цветок

       аркадию всегда было больно смотреть на лилию. больно не потому, что она приносила лишь негатив в его и без того жужжащую от проблем голову, а потому что он задыхался каждый раз, что она на него глядела. больно было настолько, что даже казалось, что горло дерут дворовые кошки своими острыми, как бритва, когтями… а потом случилась тотальная финита ля комедия.        аркадий стал кашлять. много и часто, и до невыносимых рвотных позывов, выворачивающих его ломаное, исхудавшее тело в неказистые фигуры. судороги пробивали ещё несколько минут после этого, дёргая за мускулы, как за ниточки, и чувствовалось, что под кожей ползают опарыши. лицо чесалось нестерпимо, так и норовя превратить это и без того пугающее лицо маньяка в совсем кровавое месиво, которое лилия уж точно не оценит.        лилия        лилия… олеговна        л и л и я        аркадий страшно испугался за себя, когда после очередного приступа нескончаемого кашля увидел на своих ладонях алую, поблёскивающую в свете лампы кровь, а в ней — белые, проглядывающие из красноты жижи лепестки. он сразу понял, что это за цветок. это была она.        нет, не в прямом смысле сама лилия олеговна, это была обыкновенная, растущая в земле лилия… но теперь она произрастает из самых лёгких неудачливого казановы, смотреть на которого лилия олеговна без материнских замашек не может. или это играет в ней её крутой характер, но ведёт она себя с аркадием насмешливо и несерьёзно, когда он готов лишиться квартальной премии ради неё.        собраться с мыслями было трудно. всё копошилось внутри, как черви, которых только достали из сырой земли на поверхность и пытаются нацепить на крючок. хотелось вспороть себе грудину, перелопатить всё рёбра, но достать этот чёртов цветок и… подарить его ей. подарить, как знак самых чистых и самых благих его намерений, ведь не может же быть простой случайностью, что в его нутре решила пустить корни лилия?        и всякий раз теперь, что кашель, напрыгнувший в порыве загрызть, мучил аркадия, тот, скрываясь ото всех, собирал маленькие лепесточки той самой лилии, что не давала ему покоя. она перекрывала трахею своими листьями, вставая костью поперёк, и синева часто проблёскивала на измученном лице аркадия, отмахивавшегося от этого простым недосыпом. сжимающиеся от тесноты лёгкие не давали нормально жить, терроризируя нечеловечески тяжкими одышками и вечной аритмией.        но он выжидал. ждал долго и терпеливо, чтобы уж наверняка, а потом резко поймал лилию олеговну в холле и протянул сложенные в лодочку ладони ей, виновато опуская глаза, будто он специально подстроил всё так, что вынужден отхаркивать эти белёсые, словно кожа лилии олеговны, лепестки. она долго глядела на них, даже не зная, чего от неё хочет аркадий, — ладони он так и не раскрыл, — а потом додумалась и, положив свои аккуратные пальчики на его жилистые кисти, сделала это.        и обомлела. замолчала совсем, даже дышать перестала, а потом ухмыльнулась так с чертовщинкой явной, сверкая глазами, но так по-родному, что обомлевший от стресса и шока аркадий оттаял, розовея щеками. расхохоталась так на свой манер привычно, а потом быстро пальцы в рот запустила и сняла с языка голубенький лепесток любимых аркашиных васильков.        — я уж думала, что ты так и помрёшь, — язвительно заметила она, а потом резко переменилась в настроениях. — да шучу я, я бы тебе помереть не дала.        и аркадий тогда прокашлялся в последний раз, ощущая, как в груди становится просторнее.