* * *
Когда они добрались до квартиры, Фурута тут же включил воду набираться в ванну. Они разделись догола еще в коридоре, нетерпеливо стянули липкие рубашки и чавкающие носки, на выдвижной сушилке в две пары рук развесили черную, набухшую от воды, униформу и мокрое до нитки белье. В ванной они медленно, точно оттаивая, целовались, сидя на низких пластиковых табуретках и попутно натирая друг друга пенными мочалками. Когда Канеки решил отпрянуть, Фурута лишь сильнее впился в него, схватившись мыльными руками за усталое лицо, и отпустил лишь тогда, когда его собственные губы почти потеряли чувствительность. Они лежали в горячей воде, расслабляющей тело и скрученные в узел мысли. Сидя к Фуруте спиной, Канеки поместился между его раздвинутых ног и откинул голову назад. В звонкой тишине слышались соседская возня и дыхание труб в стенах. Фурута завороженно смотрел в одну точку, на выступающие из воды ступни Канеки в обрамлении белого кафеля, и черные глаза казались бессознательно мутными, как и его однообразные, повторяющиеся движения. Пальцы Фуруты скользили по груди начальника, а его распухшие от поцелуя губы — по открытому изгибу шеи с туго натянутыми сухожилиями. — Фурута-сан, вы молчите с тех пор, как мы вышли из храма. Уж не заболели? — Голос Канеки казался глухим, растворенным в ванной вместе с душистой солью. Фурута опустил подбородок на мускулистое плечо и крепко обнял Канеки, прилипнув морской звездой к его спине. — Ничего такого, просто пытаюсь насладиться моментом. — В глаза ему слепило подрагивающее, развернутое пружиной отражение лампочек, за которым таились его сложенные в объятиях руки, рельефный торс Канеки, а еще ниже — полоска темных волос, едва покачивающихся от колебаний воды. — Я боюсь этого, пребывания в моменте, — Канеки улыбнулся себе под нос, покрытые чешуей руки слегка сжались на краю ванны, — вечно думаю о том, как я оказался здесь, что за череда случайностей загнала меня в этот угол и как бы все могло повернуться, будь я хотя бы немного внимательнее. У вас бывает такое? В груди Фуруты теснило. Он шумно вздохнул, но не ослабил хватки, только уткнулся носом в нежный узелок за мочкой чужого уха, теряясь в запахе мыла. — Не бывает. В моей жизни давно нет места случайностям, и я оказываюсь только в тех моментах, в которых хочу быть сам. Драконья рука легла на раскрасневшееся колено Фуруты, а затем спустилась вдоль бедра и обратно, царапая покрытую мурашками кожу. Молчание, наполненное тихим плеском воды, уж слишком затянулось, и Фурута осторожно спросил: — Вы не хотите быть здесь и сейчас, Сасаки-сан? — Я не знаю. Но не уверен, что заслужил быть где-то еще. Царапины под его пальцами порозовели, и Канеки снова убрал руки, откинув со лба влажные волосы. — Так я для вас социальное дно, получается? Почти Кокурия? — В Кокурии нет горячих ванн. Они оба рассмеялись, отчего вода пошла рябью, Канеки — беззвучно, одним животом, а Фурута — хрипло, насколько он мог позволить себе, обратившись в гигантский полип. Они не стали одеваться — вытерлись насухо и, бросившись целоваться еще на пороге ванной, еле добрались до спальни, где рухнули на кровать. Простыни приятно холодили спину после обжигающей воды. Фурута вцепился во взъерошенные волосы на затылке Канеки скрюченными пальцами и жадно обхватил его тело ногами. Голова до сих пор кружилась от пара, сердце билось гулко, и привкус чужой слюны смешался с горечью соли для ванн, снятой с ключиц, груди и живота Канеки. Когда губы Фуруты коснулись курчавых и теперь неподвижных волос на лобке, его прервала упавшая на плечо драконья рука. Он послушно прервался и непонимающе сощурился на Канеки. — Всего одна мысль, — сдавленно прошептал тот, сглатывая возбуждение и приподнимаясь на локтях, — пока вы еще в состоянии говорить. Возвращаясь к «Воротам Расёмон»… Я подумал, что не взял бы у вас кимоно, даже зная, что это не кража с моей стороны. Будучи уже не в состоянии вязать между собой слова, Фурута не без усилий сымитировал интерес. — И почему же? — Вы же наверняка украли его у кого-то до меня. Комната закружилась так, что стало дурно. Устало простонав, Фурута поднялся к изголовью кровати и упал на подушки, пряча между ними лицо. Сквозняк успокаивающе поглаживал его по макушке и лопаткам, в груди до сих пор было тесно, оставленные когтями царапины испарялись с разгоряченной кожи. Он повернул голову к окну и разглядел синий дождь через полоску слипающихся ресниц, закрыл глаза. В темноте возник переулок с прачечными, коридор из оранжевых торий, похожие на веера листья гинкго, источенные огнем ароматные палочки в чашках с песком… — Что такое, Фурута-сан? Перехотели заниматься любовью? — Погодите немного. Я пытаюсь вернуться в момент.В храме Отоме Инари
27 марта 2020 г. в 22:14
Это был один из тех сентябрьских дней, когда воздух пропитан озоном, но хмурое небо не разрождается дождем, и лишь тело преет под натиском еще летней жары и толщей следовательской униформы.
