A little story of one love.

Из настежь открытого окна льётся чуть прохладный воздух. Белые полупрозрачные занавески волнующе подрагивают от этого мягкого дуновения. Всё небо затянулось нежными розовыми красками. Где-то ещё видна поблекшая лазурь, но постепенно она будто бы съедается малиновыми облаками, которые, казалось, наваливаются друг на друга, лениво плывя по небу, и льющимся багряным светом заходящего солнца. Эти лучи проходят сквозь тонкое стекло и падают, куда только смогут: на деревянные парты с поднятыми на них стульями, зелёную доску с белыми от мела разводами, на маленькие шкафчики и куча всего остального, что может быть в обычном школьном классе. Сейчас здесь очень тихо. Единственное, что изредка нарушает эту безмятежность, так это шум листвы, который оставляет за собой вспорхнувшая с ветвей птица, и отрывки слов, предложений, сказанных слишком громко ещё не ушедшими домой школьниками. Послышались глухие шаги, а позже тихий скрип, который издала отъезжающая в сторону деревянная дверь. Устало перебирая ногами, чувствуя совсем лёгкую, но неприятную дрожь от напряжения в мышцах, парень зашёл в класс. Он поставил маленькое железное ведёрко, что весело звякнуло в его руках, на нижнюю полку рядом с различными моющими средствами, запах которых заставляет невольно вздёрнуть носом, упаковок с резиновыми перчатками и тряпками в один из шкафчиков у стены. С таким же шумным глубоким вздохом, с которым юноша вошёл в класс, он подошёл к одной из парт, стоявшей у самого окна. Она была единственной, где стул не был поднят, а всё потому, что на ней, прислонившись плечом к подоконнику, спал парень, уткнувшись лицом в свои сложенные руки. Рядом с ним лежал лист с отчётом недельного дежурства, где чёрной пастой выведены были покосившиеся на бок, корявые иероглифы. Парень быстро пробегается глазами по строчкам, а потом громко фыркает: – Чёрт бы его побрал, он издевается что ли? Юноша оглядывается. Он скользит взглядом по парте, по спящей на ней фигуре и чужим рукам, но не находит того, что искал. С видом полной обреченности, усталости, чувствуя глубокое негодование, парень присаживается на корточки, ощущая, как на коленях неприятно собирается ткань брюк, и заглядывает уже под парту. Наконец, он находит ручку. – Что он опять сумел придумать на этот раз? «Моницу»?! – Блондин, кажется, сейчас начнёт шипеть в точности как змея, пока до конца не исправит такую глупую ошибку. Он создал вокруг себя тихое бурчание, вперемешку с фырканьем и шептанием совсем не лестных и даже запретных слов. – Сколько раз ему повторять: меня зовут Зеницу и не как больше. Я удивляюсь воображению этого парня с каждым разом… «Такое чувство, что это писал не ученик старшей школы, а какой-нибудь ребёнок из детского сада», – думает он, пока всматривается в написанные чёрной ручкой слова. Педантичный нрав Зеницу заставляет его почувствовать раздражение при виде исправленных и неаккуратных слов на листе, который нужно будет потом сдать классному руководителю. Чтобы не лицезреть больше весь этот ужас, парень отложил справочный лист в сторону, подобрал с пола свою чёрную сумку, а потом взглянул и на спящего. Мягкий волнующий розовый свет падал на эту фигуру. Его мирное дыхание в этой тишине казалось сейчас музыкой, которая, смешиваясь с пением птиц и шелестом листвы, очаровывала блондина. На тёмных локонах парня застряло чёрт знает откуда взявшиеся совсем крошечные белые лепестки цветов, а рядом с ухом – зелёный листок, дрожащий сейчас от каждого лёгкого дуновения ветра. Волосы спадали на руки, их голубые светящиеся в мягком свете концы закрывали лоб и глаза, свисали даже на плечи, медленно раскачиваясь в такт движению жемчужных штор. Никто не знает, что тогда взбрело в голову этого парня, но в один день он явился в школу с ровно подстриженным каре, концы которого были окрашены в голубой цвет. В тот момент его глаза, казалось, собрали все отблески звёзд, настолько они светились от счастья, а его губы не покидала дерзкая улыбка. Все находящиеся в классе были на тот момент в шоке. Учителям такой поворот событий не понравился: этого юношу не раз вызывали к директору школы и, стоя в окружении классного руководителя и ещё парочки учителей, что с неким злорадством наблюдали за отчитыванием, он настаивал на своём, не желая ходить вновь со скучным черным цветом волос. Ему сошло это с рук, но отношения на данный момент ухудшились со многими преподавателями. Говоря об одноклассниках, так они вполне нормально приняли такое: кому-то было все равно, а кто-то злостно подшучивал и пускал издёвки (однако это продолжалось недолго: эти люди, ввязавшись в драку, запомнили свои синяки и заткнули рты). А Зеницу новая причёска друга очень понравилась. Однажды вечером, сидя на скамье во дворе школы вместе и наблюдая за игрой в волейбол девчонок из параллельного класса, Агацума спросил: – Почему ты сделал это? – Парень оторвал свой заинтересованный взгляд от поля и перевёл нахмуренный на блондина. – Почему ты покрасил волосы именно в голубой цвет? Да ещё и не полностью. – Странно, что ты спросил об этом именно сейчас. – В глазах появилась задумчивость. Он вздохнул сначала, закусил губу, видимо, решаясь с ответом. – Знаешь, ты будешь вторым, кто будет знать об этом. Когда я рассказал всё своему отчиму, он рассердился, обозвал меня болваном и даже до сих пор грозит мне тем, что отстрижёт все, пока я буду спать. Я недавно прочёл одну историю, вряд ли она тебе будет знакома: это не известный писатель, да и он совсем не японец, чтобы о нём часто говорили. Этот рассказ меня вдохновил, я буквально чувствовал все эмоции, которые испытывал главный герой, сражаясь с каждым монстром! Этот парень был не совсем человеком, что-то там случилось с ним в детстве, что он оказался один в лесу, полным духов и других разных существ. Он вырос среди них. Этот лес находился на высочайшей в мире горе, он как будто бы связывал земной и совершенно другой, потусторонний мир. Все существа за его силу прозвали Царем этой горы! Знаешь, Зеницу, в этом персонаже я узнал себя. Я ведь тоже самый сильный и становлюсь сильнее с каждым днём! Я как герой из этой книги, но только в реальном мире. На последних словах Иноске закусил свои губы, полностью развернулся к блондину и смущённо посмотрел на него. От взора парня не скрылось и то, как рука Хашибиры, до этого спокойно лежащая на скамье рядом с ним, дрогнула, а после он вообще убрал