Совершенство

Изъян был незначительным, несущественным, да что там — едва ли различимым. Иные люди, разглядывая отпрыска магистра Павуса и госпожи Талрассиан, еще не утратившего детской мягкости черт, не увидели бы недостатка. Мальчик обещал превратиться в высокого статного юношу; родители одарили его не только выдающимся магическим талантом, который непременно вскоре проявит себя во всей красе, но и приятной внешностью. Строгое соблюдение должного режима доведет заложенное — не природой, нет! тщательный труд семейных генетиков ни в коем разе невозможно подвергать такому обесцениванию! — до своего абсолюта, отточит, выверит, и молодой Дориан Павус ничем не посрамит семью — ни обликом, ни талантами, ни, хотелось бы верить, поведением, которое хоть и отличалась от идеального, все же было обычным для мальчишки его лет. Ничего из ряда вон. Одаренный симпатичный молодой человек — такие рождались в тевинтерских семьях еженедельно. Для Аквинеи Талрассиан этого было недостаточно. Посредственность — порок куда более ужасающий, чем очевидное уродство. Приглашенная в поместье чародейка прибыла ровно к условленному времени — подобной педантичности Аквинея не могла припомнить даже за самыми ярыми блюстителями приличий тевинтерского общества. Гостья определенно была не из этих мест: ее строгое платье с кипенно белыми кружевными манжетами не отвечало ни тевинтерской моде, ни тем более безвкусным излишествам орлесианских нарядов. Аквинея кое-что слышала про Ферелден: там, дескать, суровый нрав природы вынуждает селян одеваться теплее и проще, но представить диких южан столь элегантными ей все же оказалось не под силу. Темные волосы чародейки, зачесанные волосок к волоску, тоже выглядели непривычно и странно. Ожидая хозяйку поместья, гостья поправляла ажурную салфетку на каминной полке, пока ее утяжеленный бахромой край не свесился ровно по центру. — Госпожа де Врие, — приветствовала ее Аквинея, склонив голову в изящном приветствии. — Надеюсь, путь сюда не доставил вам особых хлопот. — Не доставил. Гостья развернула одну из вазочек, выставив ее в середину салфетки, разгладила складку на манжете и посмотрела на Аквинею. Ее темные глаза взирали так же холодно, как звучал ее голос, и госпожа Талрассиан, давно привыкшая к высокомерной прохладце, столь типичной для высшего общества Тевинтера, испытала почти непреодолимое желание накинуть на плечи шаль. — Я бы хотела увидеть мальчика, — продолжила она после короткой паузы. Тиссая де Врие осматривала Дориана долго, пристально, поворачивала его лицо к свету то одной стороной, то другой, придерживая за подбородок длинными пальцами, ощупывала сочленения суставов. Ее лицо оставалось сосредоточенным и бесстрастным: Аквинея, в нервном ожидании теребя платок, ничего не могла по нему прочитать. Наконец, чародейка выпрямилась. Она одернула подол платья, степенно поправила примятые манжеты и кивнула. — Можешь одеться, — бросила она Дориану и повернулась к Аквинее. — Не вижу никаких существенных проблем, требующих моего вмешательства, — сухо резюмировала она. Аквинея нахмурилась. — Прошу прощения? — Никаких отклонений, — все так же ровно ответила Тиссая. — Никаких уродств. Ни расщепленного нёба, ни недоразвитых органов, ни иных патологий. Не вижу причин подвергать ребенка трансформации. Процесс... не слишком приятен. Аквинея перевела взгляд за ее спину: Дориан, откинув упавшие на лицо волосы, натягивал дублет. Полуденное солнце подсвечивало его профиль: совершенно тривиальный, лишенный какого-то особенного шарма. Ни величественных линий скул, которые придавали властности его отцу. Ни аристократической горбинки, выделяющей членов ее семьи. Этому ребенку надлежало объединить в себе все самое лучшее, что было присуще двум семьям, приумножить их таланты и стать воплощением совершенства. Вместо этого он был неплох. Всего-то. Аквинея стиснула