Благословение небожителей

      Храм был давно заброшен.       Травы выросли и скрыли собой раскрошившееся крыльцо, вьющиеся растения оплели стены и колонны, высаженные перед ним деревья разрослись и одичали. У закрытых дверей зимними ветрами прибило высохшие прошлогодние листья, внутри все было покрыто пылью. Ни украшений, ни храмовой утвари — лишь статуя божества, небольшой алтарь для подношений и тусклый свет, льющийся в грязные окна.       Лань Чжань нашел в себе силы переступить порог — падать прямо в дверях было бы уже слишком даже сейчас. Когда-то для него было проще простого преодолеть на мече расстояние от Гусу до Луаньцзан, отыскивая подходящие цели для ночной охоты. Отыскивая подходящие предлоги, чтобы быть рядом.       Сейчас Лань Ванцзи смог одолеть только половину пути. Голова кружилась, действие лекарства, которое выдал ему брат, заканчивалось, он держался на мече одним лишь усилием воли. Но не уйти он не мог.       «Объединились все кланы заклинателей», говорил дядя.       «Это сделал Цзян Ваньин», говорил брат.       «Вэй Усяня больше нет», говорили все вокруг.       Лань Чжань не верил. Не мог поверить, поворачиваясь к брату спиной, чтобы тот сменил повязки. Не хотел верить, дрожащими пальцами завязывая на лбу ленту. Не верил, сбегая из Облачных Глубин, словно преступник.       Слабость ударила под колени внезапно, словно нечестный прием в бою, заставив больно стукнуться ими о каменный пол. Боль обвилась вокруг ребер, затрудняя каждый вдох. Лань Чжань заскрипел зубами, подавляя стон, комкая рукава, стараясь сесть, не опираясь на руки. Изо всех сил постарался дышать ровно и сосредоточиться. Впереди еще половина пути. Он должен долететь. Он должен ступить на Луаньцзан. Он должен увидеть все сам.       С каждым мгновением это удавалось все хуже и хуже: спину раз за разом вспарывали обжигающие полосы боли. Сердце раз за разом вспарывали мучительные слова, не желающие покидать память. Боль внутри, боль снаружи — весь мир окрашивался черным цветом боли. Смотреть в себя было страшно, смотреть вокруг… было не на что.       Лань Чжань почти заставил себя зацепиться взглядом за статую неведомого божества: согласно канонам резец скульптора изваял красивое лицо с высокими скулами и мягкой улыбкой. Потом — за мелкие детали в ее отделке: такую одежду давно уже не носили, такую отделку на рукояти меча больше не практиковали. Прошли века — и те, кто приходили сюда, жгли благовония, просили помощи, исчезли. Прошли века — и только сухие листья у дверей храма остались единственным подношением забытому божеству. Все отвернулись от него… но он продолжал улыбаться, тепло и печально.       Глаза неожиданно обожгли слезы. Лань Чжаню казалось, что он выплакал все в ту ночь, когда дядя и брат вернулись в Облачные Глубины с Луаньцзан: задыхаясь от бессилия и боли, безуспешно пытаясь встать. Но сейчас радужная дымка снова превращала мир в расплывчатый мираж. — Он умудрился нарушить три правила в первый же день, — собственный голос хрипло и чуждо разорвал тишину храма и Лань Чжань невольно понизил его. Его и так услышат… если есть кому. — А потом нес такую ерунду, что дядя выгнал его с урока. Только он не боялся. Он никогда ничего не боялся: ни наказаний, ни трудностей, ни врагов, ни… смерти.       Горло перехватило, пришлось сделать паузу. А потом Лань Чжань снова заговорил. В пустоту храма: то ли самому себе, то ли молчаливому божеству. В отличие от дяди оно хотя бы слушало и не кричало, что следует избегать порочных людей.       Правило номер пятьдесят два.       