Фурута и Канеки держались на вежливом расстоянии друг от друга и покачивались в такт поезду, вцепившись в яично-желтые поручни и уткнувшись в смартфоны. Беспорядочно тыкая по экрану в монотонной ритмической игре, Фурута через плечо поглядывал на шефа — в круглых очках отражались книжные страницы. Кондиционеры в вагоне работали на полную мощность, выдыхая на уставшие головы простуженный воздух.
Громкоговоритель выпроводил их на станции Недзу. Вместе с толкучкой они поднялись на широкий, стонущий в траффике проспект, перешли на другую сторону под моргание зеленого света и оказались в тихом жилом квартале. Здесь наконец можно было говорить, не боясь, что слова захлестнет вечерним потоком. Фурута, как всегда, начал первый.
— Читаете что-то новое?
— Перечитываю старое, Акутагаву.
— Размышляете, не начать ли делать парики из волос убитых гулей? — Улыбнувшись, он повернулся к Канеки, лицо которого сохраняло маску загнанного работой Кандидата в Особый класс.
— Торговля — это по вашей части. Я для этого не гожусь и, скорее, умер бы от голода.
— Не умерли бы, предложи я вам чистосердечно украсть мое кимоно.
Канеки чуть склонил голову набок и, не выдержав духоты, расстегнул воротник пальто.
— Разве это считалось бы за кражу?
— Считалось бы, заяви я потом на вас куда следует.
Как и в метро, они соблюдали между собой дистанцию, иногда расступались по разным краям улицы, пропуская проползающие мимо машины. Чтобы срезать дорогу до съемной квартиры, им пришлось свернуть в переулок, где из распахнутых дверей прачечных тянуло бальзамом для стирки. Издалека, со стороны залива, откуда налетели сновавшие над Бункё чайки, прозвучал первый раскат грома. Фурута поднял голову к грозовому полотну, и лицо озарило вспышкой.
— Кажется, не успеем добраться до дождя.
Канеки поднял голову следом, первая капля разбилась о линзу очков, и зарядивший с тревожным шипением ливень загнал их под ворота храма Отоме Инари. Фурута прикрывал голову кожаным кейсом с бумагами, с черных волос Канеки уже стекала вода, из-за чего он казался еще раздраженнее, чем обычно.
— Я уже готов передумать и вернуться в метро, — трагически выдавил он, зачесывая назад липкие волосы.
— Компенсирую наши страдания горячей ванной. Кстати, Сасаки-сан, вы бывали в этом храме?
— Если честно, ни разу здесь не был. — Канеки оглядел ворота с красным, местами облупившимся лаком, пустые, обстукиваемые дождем, сувенирные прилавки, а затем присмотрелся к бетонной лестнице. Десять ступеней взбирались между кустов азалий, можжевельника и самшита к оранжевому коридору покосившихся торий.
— Похоже на ворота Расёмон, верно? — прошептал Фурута, склонившись к начальнику.
Повернувшись к нему, Канеки задержался на улыбчивых губах взглядом и едва заметно кивнул.
