Сердце в груди колотилось от злобы и несправедливости, от неразделённой и безумной любви, которой жил парень невысокого роста, азиатского происхождения. Эта ситуация поделилась на три точки, что проводили от себя отрезок, через себя, и собою заканчивали, потому как треугольником это назвать было нельзя, он просто не замыкался, так как советский гражданин не питал никаких чувств ни к конечной точке, ни к той, что стояла посредине. Если досель непонятна метафора, то объясним куда проще: есть три гражданина разных наций и одинаковой в своём обществе степени важности, один из них до беспамятства влюблён в другого, более взрослого и зрелого, а уже в этого несчастного влюблён другой несчастный, как и первый нафиг никому не сдавшийся.
Начинал этот любовный отрезок Япония, его серединой стал Рейх, а честь его закончить выпала русскому, что жил как живёт и никого, само собой, не любит. Только своих детей, коих немалое количество, три родных, а остальные приёмыши, но в лицо Совет знал каждого, воспитывал в строгости и порядке, прививал самые стандартные человеческие ценности, приучая к труду и любви к родине. Каждому к своей, всё-таки все его дети разные, у каждого своя культура и традиции, которые он не пытался отнять, и ничего не навязывал, даже если это была религия.
Он не портил историю того места, откуда забрал новую, совсем маленькую страну, конечно, в высказывании о Боге он относился холодно, но был убеждён, что стоит это вытерпеть ради уважения маленькой страны к своему опекуну. И так оно и было. Быть хорошим отцом тяжело, и по началу он действительно запрещал нежелательные для себя разговоры, но пришлось опомниться, ведь они все личности, и пусть уж лучше говорят об этом в слух и не боятся, чем устраивают себе секты. Вера не спасала их от труда и отдачи стране должного, они и не противились, это давало понять, что он всё делает правильно, ведь даже его преемник имел свою веру, которая досталась ему от убитого монарха, дед во внуке души не чаял, а потому завещал хранить его историю и память о былой России, императорской, когда-то новой и величественной.
И пусть религии детей он не противился, пусть давал им вольную на их земле, свою не щадил: храмы для него места, где грабили людей, где можно было деньгами откупиться от вины, где забрав у человека жизнь можно было оправдаться, где происходили насильственные браки, и где крестили тех детей, которые о Боге и не знали.
Но эта история не о жизни новой державы, хотя в ней он играл значительную роль. И речь пойдёт не о войне, и мы не присудим чужих заслуг стране, что просто жизнь вздохнула, оставив гнилую память о себе, и не о её владельце, которого вы осудить будете рады, и даже взгляды не затронем, ведь речь пойдёт отнюдь не о нём.
Союз вёл себя раскованно, так, как хотел, когда компанию ему составлял его маленький немец. Говорил ему гадкие откровения, касаемые его личных вкусов и взглядов, слушал о чужой религии и искусстве, становился свидетелем позорного признания о неудачах и тайных желаниях, и не боялся случайных прикосновений, которые такими вовсе не являлись. Он позволял влюблённому быть рядом, но не любил в ответ, и даже не врал, хотя и не откровенничал, Рейх его никогда о взаимности не спрашивал, не хотел слышать этой отвратной правды, пусть всё прекрасно понимал, он не был слеп, только влюблён.
И не любит и не отвергает, Союз очень просто завладел тем, чего ему даже не хотелось. Зачем же ему тот, кого он не любит? Он просто знает то, чего не должен был.
Он знает, кто в него влюблён, и знает, что это не взаимно и никогда не было, а ещё он знает, что этот самый воздыхатель немца его ненавидит, и это греет ему душу, вплоть до тяжёлых вздохов.
