｀、ヽ｀☂ヽ｀、ヽ
Бегут сквозь шквальный ветер, сквозь колючую стену дождя под крышу беседки. Цветы вокруг пригнуло под подошвы, землю в клумбах вымыло до самых корней. — Подожди! Подожди меня! — кричит Хенджин, но Минхо не слышит. Небо вверху грохочет и трещит по швам так же зубодробительно, как и вчера. Вода льется сквозь решетчатые стены беседки. Минхо тянет вниз, под стол, на сухой квадрат пола. Прячутся как мышата, мокрые с головы до пят. Хенджин снимает с себя венок из одуванчиков, точнее то, что от него осталось, глядит долго с досадой, ведь Минхо так старался. Тот падает лицом в ладони и блеет: — Мне конец. Теперь Джисон точно меня убьет. Справедливо. Джисон, кажется, дышит только за счет того, что каждый раз припоминает, как Минхо чуть не залил его кактус. А Минхо что? Держит планку — гордо носит знак своей факультетской команды, заливает и сад и оранжерею. Опять. Хенджину кажется, что облака сейчас порвутся с острым трескучим звуком, как старая простынь. — Спасибо. Минхо хлопает ресницами, недоумевая. С кончиков волос падают капельки. — За что? Я же всё испортил. — За сегодня, — Хенджин улыбается, — И за завтра. И за послезавтра. За всё, — то, что назавтра здесь сорвался зачет по Селаму, к которому Хенджин не готовился, не озвучивается, но имеется в виду тоже. Минхо фыркает от смеха, долго смотрит в глаза. Смущение медленно рдеет на его щеках. Ну, ошибся в заклинании, с кем не бывает? — злиться на него преступление. — И вообще! — Хенджин игриво наклоняет голову, — Ты мне и глуповатым нравишься, не волнуйся. — Йа! — Минхо дробно хохочет и больно пихает его ногой.｀、ヽ｀☂ヽ｀、ヽ
Университетский кампус встречает унылым лязгом ворот и такой же унылой моросью. Хенджин поправляет лямку дорожной сумки и спешит спросить у снующих во дворе ребят, где здесь общага. На вахте встречает низкий, пухлый старичок. На макушке плешь, еще не выпавшие волосы седым полуободом кроют затылок и уши. Страшно гнусавит и сквернословит, пока ищет ключи. Полугном, наверное. — Опять погодники! — кряхтит, прихрамывая, — Дьявол их раздери! Нога скоро совсем отвалится. Чего глаза пузыришь? — Хенджин теряется, тянет «э-э-э», — Племя твое будет. — Какое племя? Ключ щелкает в замочной скважине несколько раз. — Ты же на погодную ворожбу учиться пришел? Чтоб вам всем пусто было! Хенджин ничего не отвечает. В комнате, где Хенджину ближайшие три года тухнуть, зябко и неуютно: пыльный пол; на железной двухэтажной кровати такой же пыльный матрац; зашарпанный стол и стул с источенной молью обивкой. А на балконе — шезлонг, сколоченный из говна и палок, рядом с которым свернутый палас с рыбками и глиняный горшок с кактусом. Записка, приклеенная скотчем, гласит: «Это Пяточка и ОН ЯДОВИТЫЙ. НЕ ПОЛИВАТЬ!!!». Что за чудик здесь живёт? — думает Хенджин, распаковывая вещи. Наверное, какой-то задрот, потому что в тумбочке пылятся гербарии, а шкаф оказывается забит кучей журналов по типу «1000 и 1 совет садоводу», «Вокруг света», «Удивительное рядом». Сосед врывается в комнату поздно ночью, собрав все углы и косяки, перебудив, наверное, весь этаж. — Погодники достали! Гребанный дождь! — Хенджин вскакивает от его крика, видит светлые всклоченные волосы и круглые щеки, а еще огромный рюкзак, который спешит помочь снять, — Уфф, спасибо. Я Хан Джисон вообще-то, а ты? Знакомятся дежурно, разбирают вещи дежурно, перекидываются фразами так же дежурно. Под конец Хенджин валится на свое место досыпать, но Джисон неловко тормошит его за плечо. — Впусти к себе, а? Только не подумай ничего. Я просто до костей продрог. Можно? Хенджин отворачивается к стенке, бросает бескомпромиссное «нет». Позже, когда Джисон начинает очень активно ворочаться наверху, отчего нижний ярус тоже ходуном ходит, он думает, что зря, наверное, отказал. Утро щекочет лицо солнцем, а слух — писклявым сюсюканьем. — У-у-у, моя