их на колени, потирая иногда, как-то совсем неловко сжимая там. «Нервничает. Понятия не имею, что это за история, сюжет кажется простым, но видно, как она впечатлила его», – подумалось тогда Зеницу. – «Мне стоит поддержать его». – У этого «Царя горы» тоже такие волосы? Он их перекрасил, как ты? – Ты что такое говоришь, конечно, нет! Ну и фантазия у тебя, Моницу! Я удивлён, как тебе ставят хорошие баллы за сочинения, кажется, наш старик путает твои работы с каким-нибудь отличником. Я же сказал, что всё на этой горе было необычным, значит, и сам парень был таким. Хочешь узнать, почему у него такие волосы? – Полученные в ответ утвердительный кивок и интерес в чужих глазах, заставляют почувствовать Хашибиру важность перед своим слушателем. С новой живостью, с большим пылом, которое, кажется, охватило всё его тело, он продолжил. – Это сделали два демона, которые находились с этим парнем очень долгое время. Они так были привязаны к нему, так любили, что отдали за него свои жизни. Один из них хранил в своём сердце леса, каждый цветок в том маленьком зелёном мире был запечатлён в его глубоких глазах; душа другого была выткана из морей, чьи мощные волны с треском крушили скалы, чистого, ясного неба и звёзд. Каждая частица демонов после перешла вместе с их любовью к Царю горы и осталась в нём жить. Вот поэтому его волосы и глаза приобрели такие волшебные цвета. Я верю, что наши истории связаны, только вот без всяких там демонов и любви. Моя судьба, как и его! Мы связаны, Акатара Жецицу, представляешь? Зеницу взглянул на Иноске, и с чего-то вдруг весь оживлённый огонь, исходящий тогда от парня, что счастливо улыбался во весь рот и мечтательно засматривался на голубое небо, передался и ему. Для него казалось тогда, что всё это правда, что всё это и есть на самом деле: что этот безумный парень и есть тот самый «Царь горы», что в его волосах есть отблески морей, что на их концах утеряны звёзды, а в глазах беспрестанно колышется, прогибаются под дуновением ветра целые поля с прекрасными цветами. Вся эта картина вдруг взволновала его сердце. Кажется, именно в тот момент Зеницу стал по-другому смотреть на Хашибиру. Кажется, его сердце впервые издало какой-то слишком громкий, медленный и больной удар, от которого просто закладывает уши (это было сравнимо с целым выстрелом, который спускается посреди ночи в глухом, тихом лесу и так жестоко пугающий его жителей). Кажется, именно в тот момент он пропал, не видя больше в этом парне своего друга. Прошло уже около года, а Зеницу все не сможет сменить своё мнение о нём. Также уже около года он не может понять, что с ним происходит. Сейчас Иноске выглядит волшебно, будто сотни феи вышли из всех сказок этого мира и коснулись своими тоненькими маленькими палочками его тела, добавляя толику блеска и свечения на каждый участок этой до невозможности белой кожи. Поверьте на слово - другими словами это не описать. Очарованное сердце Зеницу вновь издаёт громкие, пугающие даже его самого удары. Но на этот раз сердце будто бы хотело изломать прочные кости, пробить грудную клетку, вырваться, вылететь, словно птица, и очутиться прямо у ног Хашибиры. Да-да, именно лежать у его ног, как лежит раб, провинившийся перед своим хозяином. И не соизвольте думать, что это сравнение глупо и слишком преувеличено. Дело в том, что Зеницу сам не раз останавливал себя на мысли, что его сердце, его ритм жизни подчинён этому парню с волшебными локонами. Но ударяя себя по голове, он вновь и вновь избегал таких раздумий. Вид оказался слишком манящ. Неосознанно дрогнула рука. «Я хочу потрогать его. Всего лишь на секунду, никто даже не заметит, тем более, этот кабан спит». Зеницу оглянулся на дверь, на окно, в котором виден школьный коридор, а потом вновь на дверь. Всё это выглядело так, будто он собирается совершить кражу. Возможно, так оно и было, но вместо каких-либо драгоценностей, ценных вещей блондин хотел урвать лёгкое касание, приятный тихий шум волос. Может быть даже, он почувствует аромат лаванды, который исходит от них. Агацума тянет руку вперёд, его кончики пальцев медленно опускаются на плечи Иноске. Парень мягко водит ими вдоль, поднимается к самой шее, а потом спускается по позвонкам вниз. «Надо же, никакой реакции. Он, правда, так крепко спит?» Агацума тыкнул Иноске в том месте, где остановилась его рука, а потом ещё раз, но уже сильнее. Реакции нет. Всё это прибавило ему большей уверенности. И вдруг блондину показалось – этого мало. Мало настолько, что, он уверен, будет корить себя всю ночь, если оставит сейчас всё как есть. И вот уже целая ладонь, маленькая и пухлая, с еле заметной родинкой на мизинце, скользит по спине вверх, и белая ткань рубашки собирается в бугорки под этими лёгкими касаниями. Сначала только пальцы, сначала только пара голубых волосков и вот уже целая рука зарывается в эти локоны, скидывает с головы белые и розовые лепестки и нежно проводит по уху. «Как же…как же мне этого мало». «Мало» именно это слово пульсирует сейчас в голове Агацумы, создавая там самый настоящий ураган, шум которого просто невозможно чем-либо перекрыть или успокоить. Хотя нет. Это возможно. И это случилось именно сейчас, стоило Зеницу вдохнуть глубже. Блондин чувствует этот сладковатый запах, он еле заметный, почти неслышимый, но блондин готов поклясться, что он узнает его из тысячи. Зеницу наклоняется чуть ниже, втягивая аромат чужих волос и прикрывая от удовольствия глаза. – Моницу, ты… что делаешь? Этой фразы было достаточно, чтобы Зеницу умер и не воскрес больше никогда. – А?! Т-ты не спал в это время? – Ха, неужели ты думал, что я такой простачок, как ты? У меня самый чуткий сон в мире. Я ощущал на себе твой взгляд, у меня было такое чувство даже, что у тебя из них пойдут лазеры, которыми ты меня обожжешь. Ну, отвечай, что ты хотел сделать? Смущённый и красный до невозможности Зеницу заикается, он пытается что-то сказать, ищет в голове оправдания, но всё, что он может выдать, – это нечленораздельные звуки, остатки слов, половину которых он удачно проглатывает, мычание и даже какой-то писк. – Может, уже уберешь свою руку с моей головы? – Наблюдать за таким странным другом для Иноске было чем-то вроде развлечения сейчас. Особенно видя, как красный цвет лица всё насыщается, переходя в какие-то нереально кровавые краски. – И-иноске, я-я хотел просто …хотел просто… – Зеницу панически оглядывается по сторонам, пока в его голову