Строить

Слэш
G
Завершён
96
автор
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
96 Нравится 6 Отзывы 14 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Аркадий гордо улыбался каждый раз, когда Базаров не видел. Все его приятели многозначительно смотрели друг на друга и с уважением говорили: «Кирсанов лучший друг Базарова. Везде вместе, не разлей вода». Аркадий радовался, как ребёнок, но виду не подавал, чтобы быть похожим, быть достойным умного и интересного Базарова, человека, которого уважали.       Он ходил за ним хвостиком, вслушивался в каждое слово, буквально впитывал всё, что только мог. А Евгений просто был не против. Почему бы не научить юношу полезному, почему бы не показать как можно и должно жить в мире.       Евгению просто нравилось показывать пример. А Аркадию просто нравился Евгений. — Бросьте музыку, Аркадий, в ней нет ничего стоящего. — Как же… а Моцарт, а… — Всё пустое, что в нём полезного, в вашем Моцарте? Небось, сгнил уже. Занялись бы наукой.       И он бросал ноты и брал в руки энциклопедии и тяжёлые учебники на латыни, которую почти не понимал. Приходилось брать другие учебники, чтобы учить латынь. Преподаватели радовались его успехам, друзья усмехались ненужному рвению, но Евгений. Евгений одобрительно кивал головой и чуть снисходительно, но по-доброму, улыбался, когда Кирсанов прибегал к нему с книгой в руках и восклицал: «Вы знали?!»       И ради этого было не жаль потратить часы сна на изучение латыни, было не жаль махнуть на насмешку старого друга, наконец, совсем не жаль пропустить товарищескую пьянку (особенно это, ведь Базаров не одобрял такие сборища — они лишь помутнение ума).       Все старания были не зря: Базаров видел, ему было приятно такое внимание к его словам. Он много говорил: всё объяснял и приводил примеры, беззлобно шутил над старыми поколениями и улыбался.       Он улыбался Аркадию не так, как прочим, и это помогло решить все сомнения.       Евгений просто любил науку, любил быть умнее и выше прочих. Аркадий просто любил Евгения.       Это пришло как озарение, как первый луч восходящего солнца, как желание учить латынь. И засело так же крепко, как латинский алфавит на первой странице книги. Только разве так можно, разве он не мужчина? Выходит, что можно, стучало сердце. А мозг как-то слишком занят биологией на латыни. Но как бы там ни было, а говорить об этом нельзя, их дружбу испортить — себя погубить. А так и будет, ведь говорил Евгений, что любовь — просто кровь, просто замыкания в голове, просто (это, наверное, единственное, о чем Кирсанов слушал невнимательно)… не то, во что надо верить.       Кирсанов лучший друг Базарова. Они ходят в библиотеку, долго беседуют в парке и пьют чай в их общей маленькой квартирке. Базаров более заинтересовано кивает и даже задаёт вопросы, когда Аркадий начинает говорить о науке (ведь тот теперь подробно изучает физику). Часы и вовсе начинают пролетать как минуты, когда они вместе садятся за новый, заграничный «учебник математических наук».       Кирсанов выясняет, что друг знает не всё на свете, но от этого тот становится только краше, живее. Оказывается, можно рассказывать что-то и получать удивлённые взгляды и просьбы, мол, скажи-ка, что за автор той чудной статьи. Только про искусство говорить не стоит (ведь это бредни тех, у кого нет моральных сил для учёбы, право). И в который раз подтверждение: знаться с таким умным человеком одно удовольствие.       Однажды Базаров рассказывал о новом, поистине удивительном открытии. Был час ночи, и Аркадий давно хотел лечь спать, но не мог прервать речь друга или попросить рассказать утром. Ведь будет уже не то, пыл поубавиться, подробности потеряют в красках; так что он слушает, силясь не уснуть за столом. Глаза Евгения горят так, как тот обычно себе не позволяет, должно быть, ночь открывает в человеке что-то потаённое. Наблюдать за ним приятно, пусть и часть слов проходит мимо, а половина смысла не понимается — всё равно хорошо, интересно. — Мне бы хотелось самому попробовать провести этакую вещь, да только у нас лягушки по площади не скачут.       Кирсанов встрепенулся, заслышав в этом предложении что-то щемяще-родное. Лягушки, болото, чего здесь такого? И тут же сознание подталкивает — река, лес, травы, луга, дом. — А поедем со мной к отцу, там лес близко, наловим лягушек на всю зиму. — Что ж мне их, в банки что ли, да на зиму, — смеётся, после его слов смеётся, — Слушаешь ты меня или уже  спишь? — Да что ты, слушаю, — разве можно так говорить, чтоб он да уснул! — А что ты серьёзно, про отца-то? Примут меня твои? — Конечно, всерьёз! Ты мой лучший друг, такой умный человек, мой дядя и вовсе будет в восторге. — Не преувеличивай мой ум, то без проку. Но я бы с удовольствием посмотрел, как ты живёшь, особенно когда из того лягушачья польза, — и снова улыбается так широко, — Давай-ка спать, а завтра обсудим на свежую голову.       Аркадию казалось, что весь мир складывается так, как ему хочется. С этой мыслью он лег в кровать, с этой же проснулся. Базаров был будто веселее, чем обычно, подвижнее даже. Они быстро решили, что отправляться нужно через неделю.       Поездка не была утомительной или скучной, всё те же разговоры и рассуждения. — Не ищи для себя идеалов, это всё старые привычки, — да как же не искать, Евгений, вот же ты сидишь, почему не идеал. Но вслух такое не скажешь, да и не место, не время.       