Грани

      С Музой его знакомит Икар.       Брут даже не удивляется особо: за двадцать с лишним лет он успел привыкнуть к тому, что все самое важное в его жизни так или иначе связано с Икаром. Вот такая вот своего рода — гениальная, ебанутая, талантливая, неприспособленная к жизни — путеводная звезда. Брут не просил. Брут совсем не против, что вы.       Это просто кажется ему довольно забавным.       Школа для одаренных детей, куда Икар попал по программе, а он — ну и пусть из-за родительских денег, зато учился сам. Отлично, между прочим, учился. Там он кудрявого мальчика с одухотворенным взглядом заметил впервые, кажется. Там он сам себе пообещал в первый раз кого-то защищать — если не всю жизнь, то по крайней мере очень долго.       Дальше — больше. Дальше бюджет экономического — цифры ему нравились с самого детства, дальше — работа в престижной компании, которую Икар возглавил совсем недавно, но уже успел начать менять чертов мир к лучшему.       Каждый день — бровью к брови. Брута устраивает.       Муза кажется ему любопытным, непривычным экзотическим растением. Правильные вообще-то, тонкие черты лица живо изломанные, вовсе неидеальные — огромные глаза горят упрямым огнем, нервные изящные пальцы стучат по столешнице.       Бруту кажется — она его опасается. Не боится, нет — косится только недоверчиво. Изучает.       Икар представляет ее ему совсем не так, как до этого — кажется, огромную жизнь назад — Лию. От одной мысли остро колет сердце — Брут привычно запирает каждое из воспоминаний под огромный амбарный замок и улыбается. Приветливо, капельку нежно — и не наигранно. Ему и правда теплее здесь, где нет никаких компаний, расчетов, договоров. Он, Икар и…       От несуществующего — замененного — «и» в груди горит немного ощутимее.       Он любит их обоих, правда. Ему вовсе не хочется менять привычный уклад вещей из-за даже-не-его расставания. Все же расстаются, подумаешь. Им ведь не так уж и много лет, чтоб рушить дружбу из-за того, что случилось.       Брут бросает взгляд на любимое какао Лии в меню и думает, что нужно сегодня же ей позвонить.       Лия — еще одна его константа, пожалуй. Тоже Икаром подаренная, найденная и разделенная. Когда-то Брут думал, что влюблен. Когда-то — было ужасно больно, по правде говоря, из-за тонких пальцев в горячей ладони. Когда-то Брут лучшего друга почти ненавидел — но они же справились. Пережили. Переболели этим странным все трое.       Брут смог отпустить и остаться другом им обоим. У них после разрыва — не получается.       (Брут смотрит на Музу и пытается злиться на то, что Икар двигается дальше)       (не выходит)       Муза совсем другая. Она не кажется ему похожей ни на одну из его знакомых: ни на Лию, — Лия в принципе одна такая — ни на девчонок с потока, ни на поклонниц Икара и его самого. Муза особенная — у нее в улыбке есть что-то, чему нельзя подобрать названия, и во взгляде одновременно распускаются листья и пылают костры. Брут понимает, почему она. Брут видит — друг он или где.       Икару хрупкая девочка-веточка нравится ужасно.       Когда-то давно он был бы рад — он бы имел хоть какие-то шансы попытать счастья с Лией. Сейчас он рад — за друга, за то, как у него снова блестят глаза, как от взгляда на свои железки. Икар так выглядит совсем юным — и каким-то нереалистично красивым. Одухотворенным. Ей, Музе, под стать.       Брут ни на одного из них не похож совсем. Брут обеими ногами прочно на земле стоит, ему взлететь совсем не хочется — ему привычный идеальный отлаженный механизм нужнее, чем эфемерные облака под пальцами.       Муза оказывается девочкой-с-сюрпризом, и Брут понимает — он на ее счет совсем не ошибался. Муза учится в колледже искусств на художницу, имеет активную гражданскую позицию, обожает лоскутные платья и имеет острый язычок. Муза язвит и ехидничает, комментируя власть и устраивая митинги прямо у Брута под окнами (она кричит в рупор из рук «выходи, придурок», и Икар рядом с ней смущенно улыбается).       Брут на нее, звездную, воздушную и одновременно пылающую смотрит и не знает, как у Икара были шансы в нее такую не влюбиться. Нереально же. Не-вы-пол-ни-мо.       О себе он не думает вовсе — к чему ему эта лишняя рефлексия. Он привык быть хорошим другом, им и останется — любовь в его случае видимо не предусмотрена заводскими настройками. Взаимная, по крайней мере.       Брут строит глазки знакомым девчонкам и коллегам в компании, улыбается и подмигивает с экрана и исключительно ради интереса иногда флиртует с худющим бомжеватым приятелем Музы — мальчишка уж больно забавно огрызается и корчит из себя лютого гомофоба. Брут сублимирует, усмехается, снимает маски, когда пьет кофе с Лией или сидит вечерами в кабинете у Икара, а потом снова сублимирует — все желание быть таким же как они, кучка дворовых подростков, у которых только гитара отца Музы и что-то чистое и настоящее в сердце.       