булитька! Папочка так соскучился! Когда же ты зацветешь, моя пушистая крошка? Джисон, развалившись на шезлонге, держит в руках глиняный горшок и нежно гладит кактусовые колючки. — Почему ты дал ему тако-О-О-О-е, — Хенджин зевает во весь рот, — имя? — О! С добрым утром, соня, — Джисон зубасто улыбается, — «Пяточка», потому что, если выращу еще один отросток вот здесь, сбоку, будет будто ступня! Потом Джисон, чрезвычайно довольный собой, добавляет, что в состоянии увеличить кактус в длину примерно до 27,5 см. Это размер его…ох, слава богу, собственной ноги. Хенджин только вежливо тянет «я-я-ясно». Пацан может и с приветом, но неизвестно, сколько им жить вместе. «Надеюсь, меня исключат после первой же сессии». Джисон неумолим и словоохотлив. Чайник только начинает закипать, а Хенджин уже знает, что тому скоро 22, знает, в каком городе родился, в какой школе отучился, что Джисон без ума от столовской еды и своего знака зодиака (девочки с прорицаний предсказывают много счастья в личной жизни). И вообще, он травник в четвертом поколении, но так уж получилось, что в столицу не взяли. — Но здесь в принципе не плохо, разве что траблы с погодой частенько… А ты, Хван Хенджин? Поведай о своем житье тоже. — Житье? — Хенджин бегает взглядом от Джисона, до булькающего чайника, потом до двери в уборную и обратно, — Кто ты, говоришь, по знаку? Скорпион? Держи голову в безопасности! Уборная громко защелкивается на замок. Джисон оскорбленно кричит с балкона: — Я вообще-то дева! Учеба официально еще не началась, и некоторые ребята всё еще на каникулах, но слухи о неком Хван Хенджине уже разлетаются как по щелчку пальца. Это одинаково смущает и раздражает, желание учиться и без того никакое совсем уходит в минус. В кафетерии группки любопытных лиц вытягивают свои жирафьи шеи с задних столиков и возбужденно перешептываются. Хенджин злобно пырит на них исподлобья, пока Джисон набирает еды на двоих. — Тут блинчики со сгущенкой есть. Хочешь? — Клади. Хенджин проклинает и богов и гены, что он не родился человеком-невидимкой, когда видит сестру, шагающую прямым маршрутом к их столику. — Вот ты где! — поднос Шихен звякает рядом. Хенджин нахлобучивает черную панамку пониже, — Ты почему мне не написал? Я бы встретила тебя. Мне родители все мозги выели. В ответ только хруст печенья и унылый сюрп из кружки с молоком. Джисон неловко машет ладошкой, так, будто это он здесь в чем-то провинился. — Привет, нуна, — блеет. — И тебе не хворать! — и снова к Хенджину: — Отправь им письмо сегодня же, чтоб не волновались. Поимей совесть хоть раз в жизни. — Поимей совесть тоже, — пустая кружка громко ставится на стол. Хенджин вытирает рукавом молочные усы, — и оставь меня в покое. Джисон вздрагивает и с лицом «кто эти люди я их не звал» отодвигается подальше. Семейные разборки — последнее, что он хотел наблюдать утром выходного дня. — Хенджин… — Шихен оскорбленно хмурится. «Они все смотрят на нас. Они все начнут трепаться» — Нуна. Уйди наконец. Когда Хенджин на следующий день, потея и заикаясь, признается Джисону на какую именно специальность поступил, тот оказывается на удивление тактичным, даже немного поддерживает — рассказывает про свою прабабку-вещунью, к которой («Чтоб я под землю провалился, если вру!») ходил сам Губернатор, мол, хворь лечила так же хорошо, как напускала порчи и сглазы. Хенджин всё ждет характерных вопросов, но тот, кажется, совсем не видит проблемы, словно Хенджин такой же обычный как зельевар или погодник. В стороне раздается грохот. Какой-то неповоротливый тип с кричащей надписью «Tornado team» на куртке неудачно завернул за угол и врезался в преподавателя. По полу скользят свернутые в трубочку синоптические карты. — Простите! — он суетливо охает в попытке помочь поднять упавшую поклажу, — Извините! — Аккуратнее, молодой