…
А что вообще было потом?
…
Гончаров очнулся на твёрдой постели в тёмном помещении. Размотавшиеся бинты сползли, покрывая лицо хлопковыми путами. Тело саднило и раздирало от боли, было неповоротливым и тяжёлым, словно мужчина сам стал той грудой камней, из которых состоял его голем. Иван не помнил того, как оказался здесь. В голове мелькали отрывки недавно произошедшей злополучной битвы, а потом наступала тьма, обволакивающая тело, погружая в дремлющую негу, расслабляющая и отнимающая последние силы. Голова будто залилась свинцом, не желая отрываться от прохладной подушки. Иван понимал, что находится в подвальных лабиринтах убежища, но он не знал того, как и почему оказался здесь. За дверью послышались знакомые неторопливые шаги приближающегося человека, шелест плаща которого Гончаров не спутал бы ни с чем. Иван на мгновение задержал дыхание, когда дверь в комнату приоткрылась и в помещение пробился тусклый свет, исходящий из коридора. Фигура подплыла к кровати Ивана, вырастая будто из-под земли и склоняясь тенью над слугой. Тёмные распущенные короткие спутанные волосы закрывали прекрасное белоснежное лицо. — Иван, вам уже лучше? — Красные глаза сверкнули в темноте, обжигая холодом самое нутро Гончарова. — Ах, Господин! — На лице вновь появилась столь привычная для всех «Крыс» полубезумная улыбка — Вам не стоит беспокоиться о таком жалком слуге! — Дыхание Гончарова участилось, когда Бог поправил своей холодной рукой бинты на его лице — Я ведь сыграл свою роль в вашем великолепном плане, Господин? — Конечно, Иван — Достоевский удостоил обер-камергера снисходительной улыбкой и, развернувшись, добавил — Приступаем ко второй части плана. Эта фраза была последней, которую слышал Гончаров от своего Бога. В этот же день Господин сдался. Иван был уверен — это тоже часть безупречного плана Достоевского. Его Господин не допускал ошибок и всё, что с ними происходило, было продумано до мельчайших подробностей с самого начала. Был выверен каждый шаг подчинённых, любое ранение и даже вздох были подвластны лишь Достоевскому. План Бога был идеальным, как и сам Фёдор, ничто не могло его испортить и пойти не так, как было задумано…Не могло, ведь, правда?
Гончаров уже не был в этом уверен. Он улыбался, оказавшись в помещении, где пару минут назад слышался металлический рёв циркулярных пил, выстрелы, хруст ломающихся вдребезги костей и обезумевшие от боли крики отчаяния. Иван просто не мог не быть счастливым. Господин избавил его от печали, позволив радости поглотить полностью его, жалкого грешника, душу. Иван был бесконечно благодарен Богу за такую щедрую награду, подарившую ему вечное несоизмеримое счастье. Но почему тогда душа так заныла от щемящей боли, разрывающей изнутри его тело, впивающейся шипами в самое сердце и выворачивая наизнанку, когда Гончаров, проплыв по опустевшим коридорам, оказался на сцене, где пару минут назад разыгрывалось самое настоящее театральное представление? Иван опустился на колени рядом с одним из тел грешников, чьей кровью были окрашены стены и пол этого когда-то белоснежного зала. Мягкая улыбка озарила лицо Ивана, когда тот легко, почти невесомо, коснулся растрёпанных блондинистых волос, заплетённых в длинную, когда-то не опороченную багряным, косу. — Николай, прошу, пойдёмте — Гончаров аккуратно проводил пальцами по ещё тёплой коже, обводя черты лица арлекина — Ваше выступление закончено, прошу, пойдёмте. Господин уже заждался Вас. На лице клоуна была безумно любимая Гончаровым улыбка. В широко открытых разноцветных глазах застыло мгновение паники, смешавшееся с безумием. Маска, вся покрытая трещинами, лежала на холодном полу недалеко от тела. Иван безответно звал арлекина по имени, умоляя подняться и пойти за ним к их столь любимому Господину, надеясь на то, что это очередная шутка, клоунада и лишь театральное представление. На душе было так спокойно, по венам, словно вязкий сладкий сироп, растекалась счастье, а тёплый влюблённый взгляд светло-голубых глаз был направлен на бездыханного Николая, утопающего в луже его собственной крови. Гончаров обводил пальцами черты чужого лица, гладил арлекина по волосам, а тёплые губы невесомо касались охладевшей кожи, будто желая разогнать кровь внутри тела. Иван сидел в гробовой тишине, с надеждой взывал к Гоголю, желая, чтобы тот пришёл в себя и ушёл с ним. Перчатки, бывшие когда-то белоснежными, насквозь пропитались алой тёплой кровью, а концы длинных прядей серебряных волос медленно окрашивались в бордовый. Гончаров мог лишь улыбаться, смотря на то, как Николай, распиленный напополам, лежит перед ним, не шевелясь и не дыша. Иван был благодарен Господину за подаренное ему вечное счастье, но ему так хотелось испытать хотя бы каплю той самой, потерянной и давно позабытой печали, проронить хотя бы одну слезу над телом арлекина. Но вместо этого он лишь безумно улыбался, ласково называя Гоголя по имени, взывая к его Богу, поглаживая того по волосам и лицу, и терпеливо ждал ответа. Если его Господин подарил ему счастье, о котором всегда так мечтал Гончаров, то почему сейчас ему хотелось отдать всё, чтобы хоть на мгновение испытать те настоящие эмоции, которые испытывают обычные люди, видя перед собой мёртвое тело любимого человека? Но Иван не мог сомневаться в своём Боге и его планах.Он просто не умел.
Гончаров был просто поломанной пешкой. А испорченные фигуры должны отправляться в утиль, предоставляя место на сцене новым актёрам. Иван — всего лишь очередная пешка в идеально продуманной шахматной партии Достоевского, которой хотелось отдать подаренное ему безграничное счастье и уйти вслед за птицей, вечно сидящей в клетке его Бога, и так и не познавшей столь желанной истинной свободы.