Брут отчаянно старается не завидовать.       Бруту бы тоже, может, самую капельку свободы — чтоб перед собой и вечным своим самообманом не стыдно было. Муза и ее ребята в нем что-то будят, изменившийся Икар — тем более.       Бруту все сильнее хочется в з л е т е т ь.       Хотя бы на два метра над землей — ему очень нужно.       Муза звонит ему в начале одиннадцатого. У нее насмешка в голосе и какая-то затаенная неясная эмоция — Брут никак не может ее прочесть. Он прекрасно читает людей, он думал, что разбирается в них — но перед Музой замирает почему-то. Муза этим цепляет. Муза волнует, задевает что-то внутри, больно выламывая грудную клетку.       Брут думает об Икаре и все тщательно клеит на клей-момент, чтоб держалось как надо. Он уже так делал, правда. Он умеет.       Мантра «думай об Икаре» идеально срабатывала тогда, когда его вело от Лии. Сработает и сейчас. Брут уверен, Брут на все двести знает, что так и будет.       Он же высчитал алгоритмы и вероятности. Экономист он или где — он все рассчитал, продумал до мелочей. Все будет так, как нужно, как правильно. Он привык.       Где-то внутри он с горечью думает: неужели у него такая судьба, влюбляться по уши в девушек Икара. Это ведь чертовски нечестно, на самом деле. Чертовски несправедливо.       Муза зовет его на крышу.       Брут не думает, почему именно его, а не Икара, почему так поздно и когда они вообще успели стать настолько близкими друзьями. Брут не думает — просто соглашается и быстро спускается вниз. Где-то в глубине души он надеется, что с ней будет Икар, или кто-то из ее подруг, или даже ее бомжеватый мальчишка с дурацким прозвищем.       Он видит тонкую одинокую фигурку, и ком подкатывает к горлу.       Муза сидит на лавочке во дворе, запрокинув голову, на ней коричневый плащ с капюшоном, и блять, Брут задыхается от того, какая она космическая.       Таких больше не бывает, не делают. Штучный экземпляр, редкая работа — Бруту ужасно хочется ее себе. Украсть ее у Икара, у колледжа, у кистей и красок, у звонкой гитары и митингов по выходным. Звездную изящную девочку, слишком неземную для этого мира, слишком не-отсюда.       Муза приветствует его коротким объятием — Брут думает, что это чертовски паршиво: тот факт, что между ними ничерта не будет возможно даже если бы они могли. Слишком разные, слишком чужие, слишком из разных миров — и его влюбленность в волшебную девочку не играет абсолютно никакой роли в этом происходящем.       Она вдруг хватается за его запястье, встает на спинку скамейки, балансируя на ней и крепко держась за руку Брута.       Два метра от земли. Ему все больше хочется на крыши — чтобы выше, чтобы никого кроме нее не осталось. И плевать, что он не мечтатель ни разу — он может притвориться всего на минуту.       Поверить в чудо — как раз падает звезда.       Она бормочет что-то одними губами, а потом вдруг спрыгивает рядом с ним.       Смотрит в глаза. Брут старается не коситься чуть ниже — на капризные, изогнутые насмешливо губы. Губы, которые ужасно хочется поцеловать. Губы, которые нельзя целовать ни в коем случае.       Она не поймет. Икар не поймет. Сам Брут себя не поймет тем более.       — Ты нравишься моему другу, ты знаешь? — у нее голос тихий, на грани слышимости. Брут слышит. Брут разбирает каждое слово.       Конечно, он знает. Глупый маленький зверек, который так яростно на него кричит и едва не бросается с кулаками. Брут людей читает на раз по-прежнему.       — А ты очень нравишься моему, — он говорит осторожно, надеясь остаться в том самом, нужном русле, не завести разговор туда, откуда не будет уже дороги назад. Муза закусывает губу, продолжая смотреть ему прямо в глаза. Смелая. Больше его не опасается.       Д о в е р я е т.       У Брута от этого ее доверия мурашки по хребту.       — А тебе?..       — Мне нравишься ты.       Он и сам не понимает, как это вышло. Слова срываются с языка, не желая больше сидеть посреди глотки, а понимание — ч т о он сказал и ч т о только что разрушил — приходит задним числом.       Муза напротив мучительно краснеет, заливается краской и впервые на его памяти опускает взгляд. Брут не позволяет себе надеяться на каплю взаимности, но все же — наивно и по-детски о чем-то мечтает.       Муза невесомо касается губами его губ, закрывает глаза, растворяясь в ощущении. Брут вдруг все-все сразу понимает.       Хуже всего — то, что у них ничего не получится, он понимает тоже.       С другой стороны       Никогда ведь не поздно       попытаться.