Но Лань Чжань не нарушал это правило. Потому что Вэй Ин не был порочным. Был непохожим, был ярким, был странным, был притягательным, был справедливым, был… недогадливым. Был. Каждое слово — как доказательство, что он существовал, ходил по этой земле, охотился на нечисть, воевал со злом в любом обличье, смеялся, пил… Был.       Лань Чжаню казалось, что исчезло само время. И мир тоже исчез. Остался лишь он, каменный алтарь, пылинки в луче света и чей-то голос, рассказывающий этой пустоте о Вэй Ине.       Вэй Ин, Вэй Ин, Вэй Ин… Боль вытекала из сердца по капле с каждый звуком этого имени. Вместе со слезами, вместе с кровью, вместе с душой. Голос затих, не в силах произнести больше ни слова. Лань Чжань попытался понять что случилось, вспомнить, что он хотел сделать.       Боль обожгла спину тридцать четвертым ударом дисциплинарного кнута. В глазах потемнело. Лань Чжань хотел вырваться из этой темноты, у него было так мало времени, ему нужно было лететь… но на лоб опустилось что-то холодное, обоняния коснулся запах нагретой солнцем травы. И темнота забрала его себе.       Когда Лань Чжань снова открыл глаза, он все еще был в храме. Лежал на полу, только двери кто-то закрыл и подсунул ему под голову сложенное в несколько раз белое ханьфу. Ткань пахла летним лугом, нагретым солнцем. И этого было достаточно, чтобы рывком сесть. Спина услужливо отозвалась болью… но заметно слабее и голова больше не кружилась. Пожалуй, ему хватило бы сил добраться до Луаньцзан и даже вернуться обратно, нигде не останавливаясь. Вот только кто пришел в заброшенный храм, позаботился о нем, о его ранах, поделился своей силой? Лань Чжань насколько мог быстро поднялся на ноги и распахнул двери храма.       Никого. Только вечер сгущался за порогом и небо на востоке уже темнело. Кто бы это ни был, он не собирался раскрывать своего присутствия. Что ж, на то это и храм…       Лань Чжань медленно вернулся обратно к алтарю и опустился на колени, почтительно поклонился, коснувшись лбом пола. Пусть у него не было под рукой ни подношения, ни благовоний, он от всего сердца поблагодарил божество, давшее ему приют, и попросил проявить милость к тому, кто помог ему.       А когда Лань Чжань выпрямился, то замер от удивления.       В темноте храма над алтарем танцевала маленькая серебристая бабочка. Покружившись перед ним, она скользнула мимо, обдав щеку легким дуновением холода, а затем вылетела в распахнутые двери храма. Забыв обо всем, Лань Чжань подхватил меч и бросился наружу, но бабочка уже растаяла в сумерках. А ему сразу вспомнились рассказы дяди, рассказы, больше напоминающие сказки, которыми пугают непослушных детей. О демоне в красных одеждах, которого сопровождают такие же серебристые бабочки.       За всю свою жизнь Лань Чжань никогда не встречал никого, кто был бы похож на демона. И, может быть, к лучшему — хватало и привычной во всех смыслах нечисти и нежити. А сейчас его самого можно было брать голыми руками. Но никто не покушался: бабочка улетела, статуя хранила молчание.       Что ж, наверно можно считать, что его молитва была услышана.       Белое ханьфу он оставил там же, на алтаре, уверенный, что его вернут законному владельцу.       Луаньцзан встретила его мертвой — во всех смыслах слова — тишиной. Что еще останется после того, как здесь побывали все относительно влиятельные кланы заклинателей, способные выставить неплохих бойцов?       Пустая пещера Фумо. Неподвижная алая вода в пруду. Песок, перемешанный с пеплом. Как будто здесь не было никого, не было никогда. Не осталось ни тщательно устроенных грядок, ни разбросанных где попало записей. Ничего живого. Ничего мертвого. Даже голос Лань Чжаня, когда он звал Вэй Усяня, глухо падал к корням деревьев — в сумерках белели следы, оставленные заклинаниями на стволах, — замирал в траве, растворялся в наступающей ночи. Ни дуновения ветерка, ни единого звука среди деревьев.       