чело… — преподаватель, щурясь, поправляет очки, — А это ты. Почему курсовая всё еще не на моём столе? — Я честно сдам. Мне-е-е, — парень вертит головой, встречается со взглядом Хенджина и почему-то краснеет, — совсем немного осталось, — отворачивается, — Только…можно еще одну консультацию, пожалуйста? Позже в библиотеке Хенджин спрашивает, кто это был, а Джисон раздраженно отвечает, что Ли Минхо по жизни как слон в посудной лавке, и голова опилками забита. Джисон под конец дня совсем расстраивается. Как плесень, унылый и серый — где-то посеял дневник по практике. Хенджину становится даже обидно немного — на его собственные проблемы больше не обращают внимания. А потом он с ужасом вспоминает, что на учебу уже завтра. Шихен иногда думает, что Хенджин застрял в том возрасте, когда с пеной у рта доказываешь, что белое это черное, а черное… а нет его! Это вообще всё заговор власть имущих, и цветов на самом деле не существует. Короче, максимализм, граничащий с абсурдом. Да, Хенджин никогда не был простым ребенком, но Шихен ладила с ним отлично. А потом ему стукнуло шестнадцать, и началась какая-то жопа. Убеждать его в том, что ясновиденье — одинаково достойное занятие, как и эта пресловутая синоптика, даже спустя четыре года всё такое же неблагодарное дело. Совершенно неважно, что думают другие, если ты…так уж получилось, не очень похож на типичных представителей провидческих наук. Точнее представительниц. Шихен упёртая. — Да, исторически сложилось, что этот дар женский, но на каждое правило есть исключение. Неужели тебе так страшно? — Быть исключением? — у Хенджина трясется колено. — Вообще-то да! Над ними линяет желтая шапка клена. Выше, в окне Пернатой Башни, каркают вороны. — Послушай, — Шихен подсаживается ближе, — Здесь нет ничего плохого… — Нуна! — Что нуна? Тебе настолько стыдно быть тем, кто ты есть? — Я не выбирал это, понятно? — он нетерпеливо встает с лавки. — Я никогда это не приму! Вы все ошиблись. Вечером этого же дня Дживон раскладывает карты и тоже видит эту детскую импульсивность. Шихен просит ее, как самую опытную в таро, подглядеть, что теперь делать, потому что и зодиакальные таблицы, и чаинки, и гадание на кристалле говорят то, что Шихен и так знает, — Хенджин дурак. Дживон берет одну карту из колоды — и как под заказ Шут. Возможно, какой-то хаос в жизни, праздность, инфантилизм, начало чего-то нового. Толком не ясно. Пока Дживон не кладет на стол Мир. Поездка в новое место? Финальным знаком оказывается Паж Денариев, который… тоже не показывает ничего нового. — Он расстроен и хочет бросить учебу. Больше сказать не могу. Шихен устало обмякает на стуле. Стало быть, и карты бесполезны. Какой-то сегодня плохой энергетический фон. — Не переживай, мышка. И ему скажи не переживать, — Дживон заваривает ромашковый чай, — У нас ведь никто не кусается. Мы хорошо его примем. Если нужно, поддержим, если нужно, поможем. — Спасибо, онни, — Шихен грустно улыбается, — Он упрямый баран и не примет ничью помощь. — Студсовет в любом случае заинтересован в хорошей успеваемости. Если что, подтянем его сами, хочет он того или нет. Но знаешь, — Дживон протягивает руку и успокаивающе касается пальцев, — у него очень способная сестра. Думаю, он справится со всем сам. Щеки Шихен наливаются румянцем. Дживон подмигивает ей и отходит к плите, но задевает бедром край стола, и карты соскальзывают с края. Рассыпается по полу изображением вниз. Все кроме двух. Колесо фортуны. Двойка кубков. Дживон замирает на месте, а потом таинственно изрекает: — Нас всех ждет ветер перемен. Хенджин смотрит в блокнот на четыре безобразные строчки, которые больше похожи на сухую телеграмму, чем на письмо родителям, и тихо злится. Проклятье! — не умеет он красиво оформлять мысли, да и было бы ещё, что оформлять. Голова пустая, хоть стучи по ней. Перьевая ручка начинает