не вползает одна единственная спасительная мысль, – т-та доска. Она грязная. Я хотел разбудить тебя, чтобы ты убрал разводы. – Ты серьёзно сейчас? Ох, как скучно мне с тобой, Моницу! Доску я уже мыл и делать это вновь не собираюсь. – Скучно? – Да, скучно. Сказал бы ты, что будишь меня потому, что за дверью стоит красотка Аой в коротенькой юбочке и зовёт меня сходить с ней в караоке, то я бы мигом встал и вышел. Даже доску вымыл бы вновь, если бы ты не выпускал, представляешь?! – Она бы никогда не посмотрела бы на тебя даже, дурак. Прекращай мечтать. – Блондин кинул в чужие руки полусухую голубенькую маленькую тряпку. – Доделай всё нормально, и мы пойдём домой, времени довольно много уже. Они забрали свои сумки, закрыли окно и вышли из класса, заперев его на ключ, который позже оказался на столе классного руководителя в учительской комнате вместе с тем «кривым», как прозвал про себя Зеницу, листком. Шли Иноске и Зеницу тоже вместе. Агацума уже забыл тот момент, когда они хотя бы что-либо делали, находясь при этом раздельно. Одного без другого невозможно было бы встретить. Их одноклассники даже стали подшучивать над ними, видя странную близость этих двух парней. Иноске смеялся вместе со всеми своим низким басом, подходил к бедному Агацуме и вёл себя с ним так, будто бы блондин был его девушкой. Этот дурак кричал на весь класс бредовые слова любви, пошлым шуткам, казалось, не было конца, как и не было конца гоготу, стоявшего на всю классную комнату в эти моменты. Настоящий – настоящий идиот. Ему было смешно, ему было весело, ему было интересно играть в это, занимая не только себя, но и других таким представлением. Игра одного актёра, ей-богу. А сердце Зеницу готово было выть, оно разрывалось от ударов, стоило парню вновь увидеть нависшего перед собой Хишибиру или оказаться вновь прижатым к стене этими сильными руками. Эта неискренняя близость сводила с ума, было такое чувство, что во все места, которые касался в такие игры Иноске, медленно вкалывали тонкие иглы, расковыривали эти маленькие ранки, а потом оставляли сгнивать, чтобы боль от них не забылась, не прошла просто так. Зеницу соврёт, если скажет, что не плачет по ночам. При этом каждый в классе, включая самого Агацуму, знали, что Иноске нравилась Аой. Ах, эта милая душка Аой! Кажется, она сама уже в курсе, что привлекает самого дерзкого парня в школе, по-другому её поведение блондин объяснить не может. То ли действительно случалось так, что эта девушка случайно оказывалась рядом так часто, то ли она специально сводит с ума Иноске в его пубертатный период, ловко взмахивая перед ним своей юбкой и короткими двумя пышными хвостами. Зеницу и сам хотел бы иметь такие же хвостики, такие стройные привлекательные ноги с пышными бёдрами и розовыми коленками, хотел бы иметь красивую маленькую грудь и изящные плечи и руки. Да вот только это невозможно. Агацума, увы, никогда этого не сможет поиметь. Всё его тело было бледным и худым, отдавало угловатостью, а белые мужские школьные рубашки всё никак не хотели приятно сидеть на его тонкой талии – единственное, что было у него девчачьим. Хашибира постоянно говорит об Аой. Ни один день не проходил без его тихого бурчания или влюблённых вздохов. Один раз этот кабан решил даже подглядывать за девушкой вечером, когда та в саду школы поливала цветы (Аой входила в клуб садоводства). Да вот только ему в тот раз Тамиока, учитель физкультуры и тот человек, которого Иноске немного побаивался из всего учительского состава и которому он не мог перечить, понятно объяснил, что делать так не стоит и заставил убирать физкультурный зал после уроков. Глупая история, но к позднему вечеру весь потный, грязный и уставший пришёл домой и сам Зеницу. И вот даже сейчас, в эту самую минуту, пока одноклассники шли домой, у Иноске не закрывался рот. По мосту, разлетаясь во все стороны и растворяясь в розово-красном свете, звучали обрывки слов, предложений о девушке с двумя хвостами. Зеницу уже перестал его слушать месяца три назад, а может и больше, ревность к этим словам ушла позднее. Возникает вопрос: почему? Агацума, по правде говоря, сам не знает, он просто решил: с этим парнем ему точно не видать никакой любви и ничего из того, что он себе представляет перед тем, как уснуть. А почему? Откуда возникли вообще эти мысли в голове? Зачем Зеницу верит этим попусту из ниоткуда взявшимся утверждениям? Питать надежду – самое отвратное, что может делать сейчас Агацума, но он не может взять вверх над этим чувством. Небольшое потепление в груди, лёгкое волнение, что отдаётся довольно приятным покалыванием даже в кончиках пальцев, берут контроль над разумом мальчишки. В голове появляются сразу сотни вопросов, абсолютно бредовых предположений и наиглупейших умозаключений. «Может быть, стоит спросить его об этом?» – думает он, между тем глядя на впереди идущего Хашибиру. Решается. Думает вновь, уговаривает себя. Но будет ли ещё один шанс? Сможет ли он спросить потом, если струсит в эту минуту? Будем честны: если он испугается этого вопроса сейчас, то будет бояться его на протяжении всего времени, пока полностью не потеряет этого парня. Зеницу сам знает это, и потому сейчас хватает ртом больше воздуха, перевозбуждённо цепляется взглядом за ветви деревьев, бетонный мост, асфальт, свои ноги, окурки сигарет, травинки, а потом вновь за ветви, за бетонный мост – за всё, лишь бы не смотреть на широкую спину, на развивающуюся расстёгнутую рубашку и струящиеся на ветру волосы. Решил. – Иноске, слушай, а как…а как ты относишься…ну... к такому, чтобы…было так...