Голый расчет

      Наполеон чуть не подставил их. Снова. Илья прекрасно переночевал бы в служебной квартире или в любом отеле. Вряд ли там стоило опасаться нападения, особенно сегодня. Наполеон же решил снова поиграть. Как будто нарочно выставлял их отношения напоказ. Как будто хотел, чтобы все подумали, что они лучшие друзья, или нечто большее. Друзьями они не были. По крайней мере сейчас. С друзьями не спят, Илья был в этом твердо убежден. И кстати об этой грани их взаимоотношений… Полностью отказаться от нее означало для Ильи потерю половины себя. Но он впервые по-настоящему задумался, что потеряет, если все откроется. Сейчас у него появился выбор. Только после слов Уэйверли об особом положении агентов А.Н.К.Л. он окончательно понял почему его так долго и тщательно проверяли. И почему в итоге не выдали никаких указаний. Кроме краткого: «Не подведи», — от Олега. Решения не принимаются с бухты-барахты, устройство А.Н.К.Л. обсуждали, как минимум, несколько месяцев. Судя по всему, Илью действительно отпустили в свободный полет, хотя бы на время. Это опьяняло. Он не задумывался о том, что будет делать после отставки, в их работе выйти на пенсию было сродни тому, чтобы найти четырехлистный клевер, выросший на месте пятилепесткового цветка сирени. Но здесь и сейчас он мог жить и работать не переживая, что придется снова разрываться между приказом и чувствами, не ощущая себя слугой двух господ. Свобода! Это была вожделенная свобода. Не внешняя, но внутренняя. Илья не знал даже, что так мечтает о ней. Ему казалось, что все идет так, как должно, и метаний Наполеона он до конца не понимал. Но и Наполеон не понимал его, раз из-за прихоти, из-за ущемленного самолюбия, из-за нежелания слышать отказ поставил на кон так много. То, что они делали друг с другом, во всем мире считалось отвратительным пороком. Где-то за гомосексуализм казнили, где-то сажали в тюрьму. Здесь, в Америке, да и в других западных странах, старались убрать людей с иной ориентацией с любых значимых должностей. Илья не сомневался, что А.Н.К.Л. не будет распространять привилегии на сотрудников, запятнавших себя подобной связью. Особенно на русских. Гомосексуалисты и так автоматически записывались в «красные агенты».* В Канаде, например, уже несколько лет работала «фруктовая машина», через которую пропускали всех чиновников и офицеров, выискивая недостойных.** Работу терять не хотелось. И не только потому, что в этом случае он навсегда терял Наполеона или попал бы в большие неприятности по возвращении домой. Ему нравилось бороться с мировой угрозой, которую представляла организация ТРАШ, другие миссии тоже были важными и интересными. К Уэйверли, несмотря на его дурацкую манеру изъясняться, он как-то незаметно начал испытывать уважение. И чувствовал, что новый начальник действительно ценит его. Не хотелось, чтобы это изменилось. А Наполеон не только сделал неуместное предложение, но еще и смотрел так, будто Илья был его собственностью. Движимым имуществом, внезапно заартачившимся и решившим никуда не двигаться. Этот взгляд больше всего и бесил. Илье казалось, что все присутствующие его заметили и сделали соответствующие выводы. Уж Уэйверли точно. Илья все больше и больше злился, сидя в машине рядом с абсолютно спокойным Наполеоном. Тот видимо был очень рад, что добился своего. Переиграл. Но, несмотря на злость, Илья не мог не любоваться им украдкой. Без своего вечного костюма и с растрепавшимися волосами Наполеон буквально завораживал. Красив, зараза. Как же красив! Но не той красотой, которой любуются, или перед которой преклоняются. Хотелось уткнуть его физиономией в матрас и вколотить хоть немного ума через зад, раз по-другому не получается. Рукой, ремнем или членом — все равно. Еще хотелось оставить метки по всему телу. Не тронь! Мое! Что-то темное и уродливое просыпалось внутри и грозило погрести под собой остатки здравого смысла. Илья старался дышать размеренно, но так, чтобы Наполеон не заметил его