подрагивать, и черная клякса марает бумагу. Пофиг. Он сделает, как нуна просила, завтра после обеда сходит в Пернатую Башню и отправит это. Почти всю ночь Хенджин, измученный беспокойством, вертится в кровати как волчок. Джисон тихонько посапывает наверху, свесив руку с кучей фенечек из бисера. Он смешно фырчит и сонно щурится, когда Хенджин просится к нему поспать вместе. — Ничего такого, мне просто- «Грустно» — Ага. Лезь уже. Начало семестра второкурсника Хан Джисона как под заказ начинается с практики. В стеклянной факультетской оранжерее сезонная уборка. Под широкими листьями плюща во всю идет прополка грядок, пересадка в новые горшки, кто-то рядом обрызгивает водой пальмочки, кто-то, забравшись на стремянку, убирает лишние побеги. Красная коробочка радио висит на гвоздике, на этой частоте сегодня день старых песен. Джисон любовно рыхлит землицу, сдабривает корневище водой из лейки, слабо подтанцовывая. Чанбин шутливо дергает его за полы соломенной шляпы, пробегая мимо. Он в желтой вельветовой толстовке, издалека как большой вкусный желток. — Хей, Том Соер! На обед пойдешь? Джисон вытирает пот над губой. — Не знаю! Опоздаю, наверное. Чанбин шагает спиной вперед. — Оке-е-ей. Я тогда возьму на тебя, вдруг успеешь. Буду ждать. Постарайся не опоздать. Джисон очень надеется, что успеет оббежать все кабинеты, в которых на днях был, что дневник по практике наконец найдется. Всё же не хочется пропускать обед — там сегодня слойки с вишней на десерт, но пропускать Чанбина не хочется больше всего. Неожиданно раздается острый скрежет по стеклу, после чего форточка рядом соскальзывает с опоры и прилетает кому-то со стороны улицы по голове. Раздается знакомый вопящий голос. — А-а-айщ! Все мозги вышибло! Минхо чешет шишку на затылке, пока Джисон ставит форточку обратно. — У тебя и так их нет. Чего тебе? — Вчера, — Минхо громко шепчет, — я видел, как ты шел по коридору с тем ясновидцем. Поэтому, — двигается на шажочек ближе, — я и пришел спросить. Ты с ним дружишь? Джисон сканирует недоверчивым прищуром. — Допустим. А что? — Расскажи мне про него. — Что, прямо сейчас? У меня пара вообще-то. Минхо вздергивает бровь, мол, нашел проблему. — Зачем мне это? — Джисон вытирает руки о фартук, предполагая закончить с клумбой, — Про Хенджина и так весь уник говорит. Чего ты там не знаешь? — Про его интересы, например? Любит он чай или кофе, а может вообще цикорий? Расскажи по старой дружбе, а. Джисон цыкает и напоминает, что всё еще не простил Минхо за то, чем эта «старая дружба» закончилась. Минхо канючит — долгу не останусь, проси, всё что угодно сделаю, но расскажи! Джисон не дурак, ловит на слове и выдвигает условие сразу: хорошая погода хотя бы! на три! дня! и чтоб на сад ни дождинки ни капельки не упало. Минхо быстро кивает, слезно обещает — будет только солнышко, и вообще, если Джисон пригласит его к себе, то он принесет его любимые блинчики со сгущенкой тоже в качестве извинения… Однако. Названное угощение всё стоит нетронутым как и две кружки чая. Минхо просто не рискует брать кружку — рука затрясется, и он ошпарится. Хенджин буквально в полуметре от него сидит на нижнем ярусе кровати и что-то психованно черкает в блокноте. Джисон по началу тоже был с ними, некоторое время, как самый незатыкаемый, тащил на себе весь разговор, но потом сказал одними губами: «Удачи, герой любовник» и смылся. С его уходом исчезла надежда, что с Хенджином наклюнется хоть какой-то набор междометий. Хенджин гнется знаком вопроса, что-то старательно выводит, выглядит потрясающе милым в этой фланелевой пижаме в клетку и в вязанных носках. Так же как и в мятной рубашке, в которой был вчера, — Минхо с первого взгляда словил краш, отчего в прямом смысле, чуть не упал. — Ты уже минут десять на меня смотришь. Не устал? Минхо подпрыгивает на месте и отворачивается