Dum spiro, spero

Здравствуйте, меня зовут Сасори Акасуна. Завтра я планирую умереть

Я уверен, что из моих уст это звучит нелепо. Даже сейчас меня сложно назвать живым. Лишь недоделанная, но уже сломанная кукла, оплетенная нитями собственных убеждений, которые медленно, но верно, погружают её во тьму. Я всегда любил искусство. Считал, что оно в своей красоте необъятно и обязано жить вечно. Сам хотел так же, заменяя свои органы на механические и создавая новых марионеток. Я никогда не задумывался над тем, за что меня прозвали «Сасори красного песка». Принимал это как должное и, в какой-то мере, гордился, совершенно забывая, что красными места сражений на третьей мировой войне делала кровь, пролитая мной. Я считал себя и своих кукол произведением искусства, игнорируя то, что все что сделано руками истинного творца должно вдохновлять других, быть прекрасным в своих чертах и заставлять зрителей задуматься над различными проблемами, или же достижениями, когда как смотря на меня, люди лишь бежали в ужасе, осознавая не изящество, а скорую погибель. Так же, я заметил, что с каждым новым механическим органом в теле, мне становилось все сложнее понимать людей. Кажется, новый механизм уносил не только возможность кончины под клинком шиноби, но и частичку человечности. Пока все без умолку рассказывали о женщинах, детях и матерях, я лишь сидел рядом, выслушивая, но воспринимая не иначе как глупую потребность в привязанности хоть к кому-либо, что, как мне казалось, являлось лишь желанием почувствовать себя нужным. А еще с самого детства мне нравилась латынь. Она казалась до безумия эстетичной и полностью подходила под мое определение «прекрасного» моими любимыми фразами оставались и остаются всего две: «memento mori» — помни о смерти, и «nolite cogitare de crastino» — не думай о завтрашнем дне. Казалось бы, два совершенно разных изречения привлекали меня самим мягким изгибом букв под пером умелого летописца и плавным перетеканием слов. Звучит глупо, соглашусь. Примерно через неделю, опираясь на эти фразы, я создал первый яд В свои пятнадцать я очень злился на песок: он, как мне казалось, лишь останавливал прогресс, погружая державу все глубже на дно. Они не хотели жертв, а мне было важно лишь благополучие в целом. Я не смотрел на женщин, встречающих не своих мужей и сыновей, а лишь потрепанный и окровавленный символ деревни, который сжимали в собственных слабых руках, беззвучно роняя слезы и избегая всякой попытки хоть что-нибудь изменить. Наверное, именно поэтому, я выбросил повязку как только сбежал. Слишком печальными были воспоминания, связанные с этим символом «преклонения» перед постепенно угасающей державой. Я не силен как Пейн, Итачи или Обито, у меня нет таких запасов чакры, как у джинчуурики, я больше не смогу умереть во имя своих идеалов как Дейдара и не готов к тому, что моим путеводителем станет одна единственная страшная мечта, как это случилось с Саске. Мои ориентиры сбиты, а раньше являющееся идеальным тело сейчас больше походит на тяжкий груз, который я, к сожалению, больше не способен нести. Я прекрасно знаю что будет завтра. Не нужно быть гением, чтобы понять, что на битву со мной выйдет именно Чиё и кто-нибудь из отряда Конохи. Я больше не могу жить в собственных иллюзиях совершенства, так что планирую позволить им убить себя. Перед «смертью» по крайней мере смогу посмотреть на бабушку. Если честно, в последнее время я начал скучать. Закончить это по сути бессмысленное письмо я бы хотел тем, что передаю все свои куклы в руки песка. Пусть они пополнят ряды их армии. Быть может тогда женщины перестанут плакать, не видя в рядах бравых воинов своих мужей. Так же, все мои записи я бы хотел отдать в руки талантливых кукольников. Возможно, за двадцать пять лет, я сумел внести что-то новое в техники из летописей Меня зовут Сасори, и я больше не хочу ассоциироваться с окровавленным песком