платок. Она не для того пошла на этот брак, не для того терпела унизительные ночные визиты Галварда, чтобы остановиться на этом. — Мне нужно нечто большее, чем «никаких отклонений», — отрезала она. — Я думала, мы обе это понимаем. Госпожа де Врие повернула статуэтку под каким-то определенным углом, который, вероятно, казался ей наиболее верным. — Да, — наконец, выговорила Тиссая. — Мы действительно обе это понимаем. Дориан стоял перед ней — еще очень, слишком юный для того, чтобы вмешиваться в его тело магией, чтобы ломать, перекраивать, сшивать заново, изменять тугие мышцы и твердую кость. Мальчик. Адептки Аретузы — все больше девочки, и переделывать Тиссае доводилось все больше их: более мягких, более податливых, более терпеливых. Женская плоть — что мягкое масло: тает под ладонью легко, обращается живой подвижной глиной, только и остается — тянуть да вправлять, расставлять неверно расположившиеся позвонки в надлежащем порядке, правильно выгибать сутулые плечи, разворачивать смятые дуги ребер. Мальчики — совсем иное дело. С мальчиками — совсем иная работа, даже если дело касается совсем незначительных изменений, таких, что человек посторонний и не заметил бы особой разницы. Немного изменить разрез глаз, добавить горбинку, переваять скулы — так, чтобы ничем не примечательный профиль стал горделиво орлиным. Пальцы на руках — коротковатые, чтобы считаться поистине пригодными к обращению с такой тонкой материей как магия. Самую малость подправить пропорции. Единственный наследник рода Павусов должен стать не просто приятным молодым человеком. Он должен достичь совершенства столь яркого, что это станет очевидно каждому. Аквинея кусала губы, ярко алеющие на бледном от волнения лице. — Я могу это сделать, — после недолгого молчания заключила Тиссая. Ее голос ни капли не потеплел. — Как скоро? — Чем скорее, тем лучше. Мальчик был еще слишком молод: худой, нескладный настолько, насколько это бывает с все еще растущими детьми, но госпоже де Врие не впервой трансформировать тело, предугадывая наперед, как оно изменится с течением времени. Дориан сидел на кушетке, всем своим видом демонстрируя пренебрежение — и безразличие к тому, что будет происходить в небольшой глухой комнатке в последующие часы. Надо же, думала Тиссая, подготавливая декокты: десяток колб, полных разноцветных зелий, выстраивался друг за другом строго по одной линии. Надо же! Целые века тщательной селекции, браки, заключенные лишь с одной целью: произвести как можно более совершенное потомство — а результат все равно непредсказуем. Особенно когда глава рода — или его супруга — желают получить все и сразу. Совершенство столь притягательно, что многие готовы заплатить за него любую цену — и все равно едва ли его достичь. Тонкие губы Тиссаи искривились в ехидной усмешке. Кое-что она может исправить: сделать этого мальчика таким, каким его хочет видеть мать. Кое-что, о чем чета Павусов еще даже не догадывается, останется. Невидимый глазу изъян, который невозможно вырвать с корнем, не затронув самой сути. Что ж, о таких изменениях госпожа Талрассиан ее не просила. Тиссая де Врие стянула мягкие перчатки и оставила их на краю стола, одну поверх другой. Затем — педантично закатала рукава по самые локти. — Бери и пей, — повелела она, указав на первую колбу. От нее разило зверобоем и горькой полынью. Дориан хмыкнул, но повиновался — его нарочитая беспечность рассказала Тиссае больше, чем любые иные слова. Она улыбалась все так же: тонко, холодно, с колкой ехидцей. Аквинея Талрассиан ждет, что ее сын станет идеальным, будто бальные туфельки, будто украшение, безупречно подобранное к платью. Какой же неприятный сюрприз ее ожидает! Госпожа де Врие склонилась надо Дорианом и цепко ухватила его за подбородок. Всем приходится платить за совершенство. — Будет больно, — предупредила она. И принялась за работу.