стокгольмский синдром

Он резко открывает глаза и жадно сглатывает воздух, как если бы его вытащили из воды. Но этому парню и вправду не хватало воздуха; он чувствует, как плотно и неприятно что-то давило ему на грудь, мешая полноценному процессу дыхания. Рёбра нещадно ныли, а руки были связанны по бокам… Ветвями? Нет, будучи человеком, всю жизнь прожившим в деревне, он не мог ошибаться. Это были тугие виноградные лозы. Именно они оплели тело Кэнджи, который уже с минуту предпринимал попытки вырваться. Однако поняв, что бороться было бессмысленно, — парень был слишком слаб, — Миядзява расслабился и попытался напрячь мозги. Последние ответили неприятной болью. Последнее, что помнил Кэнджи — поле боя. Даже не поле, а какой-то странный переулок, где не было машин, каких-либо мусорных баков или предметов, которые парень с успехом бы использовал в качестве оружия. Обладая недюжей силой, ему бы хватило и пары машин, чтобы расправиться с противником, но враг словно знал о способности Миядзявы. И специально заманил в то место, где не было ровным счётом ничего — голый асфальт, окружённый с трёх сторон многоэтажными домами. Кэнджи помнил, кто его сразил. А точнее, что. Вряд ли он когда-нибудь забудет, как из шеи врага прорастает дерево. Самое настоящее! Это определённо не было галлюцинацией. Ведь через каких-то несколько минут ветвь обвила его тело, заставляя Кэнджи вымученно кричать от боли, а затем потерять сознание. Он понял, что враг специально ждал момента, когда Миядзява ослабнет после небольшого перекуса. И безумно сожалел, что не смог дать отпор, знал же, что вовремя войны с Гильдией не стоит расхаживать по улице в одиночку. Ладони слабо сжались в кулаки, но тут же расслабились. Он понял свою ошибку, но её уже не исправить. — Хочешь знать, как создавался виноград? — прозвучал сладкий, как тот же виноград, голос. Кэнджи поднимает взгляд, но не может ничего рассмотреть: ни откуда идёт голос, ни место, где он находится. Судя по терпкому, ударяющему в нос, аромату вина, он находится в цокольном амбаре — влажный холодный воздух, пропитанный запахом сырой земли, тоже натолкнул на эту мысль. Капли пота щиплют глаза, заставляя щуриться ещё сильнее. — Кто здесь? — неестественно охрипшим голосом выдает Миядзява. — Лавкрафт, дружище, не мог бы ты включить свет? — хохотнув, проговаривает обладатель сладкого голоса. — Малыш даже не может увидеть свою скорую смерть. От этих слов неприятно колет в сердце, будто бы организм Кэнджи хочет возразить. Но сам мальчишка не может проронить ни слова. Он просто не может говорить, потому что мозг буквально завис. Одна секунда, две, и вот уже небольшую комнатку озаряет приглушенный свет. Миядзява вновь щурится, но уже от непривычки к свету, а затем шумно выдыхает. Всё правильно, даже не нужно было долго думать. Светловолосый подтянутый юноша, который в обычной жизни, наверное, был бы объектом воздыхания многих девушек, сейчас выглядел как серийный убийца, вновь поймавший свою жертву. Хотя, если подумать, то на деле так оно и было. Кэнджи хочет улыбнуться, как он делает это в обычной ситуации, но не может. Уголки губ предательски подрагивают, а слёзы грозятся выступить наружу. Но мальчишка вновь сжимает кулаки, пытаясь сохранить всю доброту и снисходительность, что ещё не покинула его так же, как и силы. — Рад тебя видеть, — мягко проговаривает Миядзява. Искренне, как и всегда. Улыбка сходит с губ похитителя, а лицо вытягивается в недоумении. Но через секунду хмурится и стискивает зубы. — Рад?! — выплёскивает он. — Ты рад видеть меня, Джона Стейнбэка?! Я почти уничтожил тебя, щенок, и ты рад?! — Наверняка провоцирует тебя, — задумчиво тянет Лавкрафт, словно чувствуя себя зрителем шоу, а не его участником. Джон переводит взгляд на друга и, посмотрев на него с несколько секунд, выдыхает и опускает голову. «Действительно, — думает парень. — Провоцирует». Он поворачивается к импровизированной виноградной тюрьме, что плотно ветвями оплетала мальчишку, а затем подходит к пленнику, чьё лицо находилось немного выше лица Стейнбэка. Чистые голубые глаза Джона, похожие на небо, смущают мелкого. Не может обладатель таких глаз пасть настолько низко. Не может. — Кэнджи Миядзява… — с игривыми нотками в голосе говорит парень. — Интересная фигура Детективного агентства сейчас в моих руках, а точнее, — тихо посмеялся. — В лозах. Кэнджи внимательно смотрит на Стейнбэка, как примерный ученик смотрит на своего учителя. В его взгляде не было ни страха, ни упрёка, ни, в особенности, гнева. Лишь непонятная теплота и искренность. Даже какая-то нелепая детская наивность. Ему было страшно, правда: лозы больно сжимали тело, стягивали кожу, сдавливали рёбра, не давая возможности для побега. Он понимал, что находился не в самом, мягко скажем, выигрышном положении, но почему-то сохранял невозможное спокойствие, чем слегка раздражал Джона. — Так ты хочешь знать, как создавался виноград? — с напором спрашивает парень, хмуря брови, отчего Миядзяве показалось, что в небесно-голубых глазах Стейнбэка появились грозовые тучи. — Так ты хотел просто поговорить? — вопросом отвечает мальчишка, озарившись тёплой улыбкой. — Знаешь, в моей деревне не практиковалось выращивание винограда, в основном менее экзотические