Хотелось, чтобы Базарова оценили отец и дядя, хотелось долгих вечерних разговоров, хотелось мирных споров и старых книг. Много чего хотелось, только вот не заладилось у старших Кирсановых общения с нигилистом (дядя, наверное, один умел так презрительно произносить это слово, чтобы люди незнающие могли подумать, будто это худшее оскорбление света). Аркадий пытался их примирить, после просто вздыхал, ну, а однажды, не выдержав, обратился напрямую к Базарову: — Ты так категоричен с ними, неужели нельзя никак сойтись во взглядах или хотя бы выслушать, не кривя губы? — А что же мне — согласиться с их отсталыми взглядами, или тебе они тоже нравятся? — Ничуть, но разве всё в мире в одних книгах, — Аркадий потерял свой запал, бросив один лишь взгляд на искривленные в недовольстве губы, — Или даже чувств нет в человеке, любви? — Всё это вбито тебе в голову с ранних лет, потому не виню, потому пытаюсь научить. «Возвышенные чувства» — это не более как желание быть лучше других, а так как хвалиться нечем, придумывают их. — Неужто  если тебе прямо сейчас скажут, что влюблены в тебя, ты посмеешься над бедным сердцем? — Смеяться? Может и нет, если в остальном человек умён, но пожалею, некоторых больных надо жалеть. — Лучше бы посмеялись, — снова переходит на вы, как раньше, говорит намного тише, но не бесшумно. — Отчего же? — волнение промелькнуло во всегда спокойных глазах Базарова. — Потому как мне не нужна ваша жалость, я не вынесу её.       Комната до краёв наполнилась тишиной. Аркадию захотелось усмехнуться, ведь его слова заставили Базарова, что никогда не доставлял своим противникам удовольствия, всегда находя остроумный ответ, замолчать. Это молчание было глупым, таким выходящим за рамки. Лучше бы они кричали, какая-нибудь девушка обязательно бы кричала кучу глупостей или плакала бы или сказала что-нибудь твёрдо и ушла. А они замерли и молчат. — Влюблены, значит. Тут я вам помешать не могу, но и помочь не в силах.       Аркадий не хотел отвечать, ведь по сути своей — это пустые слова, а Евгений не должен такие говорить. — Давайте поужинаем, сегодня ещё нужно успеть закончить часть опыта.       Они ужинали все вместе, дядя особенно злостно фыркал, а Базаров больше ничего не прояснял. Это было так непохоже на него, чуждо, что хотелось хорошенько встряхнуть сразу всю землю. А потом пришло осознание, а разве можно было ждать иного?       Ещё пару дней в каждом движении Базарова сквозила жалость и непонимание. Непонимание рода «ты же знаешь, что чувства вещь глупая», но, кажется, никто кроме них двоих этого не замечал. А потом появилось принятие. Словно так и должно быть, словно это нормально, странно, но вполне приемлимо. Евгений снова стал улыбаться, так довольно и без прищура — и только Аркадию; стал кивать головой как раньше и многозначительно хмыкать. И Кирсанов с ужасом осознал, что ему этого достаточно. Его кивка «пусть будет так» и своего собственного «только не отвергай».       А потом всё пошло намного быстрее. Они уезжают в город, общаются с молодежью, отношения Базарова к коей понять было сложно, он всё так же был умнее и выше, чем они. И Аркадий не мог не любить его за это. В остальном же городе на самом деле было скучно.       Тонкий, холодный вихрь, именуемый Одинцовой, разбавил эту замерзшую скуку. Только Кирсанов стал чувствовать себя ещё младше и снова как будто глупее. Базаров отдалялся, всё внимательнее искал глаза девушки и замирал, когда она говорила. Но чуть насмешливого, помнящего взгляда почти не отводил и от Аркадия.       И впервые за долгое время, Аркадий понял, какое чувство мешало и одновременно держало его здесь. Удушье. Жутко, просто непростительно необходимый воздух каким-то образом был ядом, к тому же имеющим точное название, почему-то звучащее как человеческое имя. Но дни шли, и организм аккуратно учился противостоять чужому вторжению, в лёгкие проникал чистый воздух, и им, оказывается, тоже можно было дышать. — Что же вы, Аркадий, опять взялись за музыку, — в его голосе снова появилась жалость, и это дало толчок к тому, чтобы отпустить. — Мне нравится музыка. — Помнится, вам нравилось другое. — Или вы учили меня выбирать то, что хотелось вам, — голос Кирсанова впервые — с угрозой. — А как же ваша любовь? Или признаете, что это ничто иное, как лишний всплеск в вашей голове. — Я не отказываюсь, что любил вас и быть может, ещё люблю. Но мне не хочется больше хранить это в сердце, так же, как и ваши речи. Любовь есть дом. Вы же всё отрицаете, то есть всё разрушаете. — Что же, по-вашему, я должен делать? — с насмешкой, но словно не такой живой, как прежде. И тут Аркадий вспоминает и понимает. — Вы уже почти что всё поняли сами. Надобно не только разрушать, но и строить.       Он ничего не ответил, только рассмеялся сухо и ушёл. Евгению уже ничего не нравилось. Аркадий уходить не хотел, он Евгения любил, но больше он ему не нравился.       Кирсановы стоят чуть в стороне от ухоженной могилы, возле которой растут две ели. Увидев, как к оградке подходят старик и старуха, они отводят глаза и спешат покинуть кладбище. Девушка не совсем понимает, ради чего они проделали такой путь, но не возражает, видя расстроенное лицо мужа. — Ты в порядке? Кем он был тебе, таким близким другом? — Нет, сначала, а после просто никем, — собственные слова оживили Аркадия, он вздохнул глубже чистый лесной воздух, — Поедем, мой отец, верно, заждался нас.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.