Влюбчивость

Кэролайн проклинала свою "влюбчивость" самыми последними словами. С ничего более мучительного никогда не случалось. Вся эта эпопея началась, наверное, когда ей было семь лет. Тогда в школе им крайне вежливо посоветовали поговорить с родителями на тему любви. Маленькая Кэролайн, девочка с двумя лёгкими золотистыми хвостиками, завязанными бантами, так и подошла к маме, наивно глядя на неё большими голубыми глазами: "Мама, а нам в школе дали задание поговорить о любви!" Её мама немного нервно обняла себя за плечи, посматривая на дверь: папа должен был прийти с работы через полчаса. Кэролайн терпеливо села на край своей кровати и расправил школьную юбочку, которую ещё не успела снять. - Что ты мне расскажешь? Там интересно? Её мама как-то судорожно отдернула руки от плеч и сдула со лба жидкую русую чёлку до того смешно и неуклюже, что Кэролайн рассмеялась: - Мама, ты очень милая! Та же присела рядом и начала так, будто рассказывает сказку: - Любовь... Она как очень крепкая дружба. Только тебе не просто интересно проводить с другом время, вам не только весело вместе... Ты хочешь, чтобы он разделил твою жизнь, чтобы у вас все было общее: и дом, и детки... - Как красиво! - воскликнула Кэролайн. - Я очень хочу любить! У неё сияли глаза. - Но это ещё не все. Прежде чем полюбить... Тебе нужно найти своего человека и влюбиться в него, понять, какой он замечательный... И чтобы он понял, какая замечательная ты... И тут мама почему-то осеклась, но Кэролайн этого не заметила. - Мама, мама, а у меня ведь обязательно будет так, да? Это так прекрасно! Мама кивнула, тихо пробормотав, что да, обязательно... И больше они на эту тему не говорили. Кэролайн всегда была очень яркой и даже вспыльчивой девочкой: она легко расстраивалась, легко веселела, улыбалась очень искренне, но переживала долго и тяжело. Когда Кэролайн было двенадцать, у неё умер дедушка. Она несколько дней не выходила из комнаты, не ела, почти не пила. Через неделю после этого она услышала, как мама разговаривает с папой на кухне поздно ночью. - Дорогой, - тихо, немного придушенно говорила мама, - я беспокоюсь за нашу малышку. Как бы она не стала... Чересчур влюбчивой. Ты понял. Кэролайн очень глубоко задумалась. И очень забеспокоилась. На следующий день, в школе, она спросила про это свою лучшую подругу, Мэгги. По мнению одноклассников да и всех сверстников, Мэгги была самой умной и вообще - чуть ли не ведьмой. Но сама она скромно признавалась: - Это мне мама сказала, я не сама догадалась. И вот Кэролайн обратилась к ней. - А ты не знаешь? - искренне удивлённо спросила Мэгги. - Если... Если человек влюбляется безответно... Ох, это так сложно! Пойдём ко мне, я тебя печеньем угощу! Мэгги заботливо заварила чай и, попросив понимающую маму погулять с собакой, усадила Кэролайн за стол, открыла пачку с ванильным печеньем и сама села напротив. - Задачку ты мне задала, как мама говорила, - улыбнулась Мэгги, ероша свои короткие густые волосы. - В общем... В общем, оказалось так, (а Кэролайн совсем не знала) что, когда человек влюбляется безответно, в его теле, вдоль позвоночника, вен, начинают виться лозы, почти как виноградные. И если никто не полюбит этого беднягу по-настоящему... - Он умрёт, - скромно пожала плечами Мэгги. - А твои родители... Просто моя мама всем этим занимается, она знает... У твоей мамы были... Лозы. Твой папа её спас. Кэролайн долго пила чай у Мэгги и молчала. Мэгги молчала рядом с ней, мерно вышивая крестиком. Кэролайн сидела, смотрела... Потом пришла домой и спросила прямо: - Мама, почему ты не говорила мне про лозы? А маме было трудно: Мэгги об этом совсем не