***
Хиджиката неторопливо курил и ждал, когда спящий проснется. Он ожидал вопросов вроде «Где я?», «А что стало с теми?», «Кто вы такой?», а этот открыл глаза, осмотрел себя, рассеянно расстегнул на рубашке верхние пуговицы, обнажив ключицы, и задал странный вопрос: — Это ваша рубашка сейчас на мне? Одежда жертвы пустынных ворон была безнадежно испорчена, и Хиджикате пришлось переодеть его после обрабатывания ран. Этот человек не так сильно пострадал, как показалось Хиджикате поначалу, но шрамы на запястьях и лодыжках, оставшиеся после веревок, показывали, что с ним особо не церемонились. — А еще на тебе мои трусы и джинсы, — ответил Хиджиката. — Ты не возражаешь? — Нет. Вы?.. — Хиджиката Тоширо, шериф этого города. Напряженность во взгляде незнакомца исчезла. Он словно перестроился и заговорил более дружелюбным тоном: — То есть ты меня спас, Хиджиката? Интересно, для чего? «Для секса», — хотел ответить Хиджиката и немедленно приступить к делу. Но вслух он сказал другое: — Лучше обращайся ко мне Хиджиката-сан, так будет уместнее. И назови свое имя. Незнакомец моргнул несколько раз подряд. Соринка, наверное, в глаза попала. — Мое имя Шинске, Хиджиката-сан. Интересно, что вы, даже не зная моего имени, уложили меня к себе в постель. — Уложил тебя на свою кровать, потому что ты ранен. — По-вашему это раны? — Это раны. Если тебе не нравится кровать, могу постелить на полу. — Да, так будет уместнее, — сказал Шинске и замолчал. Хиджикату совсем не нужно было просить об одолжении. Ему и самому не особенно улыбалась перспектива ночевать на полу. Он быстренько сообразил постель из старого футона и одеял, и Шинске лег там. Двигался он не очень уверенно. Хиджиката не нашел у него видимых серьезных повреждений, но Хиджиката не был доктором. Мало ли. — Доктор вернется утром и осмотрит тебя, — сказал Хиджиката. — Он уехал на летний фестиваль в соседний город. — Со мной все в порядке, Хиджиката-сан. Мне не понадобится доктор. — Это не вопрос, — пояснил Хиджиката. — Я тебя спасал не для того, чтобы ты сдох из-за недоверия к докторам. Вдруг у тебя внутренние повреждения. Шинске счел благоразумным не отвечать. Некоторое время Хиджиката молча курил, потом придумал, как наладить отношения с гостем. — Шинске-кун, ты не голоден? — спросил он тихо, будто проверяя, спит ли его гость. — Это вопрос? — отозвался Шинске. Похоже, ему не спалось.***
Хиджиката наскоро сделал бутерброды с ветчиной и заварил кофе. Шинске сказал, что сейчас он бы предпочел доброго сакэ, а кофе пьет только по утрам. Хиджиката пожал плечами и принес пыльную бутылку доброго сакэ. У него их было много. Они устроились на полу. Хиджиката пил вечерний кофе, смотрел, как красиво Шинске ест, и в нем просыпался голод иного рода. Но он понимал, что вряд ли Шинске сейчас есть до этого дело. Вот когда он поправится, Хиджиката сам ему предложит. А нет — так нет, без проблем. Он не считал, что обязан нравиться любому. При внимательном рассмотрении Хиджикате показалось, что Шинске напоминает ему его самого: в лице этого человека было что-то демоническое. — Может, всё-таки расскажешь, чем ты так огорчил воронов пустыни, что они собрались закопать тебя в песок живьём? Шинске задержал у рта руку с бутербродом, внимательно вгляделся в Хиджикату. У него были бездонные глаза изумрудного оттенка. — Украл их добычу, — спокойно ответил он. — А ты отчаянный, — восхитился Хиджиката. — Но тебе пора с этим завязывать, я не всегда бываю в том районе. Шинске доел бутерброд, вытер тыльной стороной ладони сухие губы. Хиджиката думал предложить