***
Люди бежали от ливня, что нещадно хлестал посевы. Небо плотно затянули тёмные и ужасные тучи, отчего казалось, будто сейчас беспробудная ночь. Капли, льющиеся с неба, были холодными, заставляли тело покрываться мурашками и испытывать недомогание. Словно бы погода обозлилась на несчастный народ и пыталась выжить их с улиц, хотя, даже в домах дождь доставал любого. Чахлые домишки терпели лишения, ведь крыша не могла остановить отчаянные небесные слёзы. В этой печальной обстановке шум ливня разбавляла мелодия лютни, чьи струны быстро перебирали юношеские пальцы. Приоткрыв свои уста, чей-то мягкий голос начал тихо напевать: — Я пел о Богах и пел о героях, о звоне клинков и кровавых битвах.Покуда сокол мой был со мною мне клёкот его заменял молитвы. Но вот уж год, как он улетел. Его унесла колдовская метель. Милого друга похитила вьюга, пришедшая из далёких земель.
Он вздохнул тяжко, поднимая тоскливый взгляд в разгневанные небеса. На душе у этого вечно весёлого паренька была тяжёлая ноша. Что-то держало его в этом мире, какое-то дело. Он искал кого-то. Но с тех пор, как покинул его верный друг, стало совсем невмоготу даже думать об этом. Оперевшись спиной о стену загона для скота, в котором укрылся от дождя, юноша прикрыл глаза, не выпуская из объятий свою лютню. Ливень не проходил ещё несколько часов, которые паренёк провёл в беспокойной дреме. Перед его закрытыми очами постоянно вздымался шёлк белых одежд, такой невинный и ничем незапятнанный. Он тянулся к этим одеждам и пытался дотронуться до них, но, увы, тщетно. Это только вырвало его из сна, и увиденное быстро потерялось, словно невидимая ниточка ускользнула из-под пальцев. От солнечных лучей, что появились на прояснённом небе, в заспанных глазах зарябило, и юноша прикрыл их ладонью. Сердце стучало в грудной клетке очень волнительно, но из-за чего — понять было не под силу. Силясь окончательно проснуться, он поднялся с места, отряхнулся от соломы, прицепившейся к штанам, и вышел из загона, что дружелюбно приютил путника и позволил ему скрыться от непогоды. Жители тоже уже потянулись из своих домишек, охая и ахая, завидев, как пострадали посаженные плоды и размылись дороги от такого продолжительного и сильного ливня. Юноша шёл по сырой тропе, перепрыгивая лужи и порой подмачивая подошвы сапог, как вдруг его окликнула какая-то супружеская пара. Он с дружелюбной улыбкой подошёл ближе, вежливо поприветствовав старших по возрасту. Пара одобрительно кивнула и женщина достала из своей корзинки локву, протягивая приглянувшемуся ей пареньку. Очевидно, она собирала то, что осталось после непогоды. — Как тебя зовут, путник? — мягко поинтересовалась женщина, улыбаясь. — Вэй Усянь, тётушка, — юноша принял локву со счастливой, почти детской улыбкой, и надкусил её. — Что это ты ходишь без пристанища? — повёл бровью мужчина, казалось бы, недоверительно, но просто чуть менее тепло, чем его супруга. — Беспризорник? — Нет, дядюшка, просто я сиротка, — не смутившись, ответил Вэй Усянь, показывая свою лютню. — Брожу по миру со своими песнями и присказками, этим и живу. — Ты, наверное, кого-то ищешь, милок, — пытаясь предупредить грубоватый тон мужа, произнесла женщина. — Отчего же иначе ты ходишь по миру бесцельно? — Ищу? — немного растерянно переспросил юноша. Он замер, словно бы пытался что-то осознать. Едва нахмурился и опустил своих серые глаза. Действительно, а кого он ищет? Того, что приходит к нему во снах, а после остаётся в мыслях размытым пятном, не давая и шанса припомнить черты лица? Кто же тот, к кому он тянется, а после пробуждение чувствует бушующую печаль, что пытается забрать его в свои объятия и дать волю непрошенным слезам? — Да, тётушка. Ищу, — наконец, с тоскливой улыбкой произносит Вэй Усянь. — Только я не знаю, кого.***
Легенды и мечтательные рассказы фантазёров вещали об одном прекрасном королевиче, что живёт в далёкой стране и очаровывает любого одним только взглядом. Его одежды, словно блестящий снег, не расшиты роскошным золотом, но непременно цепляют взгляд, словно бы обличие неземного существа. Взглянешь в омут его пьянящих глаз — и потеряешь себя. О нём трепетно перешёптывались девушки и томно вздыхали, воображая, как бы они стали жёнами такого прекрасного образа и поражались каждой чертой его безупречного лица. Конечно же, никто и никогда не видел королевича, но легенды продолжали ходить по миру, а умелые художники продолжали кистью выводить разнящиеся портреты, но одинаково передающие величие изображаемого стана. Юноша преодолевал очередную дорогу и снова наигрывал мелодию, что пришла на ум его в тот дождливый день, подбирая слова. — Шёлком — твои рукава, королевич, белым вереском вышиты горы.Знаю, что там никогда я не был, А если и был, то себе на горе. Мне бы вспомнить, что случилось, не с тобой и не со мною. Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя.
— Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой, — устремляя взор в голубую даль, продолжал он напевать слова, что тяжелили сердце и давали слепую надежду. — В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны. Ты краше весны. Ты краше весны… И пьянее лета. Отчего-то ему казалось, что королевич, о котором ходит столько россказней и историй, именно тот, кого он ищет. Руки сжимались в кулаки, стоило только представить их встречу. Что бы он мог сказать? Что он, сам не зная, зачем подчиняется неизвестному порыву, протаптывал тысячи дорог в поисках того, кого не знал? Что-то ускальзывало от сознания, что-то очень важное. Какое-то воспоминание, которое поймать было очень тяжело, ведь стоило на нём сосредоточиться — оно испарялось бесследно, оставив только осадок грусти. Но оно было. Что это? Прошлое, которое он совершенно забыл? Или может… его прошлая жизнь? Столько вопросов оставались без намёка на ответ, посему приходилось только строить призрачные догадки, теряясь в том, где правда, а где его выдумка. Но в одном он точно был уверен — ему необходимо найти этого человека. Возможно, именно в нём кроется разгадка запутанного клубка обрывистых воспоминаний. Вэй Усянь бредил и в бреду своём находил отраду для пустой души. Стоило ему только забыть о мире, окружавшем его, о голодных днях и грязной одежде, он предавался терзавшим грёзам о прекрасной белоснежной фигуре, что окутывала его тёплыми ладонями и трепетно прижимала к себе. Без слов. Он чувствовал лишь частоту биения чужого сердца и такое счастье, такую нежность, что просто желал раствориться в этих объятиях. Он не знал, воспоминания ли это или игра его разума, даже не желал разбираться. Боялся, что своими мыслями спугнёт это наваждение. В голове крутилось имя. Оно осело на языке, вот-вот готовое сорваться с измученных молчанием уст, но произнести его было страшно, очень страшно. — Лань… Сон опал, звонко разбившись о траву утренней росой. Уставшие глаза цвета потухшего пепла бездумно смотрели в проснувшееся небо, провожая спокойно плывущие облака. Засыпать было всё страшнее, потому что после сна ему становилось хуже с каждым днём. Будто его наполнили радостью, а потом вырвали из груди сердце. Вытащили из тепла и окунули в холод, леденящий и пробирающий до костей. До последнего юноша не хотел признавать, что он… Влюбился. Это была не обыкновенная влюблённость, которой довольствовались молодые люди, пожиная сладостные плоды прелестного флирта и кокетства. Это было настоящее и полное чувство, что разливалось по телу томлением, и отчего сердце вытворяло невообразимые кульбиты. Только всё это прекрасное и невинное представление о любви разбивалось о жестокую реальность. Он даже не знал, кого любит! Образ после пробуждения совсем не закреплялся в памяти, что уже говорить о лице. Только глаза цвета золотистой горечавки, внимательные и желанные, появлялись перед полуприкрытым взором. И только первая часть имени, которую он успел вырвать из своей памяти. «Лань». А может, воспоминания эти вовсе не его? Просто какое-то навязанное проклятие, и не он обнимает величественный белоснежный стан, и не ему предназначена эта ласка? Не королевича он ищет, и не к тому путь держит? Что если… если вся него жизнь была бесцельной, и жить ему не для кого и не для чего? Если вся его жизнь — это пустой лист, который был обречён на мазки песком и грязью, без шанса на степенный и прекрасный рисунок? Такие мысли приводили душу в ещё большее смятение. А ведь звучит не так уж и бредово. Это вполне может оказаться правдой, тогда всё встанет на свои места. А сны… Сны — это результат его бесконечных грёз о встрече с неизведанным и познании такого глубокого чувства, как любовь. Не больше. — Тогда нет смысла мне больше находиться в этом мире, — прошептал Вэй Усянь. И всё же. Почему бы ещё раз не попытаться найти королевича, к которому лежало его сердце? Почему бы не пройти ещё пару сёл, ещё пару королевств? Всё-таки, делать ему больше нечего… Какая разница, где он будет петь свои песни, где он уснёт и где испустит свой последний вдох?***