думала. Она плакала, металась по комнате, сетуя на несправедливость... А мама прятала шрамы на шее и на запястья под свитером. Как будто ей было очень приятно ходить в нем даже в ужасную жару. - Я хотела бы узнать это от тебя! - выкрикнула Кэролайн, захлопывая дверь в комнату. А теперь Кэролайн вообще не хотела об этом знать. Страшно извернувшись, она смотрела на отражение своей спины в зеркале... И почти плакала. Вдоль чуть выступающих позвонков на шее вились тонкие зелёные полосочки. Они мягко обплетали позвоночник, расходились тонкой сетью по всей спине и жутко болели. "Доигралась." Кэролайн со злостью надавила острым ногтем на такую полосочку - лозу - и не почувствовала боли. Только по спине заструился тонкий ручеек липкого сладкого сока. И чуть кольнуло левую руку. Кэролайн было очень страшно - она не знала, в кого влюблена. Не было ни одного человека, который бы занимал её мысли... Да хоть каплю ей нравился! Разве что в голове крутилась мягкая мелодия, которую она услышала поздно вечером возле костёла... Не просто крутилась: если сосредоточиться, она наполняла все существо Кэролайн. Она услышала её из уст какого-то уличного музыканта, сидевшего на ветхой табуретке с инструментом, звучащим, как дождь. In the silence of the darkness... И он, этот уличный музыкант, пел так же: тихо, не бархатно, а шелково шелестел дождём и мягко проговаривал слова песни. Его голос не был удивительно чистым или мощным, нет, скорее уставшим... Но прекрасным. Невероятно прекрасным. Кэролайн простояла так все четыре минуты песни, не понимая, откуда у неё мурашки по коже. А потом ей позвонила мама, вырвав из этой мелодии... Кэролайн даже не разглядела лица музыканта. Она слушала его голос. "Неужели я настолько дура, что... Влюбилась в голос? Серьёзно? Помилуйте, я даже не знаю, кто он!" - думала Кэролайн, пряча зелёные веточки, обвивающие шею, под шелковым шарфом. Она помчалась, промолчав на все вопросы мамы, к Мэгги. У неё Кэролайн разрыдалась. Лозы начали неприятно стягивать ребра, мешали дышать... Кэролайн, скинувшая одежду прямо на пороге комнаты Мэгги, сутулилась, всхлипывая. - И больше никаких вариантов. Это он. Его голос. Мэгги сидела на полу рядом с Кэролайн и чутко гладила её спину. Кэролайн так быстро влюбилась... Лозы так быстро проросли... - Я не думаю, что кто-то ещё может быть влюблен так сильно... Это удивительно! - Мне плевать на это ваше "удивительно"! - всхлипнула Кэролайн. - Мне больно! Мэгги обессиленно опустила голову. Она продолжала гладить Кэролайн по спине. Уже две недели Кэролайн не ходила в школу. Ей становилось все хуже более стремительно, чем это можно было предположить. Она просто лежала в кровати и пела. Свой голос казался ей ужасно некрасивым, грубым... Солнце светило слишком ярко дале сковзь завешенные шторы, машины за окном жутко мешали сосредоточиться на воспоминаниях о песне. Голос музыканта, многократно отраженный о многогранные своды католической церкви. Тихий шелест дождя, издаваемый неизвестным инструментом, мерное постукивание ногтей и ножку табуретки... Поющему не нужна была музыка он и так был идеален. I live inside the dream. Calling to you spitit as a sail calls the wind... Кэролайн тоже жила снами. В которых звучал этот голос. Великолепный голос. Кажется, он приносил облегчение, и лозы не так тянули кожу с рёбер ближе к позвоночнику. С заходом солнца в комнату залетел ветер. Стремительно стемнело и началась гроза. Острые листья лозы светились мягким, но холодным синим светом, словно издевались... Громыхнул гром. Лоза, словно набираясь новых сил от дождя, тянула гораздо более мучительно. Мэгги написала, что не