что… – Голос Агацумы срывается от волнения на каждом слове, он становится то слишком тихим, то чересчур громким, высоким, почти походящим на гортанный писк. Пара чёрных ботинок, до этого идущая впереди с каким-то шаркающим шумом по асфальту, остановилась, а изумлённый взгляд зелёных глаз встретил тонкую и почему-то дрожащую фигуру. Он смотрел достаточно долго на мямлящего и странного друга, но разве возможно вытерпеть это ожидание? – Ох, чёрт, говори нормально. К чему я должен относиться? Зеницу соврёт, если скажет, что этот низкий голос, отдавшийся в его голове каким-то взрывным импульсом, не дал ему новой порции страха. Он соврёт, если скажет, что в этот момент его глаза не жгло, как и щёки, что тыльная сторона правой руки, которую он усердно трёт сейчас за своей спиной, лишь бы не расплакаться перед Хашибирой так глупо, не краснеет вместе с его лицом. – Как ты относишься к геям, Иноске? – К кому? – Ну, вот и опять эта густая бровь с острым кончиком изгибается, новая волна непонимания вновь окатила парня. Почему этот «желток» спрашивает сейчас о таких вещах, когда он ещё не закончил свой рассказ про Аой? Его бы возмутило это, да вот только этот вопрос был уж слишком необычен. Он решает задуматься над этим после, а сейчас – просто ответить на него. – Ну, мне фиолетово на них, Моницу. Пока эти голубки не касаются меня, я их не замечаю. – А что будет, если они всё-таки коснутся тебя? – Ты, правда, хочешь этого знать? – Последовал неуверенный кивок. – Пхах, да я их изобью так, что они больше ко мне свои ручонки протянуть не смогут! Каждый палец был бы засунут в их поганый зад. Им лучше держаться на расстоянии от меня, понимаешь? На большом расстоянии, таком, чтобы я вообще даже их не учуял, не то, что видел! Ну, а чего ты вдруг решил спросить? – Просто новости смотрел недавно, там говори про очередной парад, вот и решил спросить… – Вот как. Эти парады полный бред, не вижу в них смысла. Сидели бы дома по-тихому и меньше бы раздражали людей лучше. – Хашибира закинул на плечо свою чёрную сумку и взмахнул свободной рукой. – Ну, бывай, размазня. Мне нужно по дороге зайти кое-куда. – Хорошо. Пока, Иноске. – Пока, одуванчик. Иди быстрее, пока не стемнело совсем. Иначе тебя украдут, а я не смогу найти тебя нигде! Как же я без тебя тогда буду? – Хашибира подмигнул, прежде чем развернуться на пятках и уйти. Только сейчас Зеницу отпускает свою руку. Тонкая алая струя свежей крови капля за каплей стекает по его ладони, от большого пальца к запястью, с того места, где в нежную кожу вонзались острые ногти. Эти четыре рубца, возможно, станут синеватыми на следующий день, а после останутся серо-бурыми отметинами, слишком заметными для этих светлых рук. Сейчас слезы сдержать не получается от слова совсем. Да и к чему их сдерживать? Последние силы ушли лишь на то, чтобы выстоять на дрожащих коленях перед этим парнем, не согнуться, не упасть и не завыть от прожигающей сердце боли. «Какой же дурак этот Иноске» – всхлипывает Зеницу, потеряв из вида уже любимую фигуру и заметив, наконец, что он всё-таки стоит уже совсем один. Но последние слова, несмотря на глубокое разочарование, всё-таки грели душу этого мальчишки. Противное чувство надежды не переставало уходить. И это самое глупое чувство, которое может быть сейчас у опустившего содрогающиеся плечи Зеницу. Алый закат уже не приносит былого удовольствия. Все эти помпезные широкие кровавые облака не вызывают какого-то таинственного очарования и содрогания сердца. Вся эта беспечность, беззаботность, лёгкость этих неспешащих гигантов раздражает. Почему всё имеет вокруг радостный вид, когда у Зеницу бушуют внутри страшные серые ураганы, готовые сломить его в этих эмоциях в любой момент как маленькую тростинку? Несмотря на это парень продолжает пялиться в окно и наблюдать за темнотой, спускающейся на город. Всё волнение души в эти минуты было направлено на мысли, которые, словно жужжащие пчёлы, что не покидают только распустившиеся сладкие розы, не оставляют блондинистой головы. Сейчас в квартире Зеницу один, поэтому он может дать волю своим чувствам и эмоциям. Комнату поглощает полумрак, на светлых стенах больше нет веселых и красивых оранжевых отблесков заката, которые блондин ловил иногда руками, а потом наблюдал за тем, как жёлтый свет съедал каждый его палец. Агацуме нравится сидеть в тишине. Если бы дома был его дедушка, то сквозь стены был бы слышен треск телевизора или какая-нибудь музыка семидесятых годов, а вместе с ней обязательно и топот ног и кривое, хрипловатое подпевание. А ещё этот старик со строгим выражением лица просто не дал бы и слезинке прокатится по бледной щеке парня: заставил бы убирать квартиру, чистить ванну, готовить ужин и прочее, лишь бы этот «ленивый гад под именем Зеницу не тратил свободное время для такой чепухи». Блондин уже много раз проходил через это и, честно признать, он и вправду забывал про свои проблемы, занимая свою голову вредными мыслями и тихим бурчанием, а руки губкой для посуды и кастрюлею. Телефон, закинутый на куда-то кровать, издаёт писк, походящий на дурацкое чириканье. Взяв его, Агацума взглянул на уведомление из «клинограмма». Эта социальная сеть находится на пике популярности и вмещает в себя миллионы различных блогов и фотографий. Вот он заходит в свой пустующий профиль, который украшает милая девочка в розовом платье из аниме, а потом открывает и то, зачем он зарегистрирован тут (единственная причина, по которой это приложение вообще есть в его телефоне). Страница под именем «unosurcrash» с двумя тысячами подписчиков мелькает зелёным – человек в сети – а ниже и видна причина этого уведомления. На первом фото Зеницу видит стол, на котором полно голубых и розовых лент, они буквально образуют непонятный беспорядок, похожий на гору; на втором – половина руки, показывающая пальцами знак «V», кусочек какой-то белой пушистой круглой штуки с чем-то треугольным розовым, по-видимому, это игрушка, маленькую коробочку с огромным голубым бантом и стразами, а в дальнем углу он заметил и розовую бумажонку в форме сердца. Ниже под фото парень увидел подпись «через два дня всё случится». «Случится… но что? Почему он написал такое?» – Тут же телефон начинает звонить, не давая задуматься об этих словах боле. – Зеницу, сейчас всё с тобой в порядке? Всё хорошо? – Стой, стой, Танджиро, я ничего не понимаю сейчас. Почему мне должно быть плохо? – Поток слов на другом конце остановился. Видимо, говорящий тоже задумался. Так прошло секунд, наверное, десять, может, больше, неважно совсем даже это. Вздохи Камадо были тяжёлыми и частыми. И этот шум, и медлительность как-то настораживали, заставляли мальчишку напрячься. – Т-танджиро? – Ты не видел этого, верно? – Я не понимаю тебя, не видел что? – Как же ты не знаешь. Ох, ты же единственный его сталкер. – Вновь послышался вздох, а Зеницу почувствовал даже какой-то стыд за то, что не в состоянии понять, о чём говорит его друг. – Ты видел новые фотографии Иноске? Ох, что за идиотский вопрос... Стой, конечно же, ты видел, по-другому и быть не может. Чёрт, Зеницу, я так беспокоюсь за тебя. – Да, видел, но я не понял к чему это всё! И это надпись странная была! Очень странная! Танджиро, я ничего не понимаю, что случится-то? – Ты серьёзно не знаешь?! Ох, Незуко