Японская Империя был в гневе на Совета. Он забрал
его Рейха, он влюбил его в себя, и совершенно в нём не нуждался. Одна из стран Оси считала его полным лицемером, который отвращёно фыркает на мужеложство, но сам не против иногда заняться сексом с меньшим, от этого вдвойне обидно. ЯИ не мог подтвердить точно, практиковалось ли среди его войнов подобного рода любовь между мужчинами, но был уверен, что это имело место быть, да и ничего отвратного в подобном он сам не видел. Если смысл жизнь человека не размножиться, как у животных, то тогда какой? Возлюбить ближнего своего можно и не традиционным путём, это не просто секс, это целая философия, это показатель доверия к человеку, позволить касаться своего тела не ради основного инстинкта, а от любви и страсти, к тому же, подобные отношения понять проще, множество плюсов и минусов, не всегда влюблённые способны сойтись характером, не исключены и другие неприятные факты.
Рейх был для него идеалом. У них было много общего, включая интересы и хобби, немец был в восторге от культуры столь прекрасной страны, но не от неё самой, не от чудных изгибов, не от голоса звучного, не от ласк и любви его властной и преданной, не от его символа и души.
Сердце рвалось на части, видя, как эти мерзкие грубые руки хватают чужую поясницу, как губы больно сминают чужие манящие уста, как присваивают себе то, что не хотят, и как взор острый замечает его силуэт, и давит на больное, и напоминает о невозможном. Японец знает, что после пары минут поцелуев они уединятся, он снова услышит, как его любовь стонет под кем-то, зовёт по имени, и это никогда не быть ему, как по щеке побежит горячая слеза, всхлип в тишине растворится и он уйдёт в свой номер, глотая обиду.
***
Ветер приятно ласкал чужие плечи, тепло окутывало мягким одеялом, солнца лучи проскальзывали сквозь ветки, ложась на примятую траву. Свежо, большое розовое дерево цветёт, лето уже совсем скоро. Это волшебное время года, от красоты вокруг глаза приятно слезятся, а в голове словно рой пчёл теснились мысли. Он ведь без единого изъяна сделан, у него армия, и флот, и деньги есть, и развивается он впереди всех, и связи у него стабильные, так почему немец выбрал того, кто просто однажды появился? Он проигнорировал чужую симпатию, Рейх верно не в курсе, что ЯИ не каждому позволяет бывать здесь, не каждого зовёт в дом, не каждому дарит качественное оружие, не в каждого так сильно влюбляется. Будучи здесь, на одиноко цветущем холме, он не находил себе ответа ни на один вопрос. Так работает человек, и у него есть два пути: оставить всё как есть, или пролить кровь за то, что стало ему дороже жизни.
Подобные мысли заставили его сладко сглотнуть, облизывая губы. Убрать конкурента, и завладеть Рейхом навсегда. Империя пытался по-хорошему, долго пытался, но немец не замечал его стараний, видать, ему нравятся действительно плохие страны, ибо Союз таковым точно являлся.
Вполне себе спокойная страна никому не желал плохого, он мог мирно существовать, пока не потерял от любви голову. Возможно ли, что так Союз мстит ему за 1905? Но разве то была вина японца? Это пережитки прошлого, к тому же, совсем не Совета, тогда ему до подобного и дела не было, хоть Сахалин был достаточно большой добычей, долго у Японии он не пробыл, забрали назад, и что там было дальше он уже не знает. Это месть, но точно не за императорское прошлое, а от Совета лично, но за что? Хотя имеет ли это значения теперь?
У людей много гуманности, но всему же есть предел. Сначала, конечно, была мысль навредить его отпрыскам, но это всё отдельные страны, они вообще тут не при чём, живут себе и пусть живут, они ему и близко не конкуренты, его главная жертва — СССР, и ему глубоко плевать, что без отца они все будут делать. Не помрут, оправятся. Яи слишком долго думал о счастье других, забывая о себе, считая, что это благородно, хотя на самом деле глупо.
Но с Советом пришлось повременить. Нарисовался ещё один любитель отбирать чужое, это уж совсем легко для такого воина, как он. Италия. Тоже империя
ах, нет, даже королевство, хотя больше неудачник, они с Францией друг друга стоили, в этом можно было не сомневаться. В его намёках к Рейху японец чувствовал угрозу, и не стал медлить, потому как это могло перерасти во вторую нежелательную опухоль.
Заманить к себе этого пьяницу и труса было очень легко, тот сам пошёл за ним, за что и поплатился.