так резко, что хрустит в шее. — Ну-у-у, как бы нет, — не своим голосом, — Могу ещё, если разрешишь. Хенджин поднимает на него глаза, думает, что этот очаровательный старшекурсник должен быть запрещен на законодательном уровне. Джисон предупреждал, что смотреть на Ли Минхо дольше пары минут не рекомендуется — в противном случае легко запасть. Еще немного, и его слова рискуют сбыться, — надо бы проводить этого чудилу за дверь, но слова летят быстрее мыслей. — Ты с погодного, да? Минхо заметно смелеет, чувствуя его заинтересованность. — Верно. А ты стало быть будущее видишь? — подсаживается на кровать, — Глянь-ка, — сует руку ладонью вверх, — есть там у меня вечная любовь на горизонте? Хенджин смотрит на его складочки на руках, трогает пальцы — те удивительно маленькие, буквально тонут в собственных загребущих клешнях. Пока он думает, что можно соврать, Минхо любезно предлагает свою помощь — «если обижать будут всякие сморчки, свистни — прилечу как ветер». — Ты вообще, сам как? — спрашивает потом, — Сдачу давать умеешь? — Пока что не приходится. В мою сторону только охуевше глазеют. — Свыкнутся, никуда не денутся. Не ты первый, не ты последний. Минхо шутит еще, что через годик Хенджин так поднатореет в своем деле, что станет таким же популярным как президент студсовета Дживон-щи — куча народа выстраивается к ней в очередь, чтобы узнать, например, «секрет долгих отношений», «как найти свою вторую половинку» или «сколько еще ждать до стипендии». Хенджин на это слабо усмехается — ему не нравится думать о своем будущем, и подавленно отвечает, что ничего в чужой ладони не видит и никогда не увидит. — Ты просто слепой, — Минхо смотрит сам, — Как же ты не увидел? Вот, смотри, тут у нас с тобой свадьба, а вот здесь, на изгибе — общий дом! Видишь? Хенджин съезжает на бок, взорвавшись смехом, и просит прекратить так толсто подкатывать. Они видятся не так часто как хотелось бы обоим, пересекаются только на обеде или в библиотеке, как сейчас. Минхо обложившись учебниками, доделывает курсовую и не забывает Хенджина подпинывать — у того доклад на носу, а он совсем не шевелится. — На, вон, — даёт ему книгу про виды златоцветок, — Нашел тебе. Только начни уже. Вылетишь ведь. — Пофиг, — Хенджин без интереса пролистывает пару страниц, — Кому какая разница? Добавляет, что Минхо зря старается — всё это ему неинтересно. Сестра тоже не понимает этого, пыталась недавно отдать свои конспекты за прошлый курс, а они Хенджину не нужны, как и в принципе чья-то участливость, хоть от друзей, хоть от неравнодушных одногруппниц. Минхо пожимает плечами. Его перьевая ручка скрипит по бумаге, шелестят страницы книг с узорчатыми заклинаниями по синоптике. Сквозь витражи в окнах свет бьётся кусочками на стол, прямо на статью о полезных свойствах златоцветок. Когда Хенджин отчислится отсюда, он вряд ли вспомнит, что из этих растений делают отвар, чтобы впасть в транс, — абсолютно бесполезная информация. Вообще, как и предполагалось, у Хенджина ничего не получается. Сегодня на занятиях он не понял ничего, впрочем, как и вчера как и позавчера. Получил неуд по теории внушения, и к практическим занятиям теперь не допущен. Ему стремно не от самого факта, что он попал на женскую специальность, а оттого, что эта специальность такая же несерьёзная, как и девчонки, что учатся на ней. Когда он рассказывает об этом в столовой, Минхо внезапно раздражается. — Моя мама хиромантка*, и ты только что обесценил и ее труд тоже. Она хорошо видит ложь и немножко научила меня этому. Я вижу, как ты себя обманываешь, придумал какие-то отговорки: это мне не нужно, это не серьезно, я это не выбирал. Здесь никто не выбирал, кем стать. Я погодник, и ничего с этим не сделаю — я родился таким. Прими себя наконец и перестань делать людям больно. После этого разговора Минхо пропадает на несколько