сказала, что у Аой день рождения через два дня. И это…Зеницу… я думаю, что он всё-таки решился признаться. – Эти слова рухнули на плечи парня так, будто они весили тонны. Его придавило к кровати, тело, содрогаясь всё сильнее с каждой секундой, казалось бы, готово было расплющиться под натиском всей этой боли. В нём мерзкое ощущение, будто что-то оторвали от сердца, вцепились в этот маленький бедный кровавый комок и не желали отпускать, длинными острыми ногтями раня его ещё больше. – Зеницу…только не плачь, пожалуйста. Прошу, всё, что угодно, но не плачь. – Танджиро, ты такой глупый, как я могу не делать этого? У меня сейчас будто отобрали всю мою жизнь! Танджиро, это невыносимо чувствовать. Я не могу, – голос постепенно слабел, уступая место всхлипам и глухим рыданиям (блондин прикрывал свой рот, чтобы хоть как-то контролировать себя, ему стыдно перед Танджиро за свои эмоции), – я не могу отпустить его. Я хочу, чтобы он был моим. Только моим и больше ничьим. Я не могу больше держать всё это в себе… – Зеницу, только не говори мне, что ты… – Я хочу. – Ох, я знаю Иноске. Чёрт, да ваша дружба полетит же ко дну! Одумайся! Ты потом себя будешь винить за это долго, и я уверен, что это будет длиться у тебя не месяц, не два, а чуть ли не год, если не больше. Зеницу, ты сейчас на эмоциях. Я понимаю всё, но нельзя же так бездумно делать этого. – Я думал над этим! Думал много раз и…представлял, как это могло бы быть. – Прошу тебя, подумай. Ох. Нет… – На другом конце послышался кроватный скрип, а позже копошение и сбивчивый говор Камадо. – Мне очень жаль, но мне пора идти – мать уже вернулась с работы, нужно помочь ей. Можно мне будет прийти к тебе завтра? – Да… – Тогда увидимся завтра, Зеницу. Подумай и прими выбор правильно, хорошо? И, прошу тебя, не унывай сильно. – Это были последние слова, а дальше послышался протяжный гудок, и во всей комнате, так же, как и в душе Агацумы, воцарилась тишина. Агацума точно не сможет сказать, когда это Танджиро узнал об его секрете. Блондин впервые увидел его, когда они были ещё мальчишками в начальной школе. Их дружба с каждым днём росла всё больше и не переставала крепчать, даже когда в их жизни неожиданно появился и третий человек. Зеницу очень сильно увлёк Иноске, не так, как Танджиро. Тот общался с ним, скорее всего, из-за своей доброты, дружелюбности и вежливости, которые, казалось, были нескончаемыми в этом чудном характере. Но всё же иногда этот буйный парень его пугал немного, вгонял в замешательство, да и так, оставаясь наедине, Камадо понимал, что с Хашибирой ему, в общем-то, не о чём даже поговорить, их связывал только один человек. Танджиро не чувствовал какой-либо ревности к своему другу, он всё понимал, но ему интересно было узнать, с его это вдруг такой тихий, слегка пугливый парнишка стал слишком быстро и сильно сближаться с этим шумным оболтусом, и уже за полтора года их общение обрело слишком близкий характер. Но в последние семь месяцев Танджиро замечал не совсем обычный взгляд, обращённый к темноволосому парню, девчачье смущение и красные щёки, которые ясно были видны при каждом чужом прикосновении к его другу. Камадо и дальше бы ходил с нелепыми и даже абсурдными, на его взгляд подозрениями, пока первый раз не увидел рыдающего Зеницу на школьной лестнице, ведущей на четвертый этаж, где были лишь вход на крышу да парочка старых маленьких уже запылённых классов, сделанных под склад. Именно тогда парень и узнал, что эти слёзы лились от большой любви к «глупому кабану, которому понравилась эта мелкая девчонка Аой». Танджиро сразу понял, о ком шла речь. Несомненно, эта девочка, которая учится в одном классе с Незуко, заслуживает внимания: она мила, красива и добра абсолютно ко многим, за её хрупкий внешний вид и серьёзный, строгий нрав многие полюбили её. Конечно, Камадо был в шоке. В тот момент он даже присел на одну ступень, чуть выше той, где сидел Зеницу, расстегнул галстук и долго смотрел на блондинистые пряди, тонкие содрогающиеся плечи и спину. – Зеницу, – тихо прозвучал голос, погружая весь короткий коридор в странное эхо, – ты не должен тратить свои эмоции на это, ты ведь знаешь? Как бы ни была серьёзна твоя влюблённость, твоё лицо не должно морщиться от слёз. Я понимаю, что тебе очень больно сейчас, но не смей сравнивать себя с Аой и унижать себя в своих же мыслях только потому, что Иноске запал на неё, слышишь? Ты красивее и лучше всех, помни об этом. Это был последний секрет, который был у Зеницу от Танджиро, и он с треском догорал под новый вой Агацумы, чувствовавшего как эти слова затронули его сердце. На следующий день стоило только Зеницу оторвать свою голову от подушки, разлепить усталые опухшие глаза, раздался звонок в дверь. На пороге его встречает Танджиро со своей по обыкновению доброй улыбкой и с лёгким прищуром, за спиной выглядывает милое личико его младшей сестры. – Ох, Танджиро и Н-нэзуко, это вы? Я не думал, что вы так рано соберётесь ко мне. – Проговорил он, и, вспомнив про жёлтую пижаму с одуванчиками, которую он так и не переодел, хотел было захлопнуть обратно эту несчастную дверь, да вот только Камадо старший успел подставить ногу, а позже и целую руку. – Танджиро, ты что вытворяешь! Ты что ли не видишь, в каком я виде?! Мне нужно срочно переодеться. – Стой, чёрт, Зеницу! Успокойся, всё в порядке. Мы тебя уже увидели, можешь не переживать! – Нет! Нет-нет! Как же так, Нэзуко видит меня в таком виде, что за стыдоба! Их взаимное толкание дверьми, казалось, могло бы продолжаться так вечно, но Танджиро был явно сильнее и проворнее ещё сонливого и ослабшего за прошлый вечер блондина. Победу в этом деле одержал, конечно же, он, толкнув дверь в последний раз так, что Зеницу не удержался на ногах и уволился на пол. В конце концов, парень угомонил свои эмоции и, под тихое хихиканье девочки, повёл друзей на кухню, предложив всем выпить зелёный чай, который дедушка недавно купил в отличной чайной лавочке. – Перейдём ближе к делу, Зеницу. У нас осталось до этого самого момента два дня, что ты собираешься делать, решил? – Я признаюсь. – Ты уверен? – Абсолютно. – А, если я спрошу тебя вновь, ты изменишь своё решение? – Последовали некоторое молчание и опущенный в пол взор. – Неужели передумал уже? Десяти секунд не прошло даже для этого. – Ох, Танджиро! Ты же знаешь, какой я нерешительный! Почему ты спрашиваешь это вновь и вновь? Ты в курсе, что от таких вопросов можно и