— Хочешь вина? — предложил хозяин минка, повернувшись к гостю, сверкнув очками. Тот неуверенно кивнул, попытавшись сесть так, как принято у этого народа, на что ЯИ нахмурил брови, насчитав две неудавшиеся попытки.
— Сядь как удобно, я не оскорблюсь, — фыркнул тот, заправив волосы за ухо, уходя за выпивкой. Он уже давно не обращал внимание на соблюдение правил этикета в его доме иностранцами, они даже не пытались, а если и пытались, то получалось хуже, чем у Италии. Незнание или несоблюдение подобных правил он прощал только тем, кто здесь бывал впервые, но не своим землякам и трём братьям, которых за такое и выгнать мог. С теплотой в груди он вспоминал, как Рейх с непривычки так сел и пытался просидеть больше трёх минут, но сдался, сказав, что это невозможно, и пересел в более простую и привычную позу.
Абрикосовое сакэ приятным жаром скатилось по горлу, правда, вкус его нельзя было сравнить с обычным вином, уж больно оно отличалось, было слаще, или же наоборот проступала неприятная горечь, как от гнилого изюма. Такое Италия пробовал впервые, и честно, пойло на любителя. Хозяин это понял сразу, хотя гость и пытался сделать вид, что ему нравится, это было ложью.
— Что у вас с Рейхом? — напрямую спросил самурай, упав на колени, кладя на бёдра руки, вглядываясь в растерянные глаза своего некогда товарища, как сказал бы Совет. Сидящий напротив в позе лотоса не знал, как правильно ответить на поставленный вопрос, какого ответа ожидает услышать воздыхатель недавно появившийся, молодой страны? Никакого. Точнее, ему плевать, как себя оправдает итальянец, потому что в руках его была зажата рукоять короткой катаны, дабы убить быстро и безболезненно.
— Что у нас с ним может быть, ЯИ? Мы…мы же просто партнёры, придерживаемся одинаковых взглядов, — попытался объяснить Италия, чувствуя, что ему становится как-то не по себе.
— Придерживаться общим взглядам можно и на расстоянии, ты слишком к нему близок, — рыкнул тот, нахмурив брови, поднимая голову, покусывая губы со внутренней стороны.
— О-ох, да? Уж не ближе Совета, я там ему не конкурент, — пожал плечами Италия.
— Впрочем, как и мне, — японец встаёт, хватая за воротник своего «соперника», вонзая клинок куда-то в желудок, без сожаления глядя в расширенные от ужаса глаза, слыша сдавленный хрип. От такого харакири умирают долго и мучительно, но опозоренные воины готовы идти и на это ради спасения своей чести. Были когда-то готовы, сейчас честь — это для многих пустой звук.
— Ты был мне помехой, но ты — лишь незначительная преграда на пути к моей цели, поэтому ты умрёшь быстро, — сказал Японская Империя, вытащив клинок из брюха Италии, перерезая ему горло, отбрасывая назад, вытирая две стороны лезвия о свой рукав, раздумывая над тем, где похоронить тело.
***
Искали ли Италию? Да, безусловно, приложили немало усилий, но так ничего им найти не удалось. ЯИ отчего-то никто не подозревал, потому что не знали, что эта страна мертва, как и не знали того, кто и за что мог его убить. И ничего не могли доказать.
Рейх забеспокоился об этом, хотя и признался Японии, что это как балласт сбросить, он ведь только мешал его делу, но всё-таки хотелось бы его найти.
Ажиотаж вокруг страны недолго длился, пропал без вести, да и всё, скорее всего сам в этом виноват, его образ жизни оставлял желать лучшего.
Но Италия — это лишь пешка, которая была слишком близко к его Рейху. Главная заноза была цела и не подозревала ни о чём, пока день икс не настал.
Они остались наедине. Япония хотел поговорить, а потом и устранить нежелательного гражданина, Совет же подобным промышлял, об этом все знали, пусть русский и отрицал это. Разговор не задался с самого начала. Назвать адекватную причину личной встречи азиат не мог, врать было тяжело, тогда сказал как есть.