дней, а потом Джисон говорит, что у всего погодного факультета сейчас практика на полигоне, — «Они там заклинания отрабатывают. Не дай бог чей-то дождь дойдет до сада — травану всех!». Спустя неделю Хенджин смотрит на свой листок успеваемости, ему становится обидно за себя, но непонятно, почему. Обидно, потому что бездарь? Или потому что размазня и не способен забить на учёбу хер как и планировал? Может зря он отказался от конспектов нуны… Очередным ленивым утром в окошко стучит клюв. На подоконнике сидят неожиданно две вороны. Одна чистая, перышко к перышку уложено, — от родителей. Вторая же мокрая, выглядит побитой жизнью, держит на ножке отсыревший сверток с кучей рыжих разводов. «Привет, Хенджин-а! Пока я на практике, я много думаю о тебе. И той нашей беседе тоже. Я погорячился тогда, мне очень жаль. Прости за это? Если я действительно в будущем построю для нас дом, то мне стоит постараться сейчас, чтобы он не развалился ха-ха-ха. Кстати, практику и курсовую защитил на «хорошо», но мы здесь еще на дня три. Гоним циклон на юг, чтоб уник не затопило. Надеюсь за это время ты не заберешь документы. Скучаю. Твой (надеюсь) Минхо» Хенджину стыдно, ведь Минхо извиняться не должен. Они и общаются-то всего ничего, но Минхо, кажется, очень дорожит теми отношениями (еще зелеными), которые у них сейчас есть, ему важно, как Хенджин будет относиться к нему, и он очень расстроится, если Хенджина исключат. Джисон, к слову, тоже не особо обрадуется — ему будет не с кем делить кровать по ночам, не с кем ходить на завтраки, некому будет читать интересные статьи о видах кактусов. — А ты знал, что опунция чуть не стала причиной экологической катастрофы в Австралии? Предки Пяточки хотели править миром… Кактус смотрит с высоты подоконника как-то странно, будто замышляет недоброе. Джисон устраивается поудобнее, чтобы Хенджин комфортно расположил голову на его животе, а потом переворачивает страницу и охает: — Вау! Смотри какие фотки! Хенджин приподнимается. — Слушай, ты не знаешь, кем хотел быть Минхо? До того как узнал, что по погоде шарит. — Так он и не шарит, — Джисон усмехается, — У него очень туго с соображалкой. Но вроде бы аврором*? Не помню. Отец у него точно аврор. — Серьезно? — Хенджин подскакивает на месте, — Прям-прям аврор? Чума-а-а. Будь Хенджин на месте Минхо, он быть точно мечтал быть похожим на такого отца. И он бы точно расстроился, узнав, что его дар и рядом не стоял с боевой магией. Кто знает, может Минхо переживал по этому поводу посильнее, чем Хенджин, у которого сейчас за душой ничего кроме нытья. Возможно, у семьи Минхо тоже были какие-то надежды, что сын пойдет по стопам отца, и никто не ожидал, что в нем проснется погодная ворожба, от деда или прадеда прихваченная. Хенджин знает: нет ничего хуже разочарования семьи. Его мама думала, что он подхватит гены бабушки и станет травником, а отец брал выше — хотел зельевара. То, что произошло потом, Хенджин хочет забыть, как страшный сон. Эти многочисленные беганья по лекарям, гадалкам, шаманам… все как один ставили перед фактом. Одна мамина знакомая сказала в утешение, что такое встречается раз в сто лет, и «Может у тебя на роду написано изменить наш мир?». Как-то не особо полегчало. Сквозь дверь слышно, как по коридору хромает старик-вахтер: «О-о-ой, нога-нога!». Джисон выключает ночник и переворачивается к стенке. Они не спят, говорят долго и о многом. Хенджин с удивлением узнает, что Минхо с Джисоном когда-то встречались, но спустя три месяца разбежались. Обнимает со спины, боится спросить, почему, но у Джисона язык и так без костей — говорит, потому что Минхо слишком заботливый, что это начало раздражать уже спустя неделю, как они сошлись. — Но ниже пупка у него всё в порядке, не переживай. — Что? Я вообще-то об этом не спрашивал! — Какая разница? Рано или поздно спросил