ему сигарету, но Шинске опередил его с предложением: — Я бы хотел отблагодарить вас за спасение, Хиджиката-сан. Я так понимаю, после того как вы меня накормили, теперь и я должен утолить ваш голод. Сойдет за плату? — Ты запредельно отчаянный, — сказал Хиджиката. — Я не привык быть в долгу. — Ты мне ничего не должен. Вороны пустыни нападают на путников, иногда кому-то удается их отбить, иногда нет. Хотя обычно они грабят, а не убивают. Ты что-то утаиваешь, верно? На Шинске его речь не произвела никакого впечатления. Он придвинулся ближе к Хиджикате, положил руку ему на бедро. Сквозь ткань джинсов Хиджиката почувствовал тепло его кожи. — Вы же хотите этого, Хиджиката-сан. Атмосфера была накалена до предела, и Хиджиката вдруг понял, что к черту условности, к черту все. Впервые в этой чертовой жизни он хочет то, что идет само в руки. Он притянул Шинске к себе, поцеловал его шею, открытые ключицы, с силой провел рукой по позвоночнику. Щелк. Как бы ни был Хиджиката возбужден, звук взведенного курка он бы не спутал ни с чем другим. — А теперь у меня ваш револьвер, Хиджиката-сан, — улыбнулся Шинске. Его улыбка была тонкой, как порез бумагой. И почему-то тоскливой. Хиджиката ждал, выстрелит он или нет, но даже не попробовал от него отлипнуть. — Ну и что? — спросил Хиджиката. — Будешь стрелять или мы будем трахаться? Быстрее решай, у меня уже встал на тебя. — А вы отчаянный, — удивленно пробормотал Шинске, и, повертев револьвер в руке, вернул предохранитель на место и отложил оружие в сторону.***
Хиджиката чувствовал себя глупо, стаскивая с Шинске собственное белье и джинсы. Но когда Шинске закинул голые ноги ему на плечи, он перестал об этом волноваться. Когда его член погрузился в желанное, горячее, да еще такими бешеными темпами, ему только и оставалось, как сказать: — Блядь. К счастью, его лошадь была в конюшне и не слышала этого слова. Зато услышал Шинске и сказал: — Следите за языком. Вы же шериф, а не какой-нибудь бродяга. Голос его при этом почти не прерывался. Как он себя контролировал, принимая в себя член в такой позе, Хиджиката спрашивать не стал. — Тебе удобно? — выдавил он после того, как толкнулся снова. — Шинске-кун? — Мне нормально. Но можно и сменить раскладку, если хотите. Уберите-ка инструмент. Хиджиката сперва не понял, что он задумал, но член вытащил. Он решил, что Шинске хочет трахнуть его сам, а для этого неплохо бы подготовиться. Но подготовиться ему не дали. Ноги Шинске сползли Хиджикате на талию и сильно сжали его, Хиджиката охнул, выругался еще сильнее и потерял равновесие. Они покатились по полу, а когда остановились, Шинске оказался сверху. — Ты всегда так убойно трахаешься? — спросил Хиджиката после того, как перевел дух. — Только когда благодарю, — успокоил его Шинске. Бездонные глаза его сверкали демоническим блеском. Он опустился на член и начал двигаться сам. Было жарко, резко, глубоко. Хиджиката взмок, но ему нравилось. Когда Шинске касался его тела, задевая кожу перебинтованными запястьями, от его скупых прикосновений словно шли электрические разряды. И это было блядски хорошо.***