Вода прибивала к бетонному настилу листья кленов и гинкго. С черных перекладин касаги по красным ножкам торий сбегали ручьи. Коридор разбивался пополам павильоном с небольшим алтарем, где стояли глубокий поднос для подаяний и статуи кицунэ в синих попонках. Палочки сандала давно истлели в чашах с песком, свернувшись хрупкими дугами пепла.
Прищурившись и оценив алтарь издалека, Канеки вышел на открытую площадку, где оперся на мокрые перила и уставился на запруду. Растревоженные карпы мельтешили в зеленой воде, посреди кувшинок пестрели головки цветов и конфетти из фольги. Подойдя следом к перилам, Фурута все-таки убрал от головы кейс, смирившись с дождем. Он поправил полы плаща, приставшие к промокшим брючинам, и, убедившись, что никто их не видит, опустил руку на плечо Канеки.
— Хорошо, когда никого нет. Здесь обычно не протолкнуться, свадьбы, туристы — всем хочется отщипнуть себе кусочек благодати, особенно весной, когда цветут азалии.
Канеки коротко взглянул на ладонь в красной перчатке, но не пошевелился в попытках согнать ее.
— О чем тут принято просить?
— Кажется, обо всем, о чем просят Инари, — на секунду развернувшись, Фурута пробежался взглядом по вертикальной табличке, висевшей под самой крышей, — о семейном счастье, о фертильности. Хм, если бы это и впрямь работало, я бы столько всего попросил.
— А что, Фурута-сан, вам не хватает фертильности?
— Хех, ну и лишним не будет! Будь у меня, скажем, жена, я бы привел ее сюда на ритуал и помолился бы, чтобы Отоме Инари дала нам целую сотню детишек, моих прекрасных копий! Разве есть кто-нибудь, понимающий тебя лучше, чем собственная семья?
— Даже не знаю, что хуже, сотня детей, похожих на вас, или участь женщины, которой придется рожать эту самую сотню.
Канеки поежился от холода, и, расценив это движение как знак, Фурута поспешил убрать руку.
— И что ужасного в ее участи? Для нее это будет в радость, люби она меня всем сердцем!
— Какие пугающие у вас представления о любви.
— Ничего пугающего, Сасаки-сан, просто вы никогда ее не испытывали!
Оттолкнувшись от перил, Канеки резво продолжил путь сквозь коридор, и Фуруте пришлось семенить за ним следом. В неловком молчании они вышли к главному двору храма, где все двери и ставни были уже закрыты, а с черноствольных кленов осыпалась листва.
— Вздумали обижаться на меня? — спросил Фурута извиняющимся тоном, и Канеки протяжно вздохнул. Вода пузырилась в лужах и расщелинах между плитками, затекала за шиворот.
— Было бы за что, — Канеки слабо улыбнулся, — просто удивлен, что вы верите в любовь.
— Еще как верю! — Фурута несколько раз кивнул головой и, убрав руки с кейсом за спину, зашагал по-детски задирая ноги. — Как и во все плохое в этом мире: в аварии и несчастные случаи, в болезни и эпидемии, в заговоры правительства, в неизбежность войны и в надоедливую грязь на ботинках после миссий в заброшенных зонах, которую приходится убирать шилом из рисунка подошвы, — как же это бесит! Любовь находится в одном ряду с этим чистым, незамутненным злом, которое нельзя отрицать. Что за подозревающий взгляд, Сасаки-сан? Я рассуждаю как преступник?
— Или как ребенок, — с усмешкой ответил Канеки, разглядывая побледневшее от холода лицо Фуруты, — но с таким подходом вы бы смогли пережить хэйянскую смуту и ступить на путь вора без всяких мук совести.
Обойдя главный двор, они спускались по лестнице с другой стороны храма, где спокойствие парковых зон и мест силы нарушалось бездуховным гудением транспорта.
— Простите, но я тоже не верю, что вы бы остались помирать у позабытых богом ворот, смиренно приняв свою участь.
— А чем я, по-вашему, сейчас занимаюсь?
Фурута вдруг разразился долгим искренним смехом и тряхнул головой, чувствуя, как дождь попадает в глаза.
— «Участью» вы меня еще не называли! — Лицо его как будто светилось от радости.