бы. Окна дребезжат от сильного ветра. Дживон что-то шепчет, но Шихен не понимает — она вообще не настроена говорить, сейчас не до этого. Дживон снова жмется губами к щеке. Шихен обнимает ее за шею и тянет на кровать к розовым подушкам и лоскутному одеялу. Кристаллы соли на тумбочке кроют молочным светом. От Дживон пахнет анисом и лавром. Это ее комната, ее вязанные коврики-улитки на дощатом полу; ее комод зеркалом, где она по утрам красит губы в сливовый и вьет локоны; ее стол с дымчатой сферой из хрусталя — час назад она учила Шихен видеть знаки. И сама Шихен — теперь тоже ее. На этой кровати, с задранной блузкой, с огнем на щеках и шее. Со всеми проблемами и просьбами, веселая или грустная, злая или добрая, эгоистичная или нет — не важно, говорит Дживон, какая есть. Шихен обнимает крепко-крепко, она так устала, но рада слышать это. Дождь барабанит по крыше. За окном крики — промокшие ребята бегут со двора внутрь. — Переночуешь сегодня у меня? Шихен улыбается — значит «да». У Дживон от ответной улыбки круглеют щеки. Их хочется куснуть. — Рубежка скоро. У тебя хвостов нет? — спрашивает после, — Если что нужно, проси. У меня полно работ за прошлые курсы. — Не надо. Я сама. Шихен вдруг видит в своём отказе то же упрямство, что было у Хенджина при их последнем разговоре, и грустнеет. — Не накручивай себя, — Дживон читает ее как книгу, — Что будет, то будет. Он сам решит, как ему поступить. Они планируют целоваться под одеялом весь вечер напролет, но тут раздается истеричный стук в дверь. — Ой, я, наверное, — у Хенджина покрасневшие глаза и нос. Он с порога смотрит на оголенный живот сестры, — не во время. Шихен стыдливо поправляет свою блузку. Дживон приглашает рукой пройти. Хенджин не обнимался с сестрой, наверное, целую вечность. Он гнусавит ей в плечо, как ему страшно и одиноко, а Дживон суетится у конфорки и соображает чай на троих. Еще час назад всё было отлично, и Хенджин ни о чем не переживал, но потом по громкой связи объявили о штормовом предупреждении. Куда себя девать теперь — черт знает, потому что Минхо должен был приехать сегодня к ужину, а Джисон всё еще не вернулся с оранжереи. — Сейчас ведь и ворону не пошлёшь. Не дай бог что случится, а я ведь даже не в курсе буду! Шихен гладит его по макушке, улыбается участливо — она, наконец, может показать, что брат ей неравнодушен и никогда не был. Дживон знает, что скорее Земля пополам расколется, чем погодник даст буре себя покалечить. С Джисоном, конечно, дело другое — оранжерею вполне может разнести в дребезги, но об этом лучше молчать — Хенджин от переживаний вот-вот съест свои пальцы. Если бы Дживон сейчас разложила карты, то поняла бы, что все эти переживания — пустое. Оранжерея действительно шатается и стекольно дребезжит под напором ливня, но Джисона внутри нет. Он сейчас в тепле, цепляется пальцами за вельветовую толстовку яичного цвета, обнимает Чанбина поперек живота, пока тот читает ему вслух Марка Твена. Минхо сносит с ног в столовой. Хенджин давится завтраком, а Джисон — руганью. Хенджин еще не проснулся до конца, но он совершенно точно счастлив, спешит извиниться за всё подряд, обещает больше ничего не обесценивать, и вообще он за ум взялся, контрольные пишет, долги потихоньку закрывает, вот. Джисон допивает молоко залпом и громко ставит кружку, пресекая их дальнейший щебет. — Не могу поверить? — в голосе наигранное удивление, — Погодники в очередной раз затопили мои саженцы? Хоть что-то в этом мире стабильно, мать вашу. В библиотеке Хенджин так сильно цепляется за плечо Минхо, будто тот сейчас пух! — возьмет и испарится. Он не особо слушает, что Минхо рассказывает про погодные заклинания, смотрит неотрывно на его профиль, чувствует, что не против пялиться на него — Всю жизнь… — Ты что-то сказал? — Минхо часто моргает, прервавшись, — Ой, не сбивай