придёт. Кэролайн встала с кровати и, чувствуя, что лоза против, распахнула шторы. Снова громыхнуло. В большом зеркале у двери явно отражались тонкие флюорисцентно-синие нити лозы. И будто не отражалась сама Кэролайн. "Так нельзя," - подумала она и сорвала с окна темно-синюю бархатную штору. Ей нужно было платье. Темное, тяжёлое, чтобы переливалось шлейфом вслед за ней и обнажало спину. И чтобы... Можно было танцевать. *** - Джейсон, это пиздец, - почти торжественно, хотя и немного сумбурно изрёк Марк, одногруппник Джейсона, слишком интимно схватив того за руку. - Парень, полегче, - тут же отпрянул Джейсон. - Если это каминг-аут, то фиговый. - Я не об этом, - нервно дернулся Марк. - Пошли! И потащил. В туалет. Джейсон, конечно, пошёл, но... - Марк, я не из этих, серьёзно. - А я ещё серьёзнее! - почти злобно зыркнул Марк, и Джейсон затих. У Марка были лозы. Слабые, едва заметные, но, как он говорил (и не врал, ну просто потому что это Марк), очень болезненные. Он был влюблен в девушку, которая писала тексты песен доя из группы... Но она была помолвлена. Поэтому о лозах знал только Джейсон. Марк почти силой - он очень нервничал - запихнул Джейсона в кабинку и зашёл сам, начиная раздеваться, не закрыв двери. - Смотри внимательно, - сказал он, комкая толстовку. Марк, все ещё чем-то напоминающий кузнечика из-за непропорционально, по-подростковому длинных ног и рук, стоял, чуть сгорбившись. Его спина была бледной, почти кипельно-белой, с тонкими ручейками синих вен. - А лозы? - спросил удивлённый Джейсон. - Именно! - почти вскрикнула Марк. Он быстро натянул толстовку обратно и открыл дверь. - Их больше нет. А я не знаю, кто! Джейсон не понял. Марк нервно и немного устало потянул Джейсона к аудитории. - Кто-то в меня влюблен. И сильно - они прошли мгновенно. А я не знаю об этом. - И что, я понять не могу? - допытывался Джейсон. - Тебе же лучше. - Идиот, - вынес вердикт Марк. - Если я не полюблю в ответ, моя благодеятель почти смертью храбрых. Они уже зашли в кабинет, поэтому протяжное "А!" Джейсона слышали все. "Точно идиот," - подумал Марк. Марк учился с среднезахолустном колледже на такие же среднезахолустные тройки. Он был музыкантом, но музыкантом-новаторов, поэтому, окончив академический минимум по музыке, решил создавать свое направление. Он пел в группе и даже зарабатывал этим немного на жизнь. Только жизнь не очень удачно складывалось. Он влюбился в главную поэтессу всея, наверное, города - красавицу Анну, по словам её парня, владеющую языком во всех смыслах прекрасно. Ну, если опустить пошлые шуточки, Анна была и правда замечательной: немного задумчивая, внимательная и очень ласковая... А, главное, она писала стихи специально для того, чтобы Марк их спел. Она долго сидели вместе, подбирая слова, которые лучше всего ложились на голос Марка и которые выражали именно то, что требовалось. Долгие вечера она проводили вместе, исписывая тонны бумаги... Но Анна была верна своему жениху, с которым была помолвлега с детства. А Марк не выдержал. Было сначала стыдно, потом неудобно, ещё позже - страшно а теперь просто больно из-за лоз. Вернее, сейчас уже совсем не больно. Потому что лоз не было. И Марк не знал, кого за это любить! Посреди пары он метко кинул записку: "Есть идеи, Джей?" Идей, конечно, не было. А Марку было слишком непривычно не чувствовать тянущие нити на спине. И он знал, что они достались кому-то вместо него. "Я осени, очень люблю этого человека. Больше жизни," - убеждал себя Марк... Но все равно не знал, кому признается в любви. Как глупо! Он метался в нерешительности две недели. Он серьёзно стал спрашивать всех знакомых. С таким