Lazing On A Sunday Afternoon

      — Тиффани. Я сплю. Ложусь на живот и отворачиваюсь. Ну что ж такое. — Дорогая, как тебе не стыдно? Я домой пришел в три часа ночи. Никакого эффекта. — Тиффани! У тебя совесть есть? Мое возмущение нарастает параллельно с нежностью: что ж, яд и антидот нейтрализуют друг друга. — Малышка, я все понимаю. Кроме, наверное, того, как можно так сильно чего-нибудь хотеть в такую рань. Разве что спать. Нет, это уже переходит все границы. Я приподнимаюсь на локтях и грозно смотрю в ее невинные круглые глаза. — Слушай, — говорю я, стараясь звучать как можно строже, — разве я, когда хочу жрать, бужу тебя таким бессовестным образом? Что? Ты говоришь, у меня нет такой необходимости? Ну хорошо. Допустим, меня кормишь не ты, а Джо. Но и ему я ведь не начинаю петь в ухо в шесть утра! (Хм, это было бы правда странно!) Ты утверждаешь, сейчас не шесть утра? Смотрю на часы. — Ну окей. Не шесть. Двенадцать. Какая к черту разница? Все равно, ты бессердечная, Тиффани. La belle dame sans mérci… А проще говоря, настоящее чудовище. Даже Дилайла так себя не ведёт, как ты сегодня. Я снова погружаюсь в сон. Телефон возвращает меня в реальный мир. Определитель выдает знакомый мюнхенский номер. Тебя только не хватало. Поднимаю трубку. — Его нет дома. У кого, у меня голос похож? Ах, ну что вы, это лучший комплимент в моей жизни. Отстань, Винни, меня правда нет дома. Нет, я не приеду. Все. Tschüß. Снова ложусь и потягиваюсь. В окна льется яркий солнечный свет. Можно подумать, я вовсе не в Лондоне. — Тиффани, имей терпение! Оглядываюсь по сторонам. На тумбочке рядом стоит чашка кофе, которую Джо принес мне утром, валяется упаковка strepsils и начатая пачка сигарет. Нет, ничего из этого тебе не подойдёт, малышка. Вскакиваю с кровати. Тиффани спрыгивает следом за мной, настойчиво трётся и заглядывает мне в глаза. Распахиваю дверь спальни. — Прошу, ваша светлость. Тиффани в сомнении стоит на пороге, чуть заметно покачивая гордо поднятым пушистым хвостом. Я вздыхаю. Так уж и быть. — Джоуи! Фиби! Покормите ребенка! — кричу я, и акустика просторного холла, даром что ковры на полу, доносит мой голос до первого этажа. Тиффани одобрительно смотрит на меня и наконец соизволяет выйти. Я накидываю махровый халат и иду на балкон, попутно зацепляя сигареты. Но не успеваю отойти и на два шага, он снова звонит. — Винни, я все тебе сказал. Нет. Я не приеду. Я не приеду. И вообще. Между нами все кончено. Бросаю трубку. Быстрее на балкон, пока мой солнечный настрой не покинул меня. Нельзя его терять. Телефонный звонок останавливает меня на пороге балкона. Я начинаю злиться. Злиться — это не страшно. Все лучше, чем вчера. По дороге в аэропорт. Я решительно разворачиваюсь. Ладно. Ты сам меня вынудил. Сейчас я наконец это сделаю. Размашисто иду через спальню, огибая кровать, к телефону, не глядя на дисплей, срываю трубку. — Verpiss dich Arschloch!!! Получается идеально: невероятно свирепо. И прямо совсем без акцента! Но что это? Я замираю с трубкой в руке… И мучительно краснею, услышав ее голос. Ну все правильно, мюнхенский же был номер… Только другой. Просто я не посмотрел. — Du spinnst wohl? — Эм. Би… Это я не тебе. Прости! — Ха-ха. А то ведь я могу сделать, как ты просил. — Барби, я же сказал, я не тебе. Кирхенбергер обзвонился. Достал. Она смеётся. — Ясно. Ты в порядке? — ее голос становится мягче, обретая мои любимые, такие сексуальные нотки. Ее голос — как прикосновение ночного мотылька, когда летним вечером резко шагнешь на освещённую фонарем террасу. — Да, малыш. Я в порядке. — Когда приедешь? — Не знаю. На день рождения. Ты приезжай ко мне. — Я не могу, у меня съёмки, ты же знаешь. — Знаю. И это отстой. — У тебя тоже съёмки. — Да. И ты обещала в них участвовать. — Чтобы ты шел мимо меня босиком весь в красных перьях, а я наступила тебе на ногу? Как я могу забыть. Жди. Я, честно говоря, уже взяла билет. — Би. Я обожаю