В тесноте, да не в обиде

      Громкий довольный голос Жеглова скомандовал отбой. Лопаты тут же были споро очищены и складированы в хибарку сторожа Максима. Наши мешки гордо полнились собранным урожаем и таки перевесили накопанную командой Мамыкина картошку. Выпрямившись и разогнув спину, я только теперь ощутил накопленную за день усталость и натруженные руки. Отвык. Но усталость эта была приятна, поэтому я улыбался, когда Жеглов хвалил всех и в привычной своей радостно-злой манере предлагал Мамыкину подсобить на их участке, который тот собирался и ночью копать, лишь бы утереть Глебу нос.       К станции шли неспешно, разбившись на пары-тройки. Варя держалась ближе ко мне, и сердце пело от того, что не смог её Жеглов заманить в свои сети. Ни его рассказы, ни яркая улыбка, ни щегольские хромовые сапоги, которые словно и не утопали последние часы в земле и глине, теперь вновь сияли в лучах закатного солнца. Я посмотрел на его, шедшего впереди легко с прямой спиной и расправленными плечами. Кажется, он что-то втолковывал Грише Шесть-на-девять. Но вдруг повернулся, посмотрел в нашу с Варей сторону и подмигнул. Задержал свой взгляд-улыбку ещё на пару секунд и вернулся к разговору. Я незаметно скосил взгляд на Варю, но она как раз отвернулась и даже не заметила подмигивания Глеба. Неужто, это он мне?       На станции стояли недолго, почти сразу послышался грохот подъезжающего состава и появился забитый людьми поезд. Давка неимоверная окружила нас и настойчиво разлучила с Варей, как ни пытался удержаться рядом. Толпа внезапно бросила меня прямо к Жеглову, буквально впечатав в его грудь. Вагон резко тронулся, и я от неожиданности вцепился в лацканы его пиджака.       — Ноги не держат, разведка? — с привычной резкой иронией спросил он. — А я говорил, нормальную обувку бери, а не эти твои валенки.       — Сдались тебе мои валенки! — с места завёлся я. — Зато не боюсь, что наступит кто.       — Так и я не боюсь, пущай только попробуют.       Я едва удержал в узде детское желание тут же наступить на начищенный жегловский сапог, оказавшийся аккурат меж моих валяных котов. Но стерпел, только отвернулся, зарёкшись разговаривать с ним. На себя ведь злился в сущности.       Поезд шёл, подскакивая, тарахтя; люди подпирали со всех сторон, вжимая меня спинами в Глеба. Я пытался развернуться, чтобы он не чувствовал, как яростно грохочет глупое сердце, но он глянул нахмурено, как прибил к месту.       — Да не елозь ты, — шикнул он. И для верности удержал руками за плечи. Да так и не убрал их — некуда было в такой-то давке. Опустил только, обняв меня за талию. Так я оказался окружён им со всех сторон, каждым сантиметром ощущал его горячее, сильное тело. Бешено продолжало ломиться наружу сердце, и в унисон ему билась на шее Глеба жилка, тоже часто-часто.       — Устал поди? — спросил вдруг Жеглов, и я поднял взгляд.       — Окопы сами себя не рыли, знаешь ли.       — Да уж видел, как лихо ты окопался. Знал бы, что Синичкина так боевой дух поднимает, рядом с вами бы встал.       — Я тебя всё равно сделал бы.       Жеглов хмыкнул, и не ясно было, согласился или издевается опять. А мне внезапно стало всё равно. До Москвы ещё часа полтора езды. Тело невольно расслабилось, а глаза начали слипаться в вязкой духоте переполненного вагона.       — Спишь на ходу, Шарапов? — услышал я шёпот Глеба в самое ухо. Я понял, что упираюсь в его плечо лбом и уже давно забыл, что нужно открывать глаза. Я промычал что-то отрицательное и под тихий смех провалился глубже в темноту, краем сознания отмечая широкие ладони, не позволяющие соскользнуть вниз.       Проснулся резко. Просто распахнул глаза и тут же, словно тоже очнувшись, загрохотало сердце, тяжело, сильно, гулко. Глубокий вдох — и лёгкие оказались наполнены запахом табака, обувного крема и одеколона «Кармен». Ассоциация с квартирой на Ордынке мелькнула и пропала.       — Через пять минут прибываем, — бросил Глеб. Будто мы до этого всю дорогу болтали без умолку.       Я кивнул, удивляясь себе: после войны засыпать вне дома не выходило. Если и провалился в дрёму, то спал беспокойно, вскидываясь от малейшего шума. А тут под грохот колёс и гул пассажиров… Мышцы затекли и требовали движения. Я повёл плечами и тут только понял, что Жеглов так и прижимал меня к себе всю дорогу. Щёки опалило жаром, и я дёрнулся невольно назад. От моего движения Глеб, кажется, тоже очнулся — руки его дрогнули, но остались на месте. Спокойный взгляд коричневых глаз прищуром мазнул по мне, я ответил с вызовом и внезапной улыбкой. Его, видно, всё устроило — Жеглов кивнул и повернул голову, глядя в окно.       На Ярославском вокзале толпа хлынула прочь баулами, мешками, даже одна клетка с петухом была видна. Нас вымыло живым потоком, и на секунду я выцепил взглядом русую макушку Вари. Она оглядывалась, возможно, ища меня, но я, уже набравший было воздуха в грудь, выдохнул и отвернулся к Глебу.       — Что ж ты? Не проводишь девушку? — спросил он с наигранным удивлением.       — Там вон Тараскин найдётся, а я домой хочу. Идём?       — А как же! Дома-то оно поди уютней, и спится крепче, а?       Я кивнул и подумал, что рядом с Глебом и сугроб в лесу периной покажется.