вновь и увидеть в них страх, осознание своего унижения, безумство отчаяния. Но, когда она все-таки смотрит на него под давлением пальцев, грубо сжимавших её тонкий подбородок, в них сквозит лишь презрение и ненависть. Это злит его, выводит из себя, и, не будь он Решатом Карай, несомненно влепил бы ей пощечину. Ударил наотмашь, да так, чтобы на лице остались следы, синяки, ушибы. Но вместо этого он сжимает её шею, другой рукой снимая нижнюю часть одежды. Умай трудно дышать, глаза закатываются неосознанно, её трясёт от осознания того, что должно случиться. Самое страшное то, что она сама позволяет это. Потому что нет выхода — так же, как и в ту роковую ночь, когда спасти жизнь первого ребёнка нельзя было иначе, чем позволить себя изнасиловать. Всё возвращается, и, как бы не старалась Умай убежать от себя, она остается той беззащитной девочкой, насиловать которую можно каждому, кто имеет над ней контроль. Понимать это даже больнее, чем чувствовать, как в тебя проникают. Умай морщится от слишком резких рывков, кислорода катастрофически не хватает, и хочется завопить, прекратить всё это, но она терпит. Её мужа никогда не хватало больше, чем на несколько минут — это вызывает ядовитую улыбку на её истощенном лице, улыбку, при виде которой Решат вторгается в нее жестче и сжимает шею так сильно, чтобы вырвать из её глотки несколько хрипов. Она превосходна, её тело словно создано для ласк и наслаждения, одно прикосновение к ней обостряет возбуждение. В то же время Решат ненавидит её до опьянения, вдавливает её под себя и наконец отпускает шею, сжимая грудь вновь, оставляя на той покраснения. Он на пределе, но это мучение, столь сладострастное и отвратительное одновременно, нестерпимо хочется продолжить. Он так этого ждал. Решат входит глубже, принося новые нотки боли, и хватается за ее волосы. Путает их, зная, как сильно она ухаживает за своими прядями, сжимает их и дергает с новой силой. Кончает практически через секунду, но не сразу её отпускает. Смотрит на красное лицо, по которому беспрерывно катятся слезы, на закрытые вновь глаза, и осыпает хаотичными поцелуями начинающие проявляться синяки от пальцев. Валится рядом и крепко сжимает в неприятных объятиях, прикасаясь членом к её обнаженной коже. Стоит ему немного ослабить хватку, как Умай поднимается с кровати. Хватает взгляда, чтобы заметить, как сильно она дрожит — трясущимися пальцами на ходу пытается завязать халат, выбираясь из комнаты. Подальше от места, где её растоптали и разбили остатки надежд на хорошую жизнь вдребезги. Умай чувствует себя такой грязной, а, оказавшись за дверью, тут же валится на пол. Ноги совсем не держат, подогнулись в коленях мгновенно, не давая и шанса уйти подальше. Умай стискивает колени и глушит в них сдавленный крик, разрастается хриплыми рыданиями, чувствуя, как всё внутри нее горит — голова раскалывается на куски, а горлу подкатывает тошнота. Решат улыбается, слыша слезы жены. Она страдает, и лишь только эта мысль усыпляет его сознание, точно и цельно оставляя за собой лишь одно утверждение — теперь всё будет иначе. Эта ночь — лишь начало его расплаты. Совладать с собой кажется невозможным, Умай не помнит, как поднимается на ноги, не до конца понимает, куда идёт; но вот её тело рухнуло на кровать, и родной запах окутывает её, перемешиваясь с отвратительным месивом той комнаты. Она чувствует духи Хаят, сильнее вжимается в её подушку и, захлебываясь слезами, заставляет себя успокоиться. Умай не знает, что делать дальше. Может, смерть от крысиного яда стала бы облегчением? Умай жмурится, и тогда в сознание врывается только одна правильная истина — смерть уготовлена не ей, а тем ублюдкам, которые рядом. Когда-нибудь это случится.