Думай, Шаст, думай

      Антон заходит в квартиру, по которой разносится какая-то хитовая песня, шипит сковородка, а Ира тихо подпевает себе под нос. Шаст устало кидает куртку в шкаф, проходит на кухню и, на рефлексе, целует девушку в щеку. Все действия давно стали обыденными, простыми и до мурашек «своими». Только от них уже давно ничего не екает, не сводит внутри, не запоминается. Каждые выходные однотонные, простые, устоявшиеся, что больше сходит на день Сурка. Шаст бы сорвался, уехал, куда-нибудь в горы. Где холодно, снег в лицо, сноуборды и горячий кофе. И где небо такое же голубое, как… А, в прочем, не важно. Шаст просто заебался.       Хмурая осень, дожди, несколько подряд съемочных дней. Еще Выграновский со своими нравоучениями, как ему жить, общаться и как лучше не стоит смотреть на коллег. В частности, на одного особенного коллегу.        — Что между вами? — татуированный парень прикуривает сигарету. Смотрит пристально, серые глаза лезут в душу и переворачивают там все.        — Между кем? — говорить надо холодно, чтобы не дай бог, кто-то что-то понял (хотя всем понятно уже давно).        — Ты понял о чем я.       Они молчат. Минут пять, наверное, Шаст не считает. Антон закуривает вторую сигарету, потому что внутри надо заткнуть дыру, которая совсем не вовремя дала о себе знать. Скруджи подходит очень близко, заглядывает в глаза, смотрит. Смотрит и пытается считать, что происходит внутри собеседника.        — Хватит вести себя, как маленькие. Вас все читают насквозь. Ты думаешь никто не видит, как он смотрит на тебя? Или как ты в ответ ему улыбаешься? Блять. Решай уже что-то. Ты же понимаешь, что хуево не только тебе, но и ему. К чему вас это приведет? Думай, Шаст, думай.       Выграновский уходит, бросает такие важные слова и так просто уходит. Антон не тупой, он понимает, что плохо всем. Он знает, что своими поездками Москва — Петербург, не делает лучше, не решает проблему, не делает ровным счетом ни — че — го. Только тонет в небесно-голубых глазах, оставляет поцелуи на молочной коже, а утром срывается обратно — в город, в котором никак.       Антон садится на темно-синий диван, проводит руками по лицу и на секунду замирает в таком положении. Рядом мурчит кот, которого ему и не надо было. Нет, он, конечно, все равно любит его, но лучше бы это был доберман. Антон хотел бы вставать по утрам, чтобы вывести пса на прогулку, кидать тому мяч и может записать на курсы по охране. Умной собаке нужно какое-нибудь занятие. Или может лабрадора, чтобы тот сопел на ухо утром и смотрел своими глубокими глазами прямо в его. Антон осматривает светлую комнату, которая сейчас кажется его клеткой. Смотрит на белую плазму, на светодиодные фигуры, которые сейчас выключены и понимает — не то. Совсем не то.       Сзади подходит девушка и нежно обнимает его, немного перегибаясь через диван. Зарывается носом в его волосы и тихо шепчет:        — Ужин готов.       Антон вспоминает, как раньше был счастлив приходить сюда, как они обустраивали эту квартиру. Как приходил с первых съемок уставший, но счастливый. А сейчас понимает — проебался. Проебался, когда заглянул в океаны, когда не смог их отпустить. Когда вспорол свои легкие, чтобы уйти на дно и больше никогда не всплывать. Когда почувствовал разряд тока в двести двадцать вольт от чужих прикосновений. Когда впервые пригласил Арсения к себе, чтобы показать «как». Как он живет без него, что у него есть все, потому что думал отпустит. Но нет. Затянуло еще глубже. Потому что петля на его шее затянулась сильнее и он начал видеть Арса в прохожих. Потому что по ночам начал ощущать его фантомные прикосновения, в то время, как контакт с Ирой стал избегать, словно она заразная. Потому что ее поцелуи неволей стал сравнивать с его. Потому что сигареты в руках стали появляться чаще, чем телефон. Потому что выходные стал чаще проводить с Журавлем, чем дома. Потому что мысли о голубых глазах и яркой улыбки стали полностью завладевать сознанием.       Ира этого не замечает.       