— Ты забираешь у меня то, что по праву принадлежит мне, — начал он, чем наконец пробудил интерес в русском. Но лишь малую часть, он вскинул бровь, скрестил руки и устало-недовольно выдохнул, уставившись на своего оппонента.
— Послушай, эти острова по закону принадлежат мне. Если ты хочешь их вернуть, то.
— Да пропади они пропадом эти острова! — взревел тот, поднявшись, толкнув стул назад, отчего тот с грохотом упал.
Странно, азиату не нужны его острова? А что же тогда он хочет? СССР отрицательно помотал головой; он не понимал, что нужно этому бешеному.
Или делает вид?
— Рейх мой, и всегда был моим, а ты…ты просто забрал это у меня! Зачем тебе столько? Столько стран, столько территорий…и тебе всё мало, ты просто ненасытный зверь, не способный признать свою неправоту или слабость, и тебе всегда будет мало, — сказал тот, сжимая от злости кулаки.
— Давай я поясню тебе, что здесь происходит: Рейх мне к чертям не сдался, он просто забава, которую я в любой момент могу бросить, мальчик, который малость не рассчитывает силу, и всё это не более, чем игра на твоих нервах.
Ему не нужна твоя любовь так же, как мне не нужен он.
ЯИ будто ослышался, поднял грустно опущенную голову, но последнюю фразу СССР точно не произносил, на «нервах» всё и закончилось.
Убей. Просто убей его. Убей их всех, и тогда Рейх станет только твоим.
Но ЯИ не сдвинулся с места. Смакуя сладостный вкус победы, Союз поднялся, удаляясь прочь, оставив японца тет-а-тет со своими тараканами, которые убеждали его расправиться со всеми, кто ему не угоден.
***
—
Я убью ради тебя весь грёбаный мир, — сладко напевали на ухо немцу, качаясь с ним на стуле, прижимая к себе одной рукой, вторую опустив вниз, стиснув как можно сильнее липкую от крови рукоятку.
Руки Рейха были прижаты к его спине, между собой связанные запястье к запястью, вокруг его тела верёвка обвилась паутиной, очень туго, не шевельнуться, дышать было тяжело, шибари плотно обхватили грудь, а рот заклеили скотчем. Тот ужас, что он испытал часом ранее — сейчас снова мелькал в стеклянных глазах. Оружие на собраниях разрешалось только при условии, что оно являлось частью традиционного костюма, и применять его по назначению не будут, и ЯИ удалось убедить всех в этом, пока в один момент здание не застлала кровавая пелена.
Убитых было много, Япония заблокировал весь этаж, ни персонал, ни даже спасательные службы ещё не знали, что тут произошло. Он спланировал всё, до мельчайших деталей. Он не сожалел, пускай ему было известно, что проведёт с любимым лишь считанные часы, этот будут самые лучшие часы в его жизни перед казнью.
Казалось бы, как он один мог избавиться от двенадцати человек? Он был прекрасный воином-отравителем, на самом деле, ему нужна была лишь слабость человека, он воспользовался тем ядом, что оказывал весьма необычный эффект. Отравление — это искусство, которое у него было очень популярно среди ниндзя, в основном этим оружием они и пользовались, тогда почему бы не отравить всех сильным ядом? Слишком просто, слишком снисходительно.
Немец сглотнул, выдавив из себя жалобный стон. Было страшно, было больно, невозможно дышать, да и ЯИ не ослаблял хватку, наоборот, сильнее сжимал его в своих убийственных объятьях.
— Посмотри сюда, посмотри, он мой, он всегда был и будет моим, что ты скажешь на это, а? — нервно засмеялся японец, глядя на связанного Совета, что мучался от головной боли и тошноты, от чувства, будто вот-вот задохнётся. Он оставил его в живых наблюдать, для него он отобрал медленнодействующий яд, но летальный исход ему гарантирован.
— Теперь нам никто не помешает.
Теперь эта вишенка наша, просто сделай это, присвой его себе без остатка — от волнения приходилось глотать спёртый воздух, катана выпала из рук, лезвие ударилось об пол, зазвенев, заставляя немца пуще прежнего побелеть.