обеспокоенный, главное, видом! Его обвинили в гипертрофированном ЧСВ и послали куда подальше. А Марк серьёзно волновался. - Лозы - это мука, поверь. Я не хочу кого-то на такое обрекать, - объяснял он Джейсону, который уже почти со стыдом ходил следом. В четыре часа в срезу на город упала гроза. Жуткая. И почти никто, кроме людей с очень отзывчивыми родителями или машинами, не смог выбраться из колледжа. Лило как из ведра. - За мной приедут, - кашлянула Джейсон. - Но с нами тётя... - Ладно, я пешком, - пожал плечами Марк, даже не понимая, что говорит. И, быстро попрощавшись, нырнул в дождь. Ему сразу захотелось вернуться, такой дождь был силы. Но он уже попрощался... Поэтому, олицетворяя полное отчаяние, он один во всем городе шёл по улицам. Стена дождя мерно сдерживалась козырьками магазинов и прочих заведений, поэтому по центру города идти было очень даже сносно. Но на условной границе "старого города", обрамленного соборами, череда козырьков прерывалась. Марк с грустью это предчувствовал и был готов уже короткими перебежками покрыть расстояние от старого костёла до трамвайной остановки, а дальше как пойдёт... Но увидел у темно-серого вымокшего каменного собора девушку. Её спина была очень бледной, даже яркой на фоне окружающей темноты то ли из-за света фонаря, то ли... То ли из-за того, что на коже светились лозы. По и без того замерзшим плечам Марка пробежал фантомный холодок. Плечи же девушки отягчало мокрое бархатное платье, выглядевшее, из-за того, что было напитано влагой, как сплошной поток воды. Девушка вся сама была как дождь. Она осторожно танцевала, боясь шевелиться, но даже так она выглядела очень изящно. Все её движения были будто специально выверенными... Даже с расстояния Марк видел, как натягиваются тонкие верёвочки лоз на её коже. Он знал, что больно. А узор - точь-в-точь, как был на его спине ещё пару недель назад... Он сорвался с места. Единственная идея, которая теплилась в его голове: в него влюбилась девушка, услышавшая, как он поёт, несколько недель назад у этого костёла. Громыхнул гром. Марк стоял под дождём, неуклюже убирая пальцами прилипшую ко лбу внезапно длинную чёлку и боялся дышать. В ритме её движений он чувствовал ритм им же написанной песни, которую... Слышала только та девушка. "Мне кажется," - убеждал себя Марк. Но эта девушка, умудряясь танцевать, открывая только изрезанную лозами спину, слова обыгрывала взмвхами рук, поворота и головы слова песни... Которые знал только Марк. Rich into the blackness... Девушка будто бы упала, с надрывом согнув спину и выдыхая так, что было слышно сквозь дождь. Find a silver line... Она протянула руку, на которой серебрилась ниточка лозы, вверх, к нему, озарившемуся молнией. - Мне кажется... - тихо прошептал Марк. Девушка ахнула, словно загнанная птичка. Марк смутился. - Прости... - хрипло из-за холода сказала она. - Ты не мог бы сказать ещё что-нибудь?.. Она подошла к Марку, оказывается, с трудом волоча тяжёлый бархат наспех сшитого платья. - Мне кажется, - продолжила она, смущенно поднимая на растерянного Марка взгляд, - я уже несколько недель страшно влюблена в твой голос. Марк выдохнул. Он обнял, не смотря на промозглую одежду, девушку и, даже не спросив имени, тихо поблагодарил. - Я искал тебя. Не годами, но искал. Ты меня спасла, и я должен спасти тебя. - От чего? - не поняла она, с трудом сглатывая. - От... Влюблённости. Ты ведь не против, если я в тебя влюблюсь? - невероятно легко и обыденно спросил он. Девушка ответила: - Я Кэролайн. - Марк. *** И выяснилось, что стихи Кэролайн гораздо мелодичнее, чем стихи Анны. А Марк изначально знал, какие цветы ей нравятся.