фрукты и овощи. Но я читал. Теплолюбивое растение, довольно капризное. Джон замирает на несколько секунд, словно его ударяют по голове. Глаза слегка расширяются от удивления, а губы застывают в чуть приоткрытом состоянии. Увидев такую реакцию, Кэнджи мило улыбается, прикрыв веки. Стейнбэк оборачивается на друга, который покорно стоял в стороне. — Лавкрафт, сходи на улицу, проверь, нет ли незваных гостей, — отчеканил парень, словно находясь в прострации. Он был уверен, что опасности никакой не было, ведь он обязательно почувствовал бы её — лозы оплели все деревья в радиусе тридцати метров. Но друга выпроводить надо было. Лавкрафт лишь пожимает плечами и поднимается вверх по лестнице, глухим суком подошв нарушая создавшуюся тишину. Джон дождался нужного момента и пальцами обхватывает шею Кэнджи, скользя ладонью вверх, слегка сжимая сонные артерии, отчего мальчишка морщит нос. Но Стейнбэка что-то останавливало надавить посильнее. Что-то теплилось в глубине его души и не давало совершить этот шаг. Он опускает руку и с размаху ударяет кулаком по лицу Миядзяки. Мальчишка рвано выдыхает. — Почему ты такой глупый? — шипит Джон сквозь зубы и, отвернувшись, отходит от мальчишки. Он хочет пробудить в нём злость, ненависть. Ведь он хотел настоящей битвы, за победу в которой Гильдия бы отметила его. Заплатила денег, которых было бы достаточно, чтобы помочь семье. Но такая лёгкая победа явно не впечатлила бы господина Фитцджеральда. Джон задумывается. Но не о том, что рядом с ним пленник, которого нужно убить, и не о Гильдии. О своей семье. Своей маленькой сестрёнке, которая так давно не видела брата. Они так часто играли, смеялись, что Стейнбэку сделалось больно, как только он вспомнил яркую улыбку девчонки. Чувствует себя надломленным, словно виноградная лоза, перерезанная неуклюжим садовником. Лучше бы ему сломали обе ноги, чем он сейчас боролся между желанием спасти семью и желанием не убивать мальчишку. — Можно спросить? — аккуратно спрашивает Миядзява. — Что? — раздражённо бросает Джон, не желая оборачиваться на пленника. — Расскажешь мне про виноград? Кэнджи уже давно сделал свою ставку на доброту, как только родился. И уже с несколько минут назад выдал сопернику свою тактику. «Теплолюбивое растение. Довольно капризное». Ровно такое же, как и хозяин виноградной лозы. Миядзява догадался, что Джону можно помочь только теплом и добротой. И благо Кэнджи был так преисполнен и тем и другим чувством, что готов был поделиться. Главное, чтобы Стейнбэк поддался, не был таким же упрямым, как бараны в стойле. Кэнджи чувствует, как напряжение в воздухе возрастает, но в ту же секунду падает со стремительной скоростью, когда замечает блеск глаз обернувшегося Джона. Если Миядзява не ошибался, это были редкие капли слёз. — Виноградные лозы умеют срастаться с другими растениями, — говорит он задумчиво, словно заранее выученный текст. — Вот почему прививают их черенки. Кэнджи чувствует, как лозы ослабляют хватку, поэтому мальчишка начинает прерывисто дышать. Он чувствует прилив ноющей боли с каждым вдохом, кажется, рёбра были сломаны. Но Джон замолкает, поэтому мальчишка решает сделать следующий шаг. — Почему ты работаешь на такого человека как Френсис Фитцджеральд? Мальчишка успевает заглотнуть добрый объём воздуха прежде, чем лёгкие вновь сдавило лозами. — Не твоё дело. Кэнджи согласно кивает, опуская голову. Нет, он никогда не добьется откровенности от Стейнбэка, не узнает причину его работы в Гильдии. Он знал, что такой парень, как Джон просто не мог творить зло без причины. Не мог сеять панику в городе, а тем более участвовать в его уничтожении. Миядзява знал, ему говорили, об его чересчур оптимистичном взгляде на жизнь, но он не мог думать иначе. Перед ним стоял не объект зла, а потерянный человек. — Прости меня, — внезапно тихим голосом выдаёт Джон. — Я не понимаю почему, но я не могу убить тебя. По крайней мере сейчас. Кэнджи легко улыбается, словно говоря, что прощает его. Но ничего не говорит, потому что сейчас было не время для разговоров. Именно эти минуты были созданы для того, чтобы немного помолчать. — Ничего страшного, с каждым бывает, — хрипло проговаривает он и откашливается от запёкшейся крови. Джон вновь окидывает мальчишку непонимающим взглядом, словно хотел узнать, как в этом хрупком тельце умещалось столько сострадания и оптимизма? Он прикусывает нижнюю губу и берёт кое-что со старого стула. — Кажется, это твоё, — Джон кидает соломенную шляпу практически к корням виноградного дерева, а затем быстро покидает помещение. — Лавкрафт! — слышит приглушённый голос Стейнбэка мальчишка. — Где тебя носит, дружище? И вот Кэнджи остаётся наедине с самим собой. В тихой пустой комнате, но с каждой минутой чувствует, как виноградные лозы ослабляют свою хватку, пока, в конце концов, полностью не отпускают мальчишку, заставляя его упасть на сырую, плотно придавленную землю. Парень встаёт на ноги, слегка морщась от боли. Кажется, Акико сегодня очень обрадуется, когда увидит, сколько повреждений Стейнбэк нанёс Кэнджи. Миядзява поднимает свою соломенную шляпу, отряхивает её, и надевает на себя. — Ещё встретимся, Джон-кун, — с какой-то надеждой в голосе проговаривает мальчишка в пустоту. — Я буду рад тебя увидеть снова.