усилий и не понял, насколько смог зацепить на этот раз. «Хорошо», — думал Илья, перетерпев очередную волну удушливой тьмы, — «хорошо, что он сильный. Даже после ранения все еще очень сильный. Сможет отбиться, если что». Меньше всего он хотел навредить Наполеону, но чувствовал, что сдерживаться все труднее. Но ведь там, на заводе они оба сдерживались, не били в полную силу, несмотря на то, что ярость, вызванную газом, тоже подпитывали вполне реальные чувства! Воспоминания о недавнем происшествии помогло взять себя в руки. Илья помотал головой из стороны в сторону, как будто стряхивая наваждение. Остаточное воздействие газа? Или просто он до сих пор не знал сам себя? Но ведь ни одной из своих женщин он никогда не причинял боли и мыслей таких не имел, наоборот, осторожничал, сдерживался, боясь проявить лишнюю силу. Расслабился чуть-чуть только с Наполеоном. Того, конечно, синяком не напугать. Но это не значит, что можно думать о нем такое. Что можно представлять покорную позу, закушенную губу… Просто нужно успокоиться. И поспать. Илья был уже готов уснуть, где угодно. Хоть на ковре в гостиной, хоть в гостевой спальне, главное, не с Наполеоном в одной кровати. Сегодня это добром не кончится. Но ничего, утром все придет в норму. И мысли, и чувства, и желания. Наверное. *** Утром все стало только хуже. Проснулся Илья от того, что в его бедро втирался немаленький такой стояк, а собственное достоинство беззастенчиво тыкалось во что-то заманчиво узкое и мягкое. Какие приятные ощущения. Очень, очень приятные! Он так давно не просыпался рядом с Наполеоном, так скучал по нему и по самому сладкому полусонному утреннему сексу. Илья решил, что это продолжается сон и не стоит открывать глаз, не дождавшись конца во всех смыслах. Но, позвольте, ночью же они как раз договорились о том, что пора кончать, то есть заканчивать с выматывающими душу отношениями! Ну и что же? Не собирался трахаться с этим красав… в смысле, поганцем, так и не трахается же на самом деле? Это же просто сон. Но тут Наполеон застонал и разрушил иллюзию. Илья открыл глаза и осуждающе посмотрел на любовника, не переставая, впрочем, усердно тыкаться ему в подмышку, проезжаясь стволом по грудным мышцам. Поза, в которой они оказались, напоминала какую-то сюрреалистическую скульптуру: два тела, перетекающие друг в друга, слившиеся в одно, сросшиеся конечностями, и напрочь отлежавшие эти самые конечности! Но сейчас было не до них. — Мы же договорились, — очень строго сказал Илья, чуть меняя угол, чтобы втиснуться поглубже. Он задел членом бусинку соска и задохнулся от прострелившего молнией наслаждения. — До-о-о-говорились, — простонал Наполеон, соглашаясь. — Мы решили, — Илья пошел на приступ, нарастив темп. Наполеон поддержал инициативу, активнее заработав бедрами. Странно, непривычно, неудобно. Сладко. Хорошо. Илья понимал, что так кончить не получиться, но уже не мог остановиться. — Реш… да, решили, — Наполеон даже попытался кивнуть. Ему на лоб упал влажный от пота локон, и Илья почувствовал, что у него сейчас разорвется сердце. Тот самый «пламенный мотор», который никогда раньше не подводил его, сейчас был просто неспособен вместить в себя все вот это. И жар, и трение, и капельки пота, и полуприкрытые глаза, и локон, локон этот проклятый! Мало. Мало. Недостаточно. Никогда не будет достаточно. К черту Уэйверли, к черту Олега, плевать, что будет дальше. Есть только они вдвоем, а все остальное так же важно, как покалывание в онемевшей руке. Илья изогнулся уже совсем странным образом и впился в губы Наполеона. И тот, будто этого и ждал: закричал беззвучно ему в рот, забился, и кончил. Кончил, утянув за собой в оргазм очень удивленного Илью. А ведь всего несколько часов назад тот собирался начать новую жизнь, полную самоконтроля и воздержания. — Давай останемся друзьями, — такую фразу обычно не произносят сразу после драки. Хотя, какая там драка, так, повозились немного на кухонном полу без особого запала и теперь лежали