Мелодичный голос раздавался по лесу в совокупе с нежными переливами лютни. — Как больно знать, что всё случилось не с тобой и не со мною, — печально тянул юноша.Время не остановилось чтоб взглянуть в окно резное. О тебе, моя радость, я мечтал ночами, Но ты печали плащом одета. Я, конечно, ещё спою на прощанье, но покину твой дом. Но покину твой дом, но покину твой дом, Я с лучом рассвета…
Со вздохом он опустил руки и продолжил пересекать лесную тропу. Зелёные виды простирались перед его глазами и скрывались за деревьями, что стояли вразброс, будто не определились со своим местом. Всё было спокойно и размеренно, что даже не верилось, его ли это жизнь. Способен ли он плыть по спокойному и ровному течению, или за поворотом его ждёт водопад, где суждено разбиться о камни? Небеса пронзил женский крик. Он быстро потерялся в высокой листве деревьев, вряд ли способный быть услышанный кем-то вне леса. Сжав в руках лютню покрепче, Вэй Усянь бросился в направлении, где кричали, сам не зная, что будет делать. Если это рыцари? Чем он тут поможет? У него даже нечем дать отпор — только лютня! Но всё равно продолжил бежать, понимая, что уже не сможет остановиться, развернуться и уйти. За следующим витком тропы он увидел двух пренеприятных мужчин, что можно было бы охарактеризовать, как мелких грабителей. Они заломили руки за спину хрупкой девушки и старательно обыскивали карманы её платья и кожаную сумку, порой выуживая оттуда пару золотых монет. Глаза юноши наполнились гневом. Он стремительно приблизился к подлецам и со всей силой, которая у него была, проехался кулаком по гнусавому лицу. Грабитель покачнулся, и на него обрушился ещё один удар. Завязалась активная борьба, в которой двое быстро справлялись с хилым бродяжкой, не скупясь на отменные удары. Девушка дрожала всем телом, но всё же проползла немного, подобрав с тропы увесистый камень. Как можно бесшумно подкравшись сзади, она замахнулась и треснула своим «оружием» одному из нападавших по затылку, тут же кидая и во второго. Пока у того двоилось в глазах, а первый упал без чувств, она подхватила сумку, под локоть своего спасителя и побежала так быстро, как позволяли ей дрожащие ноги. Вэй Усянь, чьё лицо было в ссадинах и крови, хлынувшей из носа, прихрамывал за ней. Они смогли оторваться от негодяев, преодолев оставшуюся часть леса с их средней скоростью. Свалившись на траву, оба громко и прерывисто дышали, пытаясь успокоить свои сердца. Юноша припомнил, что всё своё детство также бегал от собак и отбивал у них свои еле-еле целые и съедобные куски, которые находил в помоях. Сглотнув накопившуюся слюну, так как сухость в горле стала невыносимой, он принял сидячее положение, осторожно ладонью стирая кровь с лица. Девушка уловила этот жест и поспешно выпрямилась за ним, копошась в спасённой сумке. Она достала оттуда платок и прикоснулась им к чужому лицу, бережными движениями стирая алые следы. Пострадавший не препятствовал ей, лишь порой морщился от боли, ведь удары ему пришлись не только на лицо. — Простите, молодой господин, — виновато произнесла она, убирая грязный платок, теперь напоминающий тряпку, обратно в сумку. — Брось, — коротко хохотнул Вэй Усянь, поглаживая благо не потерянную лютню. — Я сам, словно олух, понёсся спасать даму в беде. — А вы музыкант? — осторожно поинтересовалась девушка, скосив взгляд на инструмент. — Бродячий, — улыбнулся паренёк в ответ, сидя изображая подобие поклона. — Вэй Усянь. — Ван Сюаньцзе*, — представилась та в ответ, тепло улыбнувшись, словно ласковый ветерок. — Я… Хотела бы вам помочь. В благодарность, — он укусила свою губу и ещё осторожнее прежнего спросила: — Молодой господин Вэй, можете ли Вы сыграть мне на Вашем инструменте?*选择 [Xuǎnzé] — «выбор».