— Тшш…не бойся, я никогда не сделаю тебе больно, я никому не отдам тебя, я люблю тебя, семпай, — сказал тот, уложив немца спиной на стол. Сквозь одежду пленник почувствовал что-то отвратительно-липкое, холодное, что засыхало здесь уже как час, чем пахло в комнате, что текло по его венам. Японец умело связал свою жертву так, чтобы ничто, ни одна ниточка не препятствовала его изнасилованию, хотя сам виновник торжества таковым данный обряд не считал.
Упавший клинок он поднял, с его помощью делая надрезы на брюках своего возлюбленного, помогая себе руками убирать ненужную одежду, добираясь до узкой дырочки молодой страны.
Рейх запротестовал. Делать этого он не хотел, но сопротивление с его стороны вызывало лишь бурю эмоций у захватчика. Пальцы собрали немного чужой крови со стола, после протиснулись в чужое нутро, вгоняясь глубже, с большим трудом. Рейх вскрикнул и снова взвыл раненным зверем: боль охватила его до кончиков пальцев, которые уже онемели от давки верёвки, он ведь был связан очень хитро, сидел на японце раздвинув ноги, руки были плотно прикованы к спине, от них тянулась другая верёвка, что удерживало его ноги в таком положении, в каком нужно было ЯИ. Он творец убийственного искусства, в его понимании смерть — это эстетически красиво.
Лучше слюнями, чем смазка из крови, лучше вода или вообще в сухую, но только не смазка из крови! Не помогает и сохнет, неприятно, больно и жжёт.
Пальцами его растягивали грубо, царапали изнутри, он дергался, но в том не было смысла, он практически недвижим, «ножницы» в нем раскрывались нехотя, такой секс принесёт очень много боли.
Играть с чужой дыркой ему вскоре надоело, и он решил исполнить этот ритуал доверия, хотя понятно, что добровольно своё тело ему никто не доверял. Пара минут у японца ушла на то, чтобы подготовить собственный член, надрачивая самому себе, дабы наконец шейка выпустила чувствительную головку, приводя орган в рабочее состояние.
Входить он стал сразу, кусая губу до боли, до крови, и слышал, как плачет его сокровище от того, какой ад испытывал его анус. Жжение было сильным, немец просто не пускал в себя ЯИ
— Расслабь свою тугую дырку и дай мне войти в тебя, — рыкнул тот, после чего улыбнулся, ласково погладив того по бедру, снова толкнувшись внутрь. — Ну же, тогда боль уйдёт, давай, не вставляй себе палки в колёса.
Немец не верил этому сумасшедшему шёпоту. Он не мог расслабиться, он слишком сухой, но это уже не волновало самурая. Ждать надоело, а своё получить хотелось, потому он яростно толкнулся вперёд, отпрянул назад и сделал это снова, только быстрее, чем вызвал шок у лежавшего под ним.
Да, он мог бы растереть свой член до крови от такого рвения, но нежная кожица на удивление осталась цела. Он кончил в него, без удовольствия, без страсти, без ничего. Гениталии болели, но душу грела мысль о том, что он сделал так, как должен был, и теперь немец принадлежит только ему одному. Секс — это просто ритуал, иногда приятный, а иногда принудительный. Да и ЯИ не особо горел желанием сделать именно это, просто начал с самого сложного и малоприятного, а дальше…
На теле рассыпались укусы. Это не те безобидные следы от зубов в слюнях, это кровоточащие дырки, прокусанное мясо, везде, где хотелось бы японцу. Засосы, укусы, царапины от ногтей, особенно вокруг интимной зоны. Конечно было бы удобнее, если бы Рейх был голым до того, как всё это началось, Империи пришлось буквально по кусочкам разрезать и снимать его одежду, но это того стоило, определённо.
Воин, отнявший приличное количество жизней за день, снова сел на стул, стянул на себя немца, прижал к себе, положив подбородок на его макушку, собой закрыв всё нагое тело мальчишки.
— Осталось дождаться полиции. И помни, что
я ради тебя убью весь грёбаный мир.