Утром Хиджиката принес ему кофе в их постель на полу. Шинске принял кофе, как бог принимает подношение, то есть молча, но потом спросил у Хиджикаты, не найдется ли в этом милом городке какая-нибудь чахлая лошадь. — Какая, на хрен, лошадь? — не понял Хиджиката. — Тебе еще отлеживаться денька два. И да, спасибо, что напомнил. Схожу, потороплю доктора. Он встал, чтобы выполнить свою угрозу, но Шинске остановил его. — Хиджиката-сан, я понимаю, вы чувствуете себя обязанным заботиться обо мне, если уж подобрали меня в песке и… отмыли. «И отымели» — услышал Хиджиката недосказанное. — Но в этом нет нужды, я уже вполне здоров и могу ехать по делам. Не стоит меня задерживать. Если я уеду сейчас, вашему городу не будет ничего угрожать. Хиджикату насторожила нарочитая мягкость в его голосе. Такая же, как вчера, когда он стащил у него револьвер во время горячей прелюдии. Он действительно чувствовал ответственность, но не потому, что подобрал, а потому что успел привязаться к этому долбанутому психу. Шинске смотрел на из-под прикрытых век и ждал решения. Именно ждал. Хиджиката даже подумал пойти поискать подходящую лошадь, но что-то подсказывало ему, что если он сейчас уйдет за доктором или лошадью, то по возвращении не найдет в доме ни Шинске, ни Майо, а на чахлой лошади будет ездить сам. — Бери мою лошадь, — сказал Хиджиката. — Как доберешься до места, отправь ее назад: она найдет дорогу домой. Шинске никак не прокомментировал проявленную щедрость, зато похвалил кофе. На этой светлой ноте они и расстались: Хиджиката отправился навестить доктора, а чем собирался заниматься Шинске, знал только он сам.***
— Есть новости из столицы? — спросил Хиджиката за чашкой чая. Доктор вел здоровый образ жизни и не жаловал ни амантское виски, ни старое доброе сакэ. Он и амантскую одежду не носил, и Новый Эдо покинул, чтобы жить в глуши так, как ему нравилось. — Вы думаете, я на летний фестиваль за новостями ездил? — мягко осведомился доктор. Его обманчивое спокойствие что-то напомнило Хиджикате. Что-то, что он видел совсем недавно. Он отпил еще чаю. — В Новом Эдо была стрельба, — сказал доктор. — Во время фестиваля застрелили старого сёгуна: он в кои-то веки показался на людях и немедленно был убит. Слышал, это сделал Всадник Смерти. — В столице любят пафосные прозвища, — кивнул Хиджиката. — Убил одного — так сразу и Всадник Смерти. Доктор рассмеялся. — Ну, этот парень давно известен в Новом Эдо. Слава — она такая, просто так не достаётся никому. Знаете, с какого расстояния он стрелял? Вам лучше не знать. Очень опасный субъект. Не знаю, кто и зачем заплатил ему за старого сёгуна, который давно отошёл от дел, а вот за его голову награду уже назначили, и неплохую. Я привез вам показать: вдруг он объявится у нас в окрестностях. — У нас-то кого убивать? Сёгунов не держим, — без улыбки заметил Хиджиката и протянул руку за плакатом. С фотографии на него смотрело лицо его ночного гостя, а под фотографией было имя: «Такасуги Шинске, Всадник Смерти, награда за живого или мёртвого» — Блядь, — только и сумел вымолвить Хиджиката. — Такасуги. Да, о нём я наслышан. И не только наслышан. Блядь. — Вот видите, — улыбнулся доктор Ёшида. — Слава просто так не достаётся никому. Так кого мне нужно подлечить? Я прочёл вашу записку. Кого вы отрыли из песка? — Кем бы он ни был, он уже уехал, — ответил Хиджиката. — Прошу прощения, мне нужно покурить. Хотите, чтобы я повесил этот плакат в участке? — Можете повесить хоть у себя дома и бросать дротики, — пожал плечами доктор. — Не думаю, что здесь кто-то помимо вас будет искать встречи с таким стрелком. Заходите вечером на чай, я расскажу про фестиваль. Хиджиката свернул плакат и вышел курить на энгава: дом у доктора тоже был в старом японском стиле. У него в голове роилось много мыслей — и по большей части неприличных, но он сам был виноват. Он же спросил имя — ему и назвали только имя. А теперь сразу столько проблем. И ещё нужно будет подыскать себе новую лошадь благородных кровей. На время или навсегда — время покажет.