меня! Так вот, в свою очередь в «стандартную атмосферу» входит еще куча понятий… — А понятие «приглашаю тебя на свидание» входит? Тот усмехается, лицо довольное как у шкодливого кота. — Быстро учишься, Хенджин-а. Их ноги тонут в мокром покрывале из одуванчиков, среди золотых колокольчиков примулы и синих брызг васильков. Колени и носки кед пачкаются в зелени, пальцы — в одуванчиковом соке. Минхо скачет кругами по полю, в его руке крепнет букет. Пчелки жужжат, цепляясь за цветы полосатым брюшками, капустницы кучкуются у колеи — здесь недавно проехала телега, подняв всю грязь. Хенджин ловко плетет из собранных цветов венок. Минхо не отстает, плетет тоже, но пальцы деревянные, получается не с первого раза. — Сегодня я обо всем позаботился, — бурчит он, натужно связывая стебли шнурком, — Ни ветерка не будет, ни дождинки. — Красиво? — Хенджин примеряет его венок, поворачивает голову и так и этак. — Ты самый чудесный, — Минхо заправляет ему локон за ухо и улыбается нежно-нежно.｀、ヽ｀☂ヽ｀、ヽ
Волна дождя, подгоняемая свистящим ветром, проходится по краю беседки. Холодный ручей льется под стол, где Минхо огнем дышит Хенджину в шею. Декоративные кусты за деревянной решеткой размазало в грязи. Даже отсюда слышно, как травники суетятся вокруг несчастной оранжереи, — Джисона даже немного жаль. В небе снова грохочет — кто-то танцует там в железных башмаках, молния как клинок, быстрая и острая, рассекает темноту. Минхо слегка поддевает кончиком носа нос Хенджина. — Хей? — Ммм? — Ну же. — Что? — Хенджин смешливо переплетает пальцы. Минхо вновь касается носом. Глядит своими глазищами, не моргая, — черешни в меду. — Ты дразнишься? — Нисколечко. Просто скажи это. — П-поце… Хенджин подается вперед. Вода в желобах серебристо журчит, попадая на оголенные лодыжки. Минхо шире открывает рот и тянет за ворот рубашки на пол. На следующее утро Хенджин просыпается со стойким ощущением чего-то важного — ему снился сон, где одновременно он был и всем миром — бесконечной Вселенной с блестящей пудрой звезд в ладонях, и абсолютной пустотой, чернотой, тянущей в изнанку. Он видел всё, слышал всё, ощущал запахи, какие-то фразы, посторонние звуки, но с пробуждением в голове почти всё растерялось, нить исчезла — бусы рассыпались. Но он знает — ему снилась история, очень интересная и романтичная, там много тепла и желтого цвета, много иностранной литературы и коллекция засушенных трав в мешочках… Грудной низкий смех. Шапка черных волос подскакивает от озорной ходьбы. Рука в руке…кому-то дурашливо и потливо. Губы за ухо — выдох. Сердце — не сердце вовсе. Горн. Чьё? Есть имя. Верное ли? Нужно спросить. — Кто такой Чанбин? Джисон трёт лицо спросонья. У него на тарелке яичница с беконом, желток сейчас растечется под вилкой. — Одногруппник мой. А что? Хенджин с трудом вспоминает то, о чем отродясь не знает, по каким-то ассоциациям и туманным ощущениям, о которых тоже ни сном ни духом, — откуда они? — Твои записи у него. Ты их забыл, когда, — мешкает, — вы целовались? Сначала Джисон по-рыбьи лупится на него, потом раздраженно откидывается на стуле, отчего тот скрипит по полу, и вскрикивает: — Ах он сука! Так и знал! Сквозь огромные арочные окна льется ярко-рыжий свет, макушку припекает. Минхо забегает на завтрак, только чтобы быстро чмокнуть в щеку — есть некогда, опаздывает на отработку. Джисон показательно с ним не разговаривает, всё еще обижается. Хенджин целует Минхо в ответ, провожает взглядом до самого выхода, где натыкается на сестру. Шихен красиво смеется. Волосы черной волной уложены сзади, украшены красной лентой. Дживон мягко расчесывает их пальцами и о чем-то воркует. — Нуна! — Хенджин машет им рукой, — Не хотите за наш столик? Примечание: *хиромантия — здесь почти как психология *авроры — да-да, те самые из Гарри Поттера и что вы мне сделаете, я в другом городе