помереть?! – Прости... Но ты же знаешь, какими могут быть последствия и это всё серьёзно может… – Да понимаю я! Я всё понимаю, – Блондин смахнул из уголка сухих губ оставшиеся крошки от печенья и вздохнул. Его нервные руки отпустили чашку и перебрались под стол, где начали сжимать, царапать друг друга, а взгляд, до этого наблюдавший за тем, как Нэзуко мило поедала булочки с шоколадной посыпкой, которые, Зеницу уверен, мать Камадо заставила взять с собой, уставился в чашку и наблюдал за колыхающейся злёной жидкостью. – Знаешь, я так больше не могу. Когда я говорю с ним, я ощущаю со своей стороны какую-то недоговорённость, какой-то грёбанный обман. Но так же, в первую очередь, я обманываю и себя самого: с каждым часом понимаю, что просто так уже дружить с Иноске я не смогу, я не смогу терпеть больше эту ужасную ревность¸ не смогу терпеть его рассказы о девчонках, его касания и взгляды, зная, что он дарит такие всем, что в них не скрыто что-то особенное, как в моих. Я устал дарить ему свою любовь, зная, что ей не придают большого значения. Мне так больно становится, Танджиро. Я устал даже реветь каждый вечер из-за этого придурка! Я знаю, что в ответ ничего не получу, я и не надеюсь, честно говоря. Мне станет намного легче, когда он узнает, так будет проще. – Погоди, но как ты потом будешь ходить в школу? – Перейду на домашнее! До окончания осталось всего два месяца, а потом мы бы всё равно начали бы жить каждый своей жизнью. – Что ж, я понял тебя. Как ты признаешься ему? – Над этим не думал, но я хочу сделать это первым, до того, как Иноске расскажет о своих чувствах Аой. Это будет как месть. – Месть? Неужели ты решил испортить ему настроение и забить всю голову собой перед признанием? – Именно так я и хочу сделать. – Со стороны послышались смешки, Зеницу поднял свои глаза и увидел Танджиро, который, прикрывая рот, пытается сдержать смех. – Ты почему взялся смеяться надо мной? – Прости, Зеницу, просто твой надутый вид и слова о мести меня рассмешили. Ты похож на злобного хомяка. – Смех стал ещё громче после того, как Агацума, у которого от такого сравнения, от злобы готов был валить пар из ушей, попытался протянуть свою короткую руку через весь стол и дать подзатыльник Танджиро, да вот только краем пижамы он зацепил свою кружку и разлил весь чай на пол и свою одежду. Вредное ворчание и бубнёж, которые иногда прерывались недовольными криками заполнили всю маленькую кухню под звонкий смех. Плана действий как такового не было придумано. Все, троя, решили, что Зеницу нужно просто признаться без всякого пафоса или каких-нибудь красивых длинных речей. После этого он просто уйдёт, исчезнет из чужой жизни, да и вряд ли Иноске решил бы держаться за общение с таким человеком. Но вновь какая-то совсем безумная надежда теплится в душонке этого мелкого мальчишки. Весь последующий выходной день Агацума только и делал, что представлял реакцию Иноске, не стыдясь теперь уже перед собой за свои же мысли. Все его думы вскоре превратились в мечты и приютились в блондинистой голове до самой глубокой ночи. Звон будильника, теплый свет, который просачивается сквозь шторы голубоватого оттенка и расползается по стенам, кровати, белому тонкому пледу со звездами и подушке, цепляя при этом и такие же жёлтые тёплые пряди, запах жареной яичницы из соседней комнаты встречают Зеницу с самого утра. Вот он – тот самый день «х», который, возможно, изменит всю оставшуюся жизнь парня. Он, по обыкновению, но с какой-то особой нервозностью, волнением выключает надоедливый, раздражающий звон, встаёт с кровати и направляется через коридор в маленькую ванную. Агацума слишком долго стоит у шкафа, который, как огромный гигант, возвышался над ним в половину стены. Одевать ему, в общем-то, нечего было, да и по школьным правилам нужно носить лишь форму в школу, но почему-то в этот день ему захотелось быть намного привлекательнее, симпатичнее, чем он есть всегда. Это странное желание атаковало его до такой степени, что Зеницу долго стоял перед небольшим зеркалом, повешенным на стене напротив окна, и рассматривал своё лицо. Ему тут же показалось, что тёмные круги под глазами сегодня слишком большие, губы слишком тонкие и обветренные, глаза вообще некрасивые, на лбу пятна от подростковых прыщиков сильно выделялись, а кожа имела какой-то зеленовато-бледный оттенок. – Боже, что я творю, – выдыхает он, дрожащей рукой пытаясь дорисовать маленькую тонкую стрелочку на втором глазу. Косметику ему ещё в субботу передала Нэзуко, пока Танджиро отмывал перепачканные в шоколаде руки. В тот момент Зеницу долго и непонимающе смотрел на девочку, держа в застывшей руке маленькую палетку теней из персиковых нежных оттенков, такой же персиковый блеск для губ и небольшую пудреницу, и слушал, как она, почти шепча, быстро объясняла, что и как нужно делать со всем этим. Он сделал шаг назад и оглядел свой результат: теперь его карие медовые глаза казались больше, тонкая коричневая стрелочка выделяла их, а персиковые оттенки, поблёскивающие на свету, делали личико парня нежнее, кожа казалась теперь ровной, светлой, не было больше этого мерзкого зеленоватого цвета на скулах и под глазами, губки стали больше на вид, очаровательно приоткрываясь. Даже самого Зеницу поразило это небольшое изменение. Неужели он может быть настолько милым? Сразу в его голове встрял назойливый вопрос о том, что Аой выглядит хорошенькой тоже из-за косметики или нет, ведь пару раз всё-таки он замечал на её губах яркую розовую помаду, а на щеках какой-то неестественный румянец. Агацума втянулся. Он начал вспоминать всевозможные мини-уроки как сделать хорошую укладку в интернете и думать, что сделать с этими прядями, которые, как обычно, лежали на его голове торчком. Поразмыслив, блондин решил сделать небольшие волны на волосах, чуть заметные кудри, чтобы уж точно выглядеть в чужих глазах окончательно милым. Его так увлекла эта идея быть очаровательным, что он даже надел пастельно-жёлтую широкую кофточку, которую носил до этого раза два, не более, также на этот раз Агацума решил заправить свою рубашку в брюки. Что ж, принцесса готова, но самое трудное и важное остаётся в конце – нужно пройти мимо дедушки так, чтобы тот не увидел его лица, да и вообще внешнего вида. Из кухни как раз в этот момент донёсся громкий хриплый голос: – Зеницу, сколько же ты можешь собираться? Ты ж так в школу можешь опоздать! Иди скорее ешь, да выходи уже. – М-мне