— Отчего бы нет? — искренне поразился юноша и положил свои пальцы на струны, уже точно зная, о ком будет петь. Почему-то флиртовать с Ван Сюаньцзе не было ни единого желания. Хотя, случись их встреча раньше, возможно, он бы не упустил этого момента. Она была симпатичная, с округлыми румяненькими щёчками и умными тёмными глазами. Смотрела так наивно, но одновременно казалось, словно многое знает. Аккуратная и достаточно плавная, словно танцовщица, что кружит в лепестках нежного цветка. И всё ещё, примечая эти достоинства привлекательной девушки, внутри ничего не толкало попробовать сделать комплимент или игриво подмигнуть. Совсем никакого пылающего озорства. Вот что с ним сделала его немыслимая и неизвестная любовь? Как же всё-таки поразительно… Молодой голос переливался со звучанием мелодии, вещая о прекрасном королевиче, словно воззывая его к ответу. Будто бы смятённая душа хочет спросить, отчего в этом мире ей отрады нет, и почему же она никак не способна запечатлеть свою великую милость. Эта песня долгое время сопровождает Вэй Усяня, она каждый раз звучит в его сердце, и он придумывает всё новые и новые слова. Кажется, она вытеснила из его памяти все остальные весёлые припевки и баллады, оставшись единственной. Что же иное он бы мог спеть, окромя неё? Ничего. Вот и продолжает пальцами ловко перебирать струны, с лёгкой, почти печальной улыбкой петь заученные строки, в которых передавалось глубокое чувство привязанности и любви. — Как красиво, — тихо прошептала Ван Сюаньцзе, вздыхая. — Эта песня о том самом королевиче, что является сказкой для маленьких детей? Она чуть глупо улыбнулась, явно не приняв ни одного куплета всерьёз, считая их лишь выдумкой озорной души ради потехи другой. Это больно садануло по юноше, что с такой старательностью пел. Но всё же, ему без надобности одобрение других, потому что он поёт не для них и даже не полностью для себя. Он поёт для него, желая достигнуть чужого слуха и добраться до туманного сознания. Более незачем чужим разумам пытаться понять важность каждого слова и печали дрожащих струн. Прикрыв глаза, Вэй Усянь отложил свой инструмент и повернулся к девушке лицом, ответно улыбнувшись. — Ты правда считаешь, что это всего лишь сказка? — А как иначе? — она удивлённо вскинула брови, словно это был наиглупейший вопрос в её жизни. — Конечно, много странного бывает в нашей неспокойной жизни. И ведьмы, и волшебники. Но даже великие мудрецы и путники, что обошли мир и оставили след своего сапога на каждой тропе, не смогли узреть этого распрекрасного королевича. Ван Сюаньцзе молвила это с каким-то загадочным блеском в глазах и увлечённым говором, будто вещала о какой-то интересной байке. Но вот, увы, это больше не интересовало юношу. Он медленно поднялся и махнул рукой напоследок. — Что ж, раз мы оба в порядке, думаю, пора пойти каждому своей дорогой. Будь осторожна, — он тряхнул вихрастым хвостом, как его тут же нетерпеливо потянули за уголок жилетки. — Подождите, господин Вэй, я же хотела Вам помочь! — девушка на одном дыхании выдала это, поднимаясь следом. — Я попросила Вас спеть, потому что правителю этого королевства необходим прекрасный придворный музыкант! Но вот здесь совсем нет таких умельцев, что и играли бы хорошо, и пели при этом мелодично. Сама же я — вполне уважаемая танцовщица, и я могла бы представить Вас перед правителем. Её тёмненькие