Ему не лгали, но легче от этого не было. Было… пусто. Боль словно спряталась внутри: под пеплом сожженного поселения на Луаньцзан, под неподвижной водой, под осколками воспоминаний. Лань Чжань знал, что она вернется, вернется, чтобы остаться с ним до конца дней. Но сейчас сухая пыль струилась из его ладони, укрывая под собой все чувства, оставляя только опустошение. Он так спешил — и все-таки опоздал. Он сказал много правильных слов — но так и не произнес самого главного. Он искал выход до последнего — но в последний миг не встал рядом, спиной к спине против всего мира. Поэтому нужно вернуться в Гусу, ведь ему больше некуда идти. И незачем больше вслушиваться в молчащий лес. Незачем пытаться произнести имя, на которое больше никто не отзовется. Все что осталось Лань Чжаню — воспоминания и редкие сны, струны гуциня и мелодия «Расспроса».       Простит ли его Вэй Ин?       Серебристая бабочка мелькнула среди деревьев опавшим листком, затрепетала крыльями, заставив вздрогнуть. Первым порывом было выхватить меч, но легкий звон Бичэня стал единственным звуком, нарушившим тишину. Ни мертвецов, ни призраков, ни темной энергии. Чужого присутствия не ощущалось, только бабочка продолжала кружиться, словно зовя за собой.       Или здесь действительно никого не было, или кто-то старательно прятался, но не проявлял враждебности. Вскоре к ней присоединилась еще одна. И еще. Лань Чжань колебался какое-то мгновение, но затем двинулся в их сторону, словно боясь спугнуть. Бабочки скользнули в глубь леса… зовя за собой?       Здравый смысл призывал остановиться. Лань Чжань отмел все его доводы и направился следом. Кем бы ни был тот, кто указывал ему путь серебристыми бабочками, он собирался послушаться его. Пробираясь вслед за ними сквозь темноту, Лань Чжань неожиданно вспомнил их последнюю встречу с Вэй Ином. Наверно, эти волшебные бабочки могли бы понравиться маленькому Вэнь Юаню…       Лань Чжань споткнулся о корень.       Бабочки. Вэнь Юань.       Среди тех, кто пришел в Ланьлин не было ребенка. И брат не упоминал, чтобы кто-то видел ребенка на Луаньцзан. Где же маленький А-Юань? Остался ли он в живых? Мог ли где-то спрятаться? Может быть… позвать его? Узнает ли он своего «гэгэ»? Отзовется ли? Как далеко мог забраться маленький испуганный ребенок? Мог ли он заблудиться? Мог ли на него кто-то напасть?       За спиной раздался шорох и Лань Чжань обернулся. Возле большого дерева танцевали серебристые бабочки и в неверном свете их крыльев он увидел большое дупло. Звук раздался оттуда или же… Извлеченный из дупла А-Юань дышал тяжело и хрипло, не открывая глаз. Щеки и лоб ребенка пылали. Сколько дней он провел здесь совсем один? И как давно он болен? Лань Чжань знал только одно место, где ему могли помочь. Им могли помочь. Брат не скажет ни слова. Дядя будет шуметь, но даже у него не поднимется рука на больного ребенка.       Вэй Ина больше нет и Лань Чжаню теперь жить с этим. Но есть А-Юань и ему необходим хороший уход, лечение и близкие люди, которые позаботятся о нем.       Нет и не будет больше причин приходить на мертвую вершину Луаньцзан.       Теперь весь смысл его жизни задыхался у него на руках. Лань Чжань должен вырастить мальчика таким, чтобы Вэй Ин мог бы им гордиться. Значит, его путь лежит обратно в Гусу.       А потом, когда его наказание закончится, Лань Чжань обязательно вернется в этот маленький храм, чтобы поблагодарить неведомого небожителя.       За себя. За А-Юаня.       И за Вэй Ина.