не хочется, я в школе поем. – Как это? Настоящий мужчина должен хорошо питаться, а особенно по утрам. А ты и так вон какой худой! Иди же скорее. «Ох, но сейчас, с самого утра, я чувствую себя настоящей девочкой, а не мужчиной», – прозвенело в голове Агацумы, пока он на цыпочках выходил с сумкой из своей комнаты. Он прошмыгнул через узкий коридор к самой входной двери, задержался ненадолго у порога, вынимая из копилки, стоящей на трюмо у входа, пару небольших купюр для обеда. – Пока, дедушка, я вернусь вечером, как обычно! – Хлопок двери приглушил новый удивлённый возглас старика. – Вау, Зеницу, да тебя совсем не узнать! Неужели это всё было сделано для Иноске? Знаешь, а ведь я могу завидовать этому парню, как не стыдно тебе? – Танджиро стоял у ворот школы и, по обыкновению, отмечал внешний вид пришедших. Стоило ему вновь поднять от бумаг взгляд, он обомлел от вида такого очаровательного мальчишки, который, кажется, ещё больше распустился в красоте от своего смущения. – Ты так стараешься для Иноске. – Мне пришлось заплатить за это своим завтраком. Кстати, Танджиро, ты не видел: приходил Иноске или нет? – Скажу даже больше: я удивлён, что ты пришёл один. Обычно же вы встречаетесь на перекрёстке, а потом идёте вместе до школы и обратно. – Камадо оглядел ворота вновь, а потом вздохнул. – Лишь бы этот дурак не опоздал, ведь до закрытия 5 минут осталось, опять выгораживать его я не хочу. Хашибира так и не появился в школе. Зря Зеницу всё утро поглядывал в окно на школьный двор даже во время урока: там никто не появлялся, а в тетради Агацумы был совсем непонятный конспект урока, состоявший из названия темы да пару обрывков предложений, совсем не напоминающих определения каких-то световых физических явлений. Пару раз учитель, замечавший не заинтересованный, отведённый в сторону взгляд, щёлкал пальцами, бил тонкой деревянной указкой по школьной доске и недовольным тоном тянул его имя, с каким-то ощутимым презрением протягивая гласную «и». Парень не мог найти слов, чтобы хотя бы как-то ответить, он просто переводил свой взор, задерживался пару минут на грузной фигуре мужчины в голубом свитере, а после вновь, увлечённый своими мыслями, ждал. Но чего он ждал? Почему? Ждал той минуты, когда увидит за высокими железными извитыми прутьями копну синеватых волос, идиотские попытки перелезть через забор, а после наглую ухмылку, потому что это получилось. Но всякий раз, полный надежды, он не находил этого, хотя тёр свои глаза пальцами и рыскал ими по всем уголкам школьного двора. Пустота, которую Зеницу встречает вновь, больно царапает его сердце. На большой перемене Танджиро не было в классе. Он вышел за дверь, как только прозвенел звонок, за учителем со стопкой тетрадок учеников и с парой больших розовых папок. Оставаться в классе одному, где даже никто не захочет перекинуться и парой фраз и где есть эти ужасные окна, которые буквально мозолят уже глаза, Зеницу не может, поэтому он тихо встаёт, поправляет сползшую на плече кофту, и выходит. Агацума долго бы ещё брёл по коридору, если бы не столкнулся с чем-то большим, твёрдым и как-то по странному знакомо пахнущем лавандой. От осознания последнего, он в изумлении раскрыл свои глаза и испуганно посмотрел на того, кто нагло и бесстыдно не вылезал из его головы так долго. Этот чокнутый мерзавец стоит, смотрит сверху вниз на парня, кажется, ещё больше задрав свой подбородок, и беспечно так ухмыляется. – Вот так милая встреча, одуванчик. Я, когда зашёл в кабинет, удивился, что тебя нет на месте, искал даже, а ты тут гуляешь один по коридорам. – Т-ты…ты где был, Иноске? – Ох, там такая длинная история, даже не знаю, стоит ли тебе рассказывать. – Молчание в ответ сейчас ничуть не поколебало самолюбия Хашибиры, ибо он сам хотел всё рассказать, поделиться эмоциями, переполняющими его, хотя и выждал секунд тридцать, надеясь на расспросы. – Ты же видел мой последний пост в клинограмме и понял, о чём он? Сегодня день рождения Аой, я два дня готовил подарок! И знаешь, что случилось ещё… На этих словах Зеницу напрягся. Он неотрывно смотрит в чужое лицо, огромные сияющие зелёные глаза, на порозовевшие щёки и сжимает во второй руке свою ладонь, впиваясь в неё ногтями, царапая незажившие ранки, чтобы сохранять спокойствие на лице, не превратить его в искажённое ожиданием нервный пугливый вид. «Пожалуйста, не говори этого… пожалуйста, – проносилось в этой маленькой блондинистой голове, – я так хочу, чтобы мысли Танджиро оказались неверными.» – Подожди, мне тут не нравится. Давай в другом месте поговорим. Иноске оглядел полный коридор, а потом взял чужое запястье и поволок вверх по лестнице, на четвертый этаж, где сейчас было почти пусто, а, значит, будет меньше шансов быть подслушанными кем-то из знакомых, а потом быть обсуждаемыми всем классом. Может, на первый взгляд, этого и не видно, но Хашибира чутко относился ко всему, что касалось его, а быть кем-то вроде клоуна для того, чтобы разнообразить чужие скучные учебные дни своей личной жизнью, быть предметом различных слухов ему не хотелось тем более. – Сегодня утром я не проспал школу, одуванчик, а намерено. Я утром оделся, как обычно, и сел ждать в своей комнате, когда мать соберется и уйдет на работу. Конечно, я знал, чем это может закончиться, если она узнает, но я не мог по-другому, это был отличный случай. Потом я взял подарок, который приготовил для Аой, и пошёл к её дому. Ох, ты бы знал, как я тогда бежал, боялся, что могу не успеть или что она раньше решила пойти в школу! Когда мы встретились, я взял её за руку и повёл в наше с тобой любимое место, Моницу. Там сегодня с утра было так красиво, ты не представляешь: небо было розовым, но таким свежим и ясным, оно буквально переливалось со своей обычной голубизной! Ох, а наша любимая ива так окутала скамью! Её ветви спускались даже до пруда, а ещё они светились в солнечном свете, будто под блеском золота. Ах, Аой это так понравилось… Странно, что она не возражала, когда я взял её за руку, но, видимо, сама обо всём догадалась, как только увидела меня с огромной такой коробкой под боком и цветами. И в тот момент, как мы оказались там, она смущённо стояла и смотрела на меня своими большими красивыми глазами, я не мог даже вдохнуть от того, что переполняло меня. Но я взял себя в руки, подошёл к ней и… А дальше Зеницу уже не слушал. Он смотрел своими огромными стеклянными вмиг потускневшими глазами на