глазки, сейчас наполненные неподдельным желанием помочь, неотрывно смотрели в лицо напротив. — Зачем же Вам скитаться по этому миру без пристанища? Во дворце у Вас будет всё. И на каждом пиру Вы побываете, и правитель Вас не обидит, нужны только Вы и Ваша лютня. Я точно знаю, что это будет в разы лучшая жизнь, ибо меня саму забрали из бедной семьи и позволили прикоснуться к тому, о чём и мечтать нельзя. Вэй Усянь слушал, но, кажется, совсем не думал над тем, чтобы согласиться. Да, его жизнь стала бы лучше, да, он был бы всегда накормлен, напоен и одет. Но это ли нужно его душе, что стремится совсем не к этой золотой клетке? Совсем не это. — Пока у моих скитаний есть цель — я не смогу променять свободу на своё благополучие, — твёрдо проговорил он. — Мой выбор сделан, Сюаньцзе*.*Намёк на значение имени.
Девушка опустила голову и опустила уголок одежд, покорно отступив на шаг назад. Улыбнувшись ей, юноша развернулся и направился прочь, не оборачиваясь более. Наивный взгляд вперился в уходящую спину, пока Ван Сюаньцзе разъедали вопросы. Неужели есть на этом свете что-то настолько важное для человека, что он готов даже отринуть предлагаемые блага и хорошую жизнь? Раз так, наверное, она никогда такого не встретит и не поймёт. Потому что её выбор тоже был сделан, и уже давно.***
Где-то бродят твои сны, королевич. Далеко ли до весны травам древним? Только повторять осталось, Пара слов — какая малость! «Просыпайся, королевич, Надевай-ка оперенье».
— Мне ль не знать, что всё случилось не с тобой и не со мною. Больно ранит твоя милость, как стрела над тетивою. Ещё одна тропа. Ещё одно королевство. Ещё одна минувшая деревня. Ещё несколько незнакомых лиц. — Ты платишь за песню луною, как иные платят монетой. Я отдал бы всё, чтобы быть с тобою, но, может, тебя…Но, может, тебя.
— Но, может, тебя и на свете нету… Длительность его путешествия можно было бы измерить песней, слова которой он придумывает после каждого витка мыслей о королевиче. Уже не боится своих грёз и охотно им поддаётся. Хотя бы в мыслях он будет счастлив и будет вместе с тем, кого любит, пусть и не знает, реален ли этот образ. Сны — это его утешение, и если бы мог, он бы уснул навечно. И долго ещё одна интересная дума не покидала сознание. Смерть — это же ведь тоже вечный сон? Тогда, наверное, после смерти его ожидает тот самый элегантный образ, который нежными прикосновениями сводит с ума и не позволяет более предаваться печали. Тогда и реальность он готов отвергнуть. Но вот что вообще в его жизни было предсказуемо? Так что, уже ни в чём неуверенный, он не собирается губить себя.Ты пла-атишь за песню луною, как иные монетой. Я отдал бы всё, чтобы быть с тобою. Но, может, тебя, но, может, тебя. Но, может, тебя. И на свете нету…
Даже если огонёк надежды угаснет, и он умрёт в поисках за несуществующим образом. Даже если и после прихода смерти он не сможет увидеть его, пусть. Зато он провёл всю свою жизнь со светом внутри души, который взрастил цветок любви. И этого цветка для него было достаточно, чтобы ни о чём не жалеть. И однажды он проснётся, вспомнив тот неуловимый призрак прошлого, что посещал его во снах. Вспомнит в точности черты лица, ровные гладкие волосы, которые обрамляет ослепительно белая лента.Королевич…
— Лань Чжань… — прошепчет дрожащий от слёз голос на предсмертном одре, такой одинокий в поглотившей его тьме.