Ира не замечает то, каким Антом возвращается домой, что он стал курить раза в три больше (только нотации читает) и, что Шаст стал больше бывать в Петербурге. Даже сейчас она не замечает того, что Антон не ест, лишь колупает еду в тарелке — усмехается. Он вспомнил, как они выбирали их в IKEA, как Ира утверждала, что именно такого цвета подойдут для их кухни. Для их кухни, такого цвета… Понимает, все что есть в этой квартире — выбрала Кузнецова, Шаст лишь поддакивал, потому что знает, чем заканчиваются такие походы. Знал и старался избегать.       Арс поступает не так.       Арс слушает, идет на компромиссы, чувствует. Арсений замечает то, что не замечает почти никто. Арсений сглаживает углы шастуновского характера, потому что может и знает, как это сделать. Антон будто был создан, чтобы встретить его, а Арсений чтобы полюбить. Никак иначе. Два недостающих кусочка пазла, раскиданных по разным углам коробки.       Антон благодарит девушку за ужин, не слушает что она говорит и убирает за собой. Уходит в ванну. Смотрит в свое отражение, на синяки под глазами от постоянного недосыпа. Умывается холодной водой — вдруг придет в себя? Если бы.       Прийти в себя не получается уже слишком долго. Каждый прожитый день взрывается петардами внутри, которые выжигают все до чего достают. Каждую клеточку организма, будто поражает болезнью. Становится очень трудно (а когда было легко?) жить в стабильном, состоявшемся ритме.       Внутри крутятся воспоминания недельной давности, как Арсений целовал его на прощание. Как в океанах глаз начинался шторм и волны бились о скалы. Как в них плескалась боль, потому что снова. Арсений не претендует ни на что, утверждает, что понимает, но Антон видит — не так. Арсений извиняется часто, говорит что-то про, то что не стоило начинать все это и, что он рушит его семью. Шаст смеется на это громко, на грани истерики, в голове понимает, что его семья уже давно ждет его в Питере, но не тут. Понимает, что он глупый и уже давно пора, что-то менять, но он постоянно чего-то ждет. Чего? Не знает и сам.       Антон с силой жмурит глаза, до ярких пятен, которые складываются в одну картинку, а потом с дикими глазами осматривает помещение. Ищет того, кого здесь нет, будто надеется, что Арсений вылезет из-за стиралки и мягко ему улыбнется. Но нет. Внутри все сворачивается в тиски, сжимается, рвется. Внутри больно и от этого не уйти. Возмещать моральную боль физической, можно сделать принципом, но не смыслом. Сердце загоняется в грудной клетке и дышать становится трудно. Шаст смотрит в зеркало на отросшую щетину, на побелевшую кожу и слышит, как внутри бьется стекло.        — Сука, блять. — шепотом, когда кулаком ударяет по зеркалу. И вот — стекло сыпется и в жизни. На костяшках начинает выступать кровь, но это последнее, что его вообще может волновать.       Антон вглядывается в осколки зеркала, хочется рвать на себе волосы и крушить все подряд. Так больше нельзя.       На грохот прибегает Ира и с ужасом смотрит на капли крови, стеклянные глаза Шаста, отражающиеся в зеркале и задается немым вопросом. Шаст ненавидит себя. Ненавидит все это. Злобно смотрит на девушку, на ее испуганность и вспоминает, как дышать. Она же не виновата, да? Не виновата, что он дурак, и что не отпускает его со дна Поповских глаз.       Антон вылетает из квартиры, прихватив ключи от машины. Его трясет. Внутри лопаются сосуды от напряжения, от желания, как можно скорее оказаться в Петербурге. Не возвращаться, нет. Никогда. Ни ногой в эту квартиру. С Ирой он поговорит позже — не сейчас. Сейчас огни дорог, пара стаканов кофе и пачка сигарет. Окунуться в любимую музыку, чтобы прийти в себя и понять — он решил. Внутри, будто что-то падает вниз, когда осознает, что сделал выбор. Становится легче, пальцы перестают дрожать, а в горле не стоит ком. Это как долго стараться пройти уровень в игре, когда ты почти сдался, но у тебя получилось — ты смог.       Сейчас туда, где есть спокойствие, где находится его причал. Где все не только напоминает о Попове, но где есть и он сам. Потому что так — больше нельзя. Нельзя жить с запахом стирального порошка, колючими воспоминаниями и сигаретами, нет. Нужно решаться и быть готовым нести ответственность — Антон готов. Он слишком долго знал правильный ответ, чтобы медлить с действиями.        — Прости.