рядом, старательно не глядя друг на друга. — Прости, я не расслышал, что ты сказал? — от нарочитой вежливости вопроса свело скулы. — Я говорю, что нам будет лучше просто дружить, — Илья сглотнул горькую слюну. — А ты знаешь толк в извращениях! — одобрительно присвистнул Наполеон и сел. — Не ожидал, Угроза. — Я серьезно, — Илья тоже сел. — И ты думаешь, что у нас получится? — Получалось же. Раньше. — То было раньше. А сейчас? — Наполеон повернулся к нему и требовательно заглянул в глаза. — Должно получиться, а иначе мы друг друга изведем, — Илья протянул руку и начал отряхивать пыль со свитера Наполеона. — Это тоже по-дружески? — Наполеон поймал его ладонь в свои. — Извини, я машинально. — Не верю, что говорю это, — Наполеон поерзал и придвинулся ближе, все так же не отпуская руку Ильи, — но как же чувства? Мы же, вроде как… — Вот именно, что вроде как! — Илья выдернул ладонь. — Это пройдет. Не сразу, конечно. Но проходит же, у всех проходит. Он сам себе не верил и отгонял настойчивую мысль о том, что уже наступал на эти грабли. — Ну да, говорят, что через три года у всех, — Наполеон кивнул, явно что-то обдумывая, — Хорошо, я согласен, если только это будет дружба с привилегиями. — С какими это? — подозрительно поинтересовался Илья. — А вот с этими, — Наполеон уронил его на пол и навис сверху. — Один раз! — Илья был суров и непреклонен, несмотря на моментально вставший член. — И все. Напоследок. С друзьями не спят, но это не будет считаться. — Угум, — промычал Наполеон, выцеловывая только ему видимый узор на шее Ильи. — Не здесь, — Илья резким движением поменял диспозицию и сам оказался сверху Наполеона, — в спальне будет удобнее. — Как хочешь, — ну до чего покладистый, вы посмотрите. Еще и ресницами хлопает. Гипнотизирует. — Один раз! — напомнил Илья, пытаясь избавиться от морока. — Один так один, — улыбнулся Наполеон. «И опять все решения — коту под хвост», — думал Илья, направляясь в ванную комнату. Ночью они оба были на взводе. Илья был очень рад, что не ударил первым, но что толку, если он спровоцировал удар и ответил на него? И все-таки, приятно быть хоть раз не самым буйным пациентом в палате. Странным образом Наполеон терял рядом с ним контроль, а сам Илья, наоборот, становился намного спокойнее. Он давно уже подметил эту закономерность. Она ведь должна что-то означать, так? Может быть, нужно не бросать все на полпути, а попробовать притереться? Дать друг другу еще один шанс? Тот приступ в машине ничего не значит. Наполеону не грозит опасность с ним рядом. Илья был готов вернуться в постель и продолжить занимательную акробатику после того, как ополоснется. Все испортила она. Та самая розовая гадость. Шапочка. Наполеон все еще не выкинул ее. А, значит, встречается с хозяйкой на постоянной основе. Либо ему настолько наплевать на всех, кто мог ее увидеть, в том числе и на Илью, что он не потрудился даже убрать сомнительный сувенир, оставшийся от случайной подружки. Еще смеет ревновать! О чувствах напоминать! Надо было в ответ на гадкий вопрос о количестве мужиков придумать что-нибудь, а не делать комплименты. Особенный, мать его, единственный! Да пошло оно все! Опять растекся перед Ковбоем лужицей, стоило ему только поманить. Илья тяжело задышал, но острый приступ презрения к самому себе отогнал алое марево перед глазами. Все. Это был действительно последний раз. * Поводом для такого ярлыка стала знаменитая «кембриджская пятёрка» — высокопоставленные англичане, работавшие на СССР. Двое из них оказались к тому же гомосексуалистами. Также во времена маккартизма приводились закрытие социологические данные, согласно которым в США в начале 1950-х 20% «активных коммунистов и антимилитаристов» были сексуальными меньшинствами. ** В 1961 году профессор психологии университета Карлтон Фрэнк Роберт Уэйк разработал тест, чтобы с его помощью быстро определить гомосексуалиста. Команда под его же руководством разработала Фруктовую Машину — аппарат, напоминающий полиграф.