тебя. — Verpiss dich! Счастливый, иду на балкон. Все вокруг пронизано июньским солнцем. Сад светится и дышит свежим, невесомым ветром, что налетает порывами и снова стихает — словно заигрывая с деревьями. Пруд весь покрыт ослепительной рябью, сквозь которую видно, как плавно движутся в зеленоватой глубине алые, золотистые и жемчужные спинки кои. Джим, в спортивных штанах и белой майке-алкоголичке — моей, между прочим! — поливает газон. Поднимает глаза, прикладывает руку козырьком над глазами, видит меня. Он никогда просто так не смотрит на меня. Он следит за мной цепким и властным взглядом, как за игрой любимой команды, которая просто не имеет права проиграть. Что бы я ни делал. Я могу шнуровать кроссовки, расчёсывать кошку, бриться, есть, сгребать листья, отобрав у него грабли — не важно. Каждое мое движение он словно инспектирует на предмет… чего? Я не знаю. Но я автоматически начинаю кокетничать с ним. В его грёзах мы уже давно любовники. Как будто тот почти дружеский перепих это предложение руки и сердца, честное слово. Он звонит мне, когда я в туре. Когда я в Мюнхене. Когда я в студии. Он находит тысячи предлогов и маленьких дурацких вопросов. Он звонит мне. И мне как-то безалаберно-приятно, что меня так страстно добивается этот угрюмый, как плюшевый медведь от Steiff, и такой трогательно брутальный, тихий ирландский мачо. У него большие, теплые, сильные и трепетно-осторожные руки. У него хитрые и одновременно бесхитростные глаза. Он гордый и наивный. Он влюблен в меня. Он ладный и быстрый. Люблю таких. Винни медлителен и задумчив, а я все медленное воспринимаю, как опасность. Обманчиво-медленными бывают кобры, когда факир услаждает их капризный эстетский слух своей игрой, а они благосклонно покачиваются над раскаленной дорожной пылью у его сложенных лотосом коричневых тонких ног, словно наслаждаясь его мнимой беззащитностью. Я с детства люблю все быстрое. В медленном есть коварство. В быстром — честность и красота. Как Роджер водит машину. Как Брайан разминает свои божественные пальцы. Как Джон пишет свои партии, или как он успевает выкрикнуть, чтобы я не наступал на тот провод, где отходит контакт. Я задумался — я просто хочу завтрашний день. Хочу репетицию. Ненавижу выходные. Я закуриваю и снова смотрю на Джима. Он пытается сосредоточиться на работе, а взгляд, сам, так и тянется, скользит и прирастает ко мне. Я облокачиваюсь на перила, ставлю носок правой ноги на стопу левой — голое колено выглядывает между пол халата и между кованых прутьев балкона. Я щурюсь на солнце и выдыхаю дым. Выпрямляюсь и присаживаюсь на перила. Он сейчас устроит болото в моих ирисах. Я слегка улыбаюсь. Джим улыбается мне в ответ. Очнувшись, перекидывает шланг дальше — блеск брызг гаснет в тени яблони, вода с шелестом льется сквозь темные лаковые листья хост. Я чувствую ее свежий запах. К Джиму подходит Голиаф и трётся о его ноги. Прислоняется своим хрупким, песочно-полосатым тельцем. Доверяет. Чем я-то хуже? Я хуже. Тем, что боюсь верить людям. Втыкаю окурок в пепельницу. Иду в ванную. Стук в дверь. Фиби, кто же ещё. — Фред, ты жив вообще? У нас там ланч готов! Жив я, куда я денусь. Почти не пил вчера. Стакан водки со швепсом не в счет. Только настроение, сука, вот-вот не удержится и из приподнято-авантюрного ухнет в яростный, когтистый, вязкий блюз. Вот что значит, напудриться до чёртиков накануне. Да нет. Кому я вру. Дело не в пудре. Так, стоп. Мы собирались в ванную. И вот там-то, в ванной, меня всегда и посещают самые гениальные идеи! Пулей вылетаю в короткий светлый коридор, несусь мимо гардеробной в спальню и запрыгиваю на кровать, хватая телефон. Набираю номер. Пожалуйста, будь дома! Гудки. Гудки. Мать их, гудки. Есть!!! — Дэвид! Я дома в Гарден Лодж. Слушай… Да, вчера прилетел, не важно! Слушай! Приезжай ко мне сейчас. Это срочно. Ты должен меня спасти. Как? Да хрен знает. Можешь меня похитить, например. Жду!