парня, видел его шевелящиеся покусанные красные губы, видел его глаза, которые, то сужались, то расширялись ежесекундно, складки кожи у щёк от постоянной, не теряющейся улыбки, видел, как размахивал своими руками Иноске в процессе разговора, но ни черта не слышал. В его голове образовался какой-то вакуум, который никоем образом не подпускал и писка извне. Всё мысли, что скопились по мелким извилинам, из скромных местечек, начали выходить, выползать, образуя какой-то огромный бесцветный, но плотный поток, от которого становилось тошно и мерзко. Гадкая тупая боль захватила маленькое сердце в свои колючие объятия и сжимала его с каждым разом всё сильнее, стоило уловить обрывки таких фраз, как: «её лицо так сияло», «она подошла ко мне, и мы обнялись», «я был так рад её улыбке». Больше нет сил терпеть подступающие слёзы, Зеницу и сам не замечает, как уже вторая капля, пропитанная мелкими блёстками, скатывается по его красной щеке и падает с подбородка прямо на ворот белой рубашки. Третья. Четвёртая. Следом пятая и шестая. И вот уже забивается соплями нос, он издаёт свистящий тихий звук при каждом вдохе, и вся картина милого, очаровательного Зеницу смазывается в его голове. Он почувствовал стыд за свои слёзы. – А потом я подумал, почему бы не прийти на оставшиеся уроки, и вот я здесь. А? Что с тобой? Ты почему плачешь?! – Взгляд зелёных глаз только в эту минуту упал на лицо этого блондинистого мальчишки. Всё это время Иноске смотрел куда-то сквозь, видя в своих мыслях лишь образ девочки с хвостами, прижимающей к пухлой груди розовый букет цветов, но никак не искажённого болью парня. – О-ответь, это же совсем не смешно! Ты ещё так странно выглядишь. Неужели ты накрасился, Моницу… – А ты только заметил это, да? Ты задолбал уже, придурок! – Вскрикивает Зеницу, а его голос, надрывный, высокий, смешивается с трелью звонка. – Уже звонок, нам надо идти на урок… – Ты никуда не пойдёшь! – Агацума толкает Иноске к стене так, что изо рта синеволосого вылетает удивлённое «ах». Этот парень сейчас даже не думает о том, что Хашибира сильнее его в тысячу раз, что он одной рукой может спокойно, без затруднений, оттолкнуть от себя это дрожащее тело, а, может, и даже избить. Блондин чувствует, как боль и отчаяние сменяются на какой-то странный неконтролируемый гнев, ненависть, но, к странности, к самому себе. Особенно распаляет его мысли о недавних надеждах, которым он, как самый настоящий глупец, начинал даже верить. И Зеницу верил, но так скоро эти самые жалкие листы надежды, защищавшие его сердце так, словно это было по хрупкости нераскрывшимся молодым бутоном цветка, были растоптаны, измазаны грязью реальности. – Ты что, чёрт возьми, делаешь?! – Всё это время, всё это гадкое время я не мог терпеть твои рассказы об Аой. Как ты думаешь, почему? – Неужели тебе нравится Аой? – Вены на этой мощной загорелой шее вздулись от напряжения, кулаки, до этого державшиеся за покрашенную стену, сжались. – Ты же понимаешь, что ты не сможешь быть с ней. – Я и не хотел этого, идиот! Боже, Иноске… Неужели ты за всё это время так и не заметил? – Блондин оторвал от стены свои руки. Пути назад больше нет. Вот эта самая минута, когда всё должно закончиться. Абсолютно всё. Конец. – Всё это время мне нравился ты… – Что?.. – Я не знаю, когда началось это, я не знаю! Мне кажется, ты мне начал нравиться с того момента, как мы познакомились. Но я полюбил тебя, слышишь, Иноске, я полюбил тебя в то самый момент, когда ты раскрылся передо мной, когда рассказал о себе, казалось бы, самое сокровенное! Я думал, что сошёл с ума, но это была правда! И каждый раз, видя тебя, моё сердце… моё сердце… оно страдало, Иноске. Моя любовь крепчала, с каждым днём, но мне было невыносимо больно с тобой. А сейчас я будто пуст совсем без тебя. – На губах появилась ухмылка. – Я волосы завил для тебя, накрасился для тебя как самая настоящая девчонка. А ты этого даже не заметил. Чувствую себя настоящим дураком, раз решил сделать это вообще. Видишь, какой я влюблённый идиот? Иноске, кажется, впервые за свою жизнь испытал настолько сильный шок. Он стоял с раскрытым ртом, с огромными глазами, которые увеличивались ещё больше с каждой новой фразой, и даже не знал, что делать. Хашибира не мог поверить в слова друга, он уверял себя в голове, что это шутка, что скоро из-за угла покажется Танджиро, а это всё окажется лишь их глупым спором, где Зеницу оказался в проигрыше. Но скатывающиеся по лицу слёзы пытались уверить его об обратном. Внезапно Зеницу пошатнулся вперед и грудью придавил Иноске к стене. Взгляд светло карих, медовых глаз недолго задержался на побледневшем лице: мягкие тёплые влажные губы робко накрыли чужие сухие и потрескавшиеся. Хашибира не мог сделать и вдоха, и в эту минуту удушья он почувствовал сладковатый вишнёвый вкус. Агацума не пытался раскрыть под своим напором губы, протолкнуть в чужой рот язык, и, более того, пройтись им небу возлюбленного, смешивая слюни в этом приторном поцелуе. Всё было по его характеру: робкое, можно сказать, даже пугливое, но искреннее волнующее прикосновение. Оно было полно любви, чистой и ясной, как и её обладатель, не было и намёка на страсть или похоть. От такого поцелуя мелкие мурашки рябью бегут по коже, от него есть приятное покалывание у самых кончиков пальцев. И в эту самую секунду Иноске понял весь смысл сказанных слов, он поверил им. Они разделили свой первый поцелуй на двоих. Зеницу убежал, а Иноске и не стал его догонять. Он остался стоять там до самого конца урока со смазавшимся на губах вишнёвым блеском. На следующий день Зеницу не появлялся в школе, как и в остальные дни, недели. Зря Хашибира караулил его в первые вечера: старик Агацума был в доме один, на вопросы не отвечал, уходил от них, а после и вовсе закрыл дверь и не открывал больше. Парень посещал даже Танджиро, но и там Зеницу не было, а выбить информацию у Камадо даже с кулаками не получилось. Зеницу просто исчез из жизни кабана, оставив какой-то странный след. В тот самый день признания, до встречи с Зеницу, Иноске стал встречаться с Аой, так и продолжилось дальше, но отчего-то Хашибира стал чувствовать, как интерес к этой девушке поблёк, а та, увы, и даже не замечала этого, очередной раз обнимая сильную руку и улыбаясь красивыми белыми зубками. Но расставаться он не собирался, просто плыл по течению, оставаясь в мыслях в том самом дне. Странная тоска вывела из его щёк весь розовый румянец.