For I Аm the Ugliest Prey

Этот текст написан и переведен только для читателей старше 18 лет. Если вам еще нет восемнадцати, пожалуйста, покиньте мою страницу. На запястье его прикованной к батарее правой руки медленно выцветают синяки. Металлическая рука свисает вдоль бока тяжело и безжизненно, обездвиженная каким-то устройством. Стив стоит на куче вырванных страниц и разбитых вещей — жалкое содержимое его рюкзака и сам рюкзак разорваны в клочья. Ноутбук теперь просто груда обломков. С кровати сорвана простынь. Матрас продырявлен в нескольких местах. Он сам не знает, как давно он стоит вот так: время словно замедлилось, заморозив каждый вздох, и звук, и ощущение. Поначалу он думал, что причина была в наркотиках. Но нет. Сейчас они давно уже выветрились — в мускулы вернулась сила, а мир вокруг него так и остался неясной смазанной жижей. Это все вода. Они отравили проклятую воду. Много месяцев Баки боялся, что именно так они и поступят: боялся пить водопроводную воду, есть продукты без упаковки, пищу, приготовленную кем-то другим. Боялся всего, что не мог тщательно осмотреть, стопроцентно убедиться, что все в норме, что это не ловушка, не какая-то хитрая уловка. Он только недавно набрался смелости начать регулярно пить водопроводную воду. Потому что… черт побери, сначала он был осторожен, но постепенно это стало обращаться в паранойю. И он подумал: соберись, Барнс, ну давай уже. Но он был не прав. Накануне вечером он выходил на пробежку. Вернувшись, тщательно осмотрел квартиру, все схроны и замки. Выпил не вызвавший ни малейшего подозрения стакан воды. Не прошло и нескольких минут, как его мускулы словно обратились в жидкость. Он попытался вызвать рвоту, чтобы любой ценой избавиться от наркотика, однако тот подействовал слишком быстро. К моменту, когда он понял, что происходит, он уже еле держался на ногах, а они вдруг оказались рядом, не меньше дюжины, разом заполнив все свободное пространство. Сейчас, когда действие лекарств ослабело, он чувствует себя глупо. Он слабо дергает наручник, гремящий по трубе. Тот даже не армейский. Жалкий. В других условиях он сломал бы его за полсекунды. Смешно, понимает он внезапно, как мало усилий, по идее, необходимо, чтобы подчинить его. (И они-то уж посмеялись.) Каким же дураком он был, понимает он. Думал, что может вести жизнь сам по себе, для себя — и что это была за жизнь, а? Корябать в записной книжке и спать на полу? Да кого он хотел обмануть? Каким глупым надо быть, чтобы решить, что он может стать личностью, а не предметом, объектом, дыркой, оружием, рукой, мифом. Позволить себе решить, хоть ненадолго, что он лучше той грязи, из которой они его слепили: надо было подумать, прежде чем начинать на что-то надеяться, да прежде чем вообще использовать слово надежда. Глупо, глупо, глупо. Откуда-то снаружи доносятся отчаянные и низкие звуки — Стив что-то говорит, застыв в дверном проеме. Как давно Стив стоит там? Баки кажется, что, возможно, за звоном в ушах ему удалось расслышать собственное имя, но он не уверен. Он ни в чем не уверен. Он все равно не может ответить: его рот по-прежнему забит вырванными из дневника и разбухшими от слюны страницами, торчащими между губ. У него изо рта течет слюна, как у безмозглого животного. Он мог бы сплюнуть, это он понимает. Это как с наручниками: теоретически он мог бы избавиться от них совершенно без усилий, в любую секунду. Но он этого не делает. Он слишком боится тех звуков, которые могут вырваться у него, если он избавится от кляпа, сдерживающего их внутри. Стив никак не заткнется. Он точно не может сказать, что именно тот говорит, но он стопудово уверен, что тот все еще не заткнулся, и это нервирует Баки. Он мог бы выплюнуть комки бумаги и потребовать, чтобы тот перестал, пожалуйста, хватит, но на сегодня он уже достаточно умолял. Баки даже не может заставить себя посмотреть в том направлении, где находится Стив: его лицо унизительно грязное, все в соплях и сперме. И, вероятно, в слезах, вдруг понимает Баки, и его желудок резко сжимается. В последнее время он не может контролировать слезы — этот дурацкий рефлекс, в отличие от склонности вскрикивать, драться, подпрыгивать при малейшем звуке. Все, что он читал на эту тему — насчет своих вспышек раздражения, внезапных воспоминаний, собственной ярости — подтверждало, что это совершенно естественные последствия травмы, гиперреакция амигдалы в его мозгу. Ничего выдающегося. Только это все равно унизительно, когда каждая мелочь выбивает тебя из колеи: свернул ли не туда, ключи оказались не на месте, молоко пролилось. Глотку заткнули членом. Уголком глаза он регистрирует движение, и сердце подпрыгивает. Движение — Стив — постепенно подбирается ближе. В его тени Баки чувствует себя крошечным и инстинктивно сжимается в комок. Он чуть шевелит ногами, пытаясь скрыть повреждения, высыхающие повсюду кровь и сперму. Он обнажен, но не полностью. Трусы болтаются где-то ниже колен, рубашка — любимая из двух, которые у него были — разорвана, чтобы можно было добраться до кожи под ней, теперь покрытой следами насилия. Обрывки все еще висят на его теле. Он отстраненно отмечает, что ему холодно. Или, по крайней мере, его всего трясет. Они могли хотя бы включить отопление, прежде чем приковать его к батарее. Стив приседает перед ним, и он мог бы теперь посмотреть ему в глаза, если бы Баки поднял взгляд от щербинки на полу в нескольких футах слева от себя. Он не может смотреть Стиву в глаза. Звон в ушах превращается в рев, когда Стив надвигается на него, слишком, слишком близко… он вспоминает их дыхание, их тела, их запахи, их члены… рука нерешительно ложится на колено Баки и… ох господи это происходит снова пожалуйста нет пожалуйста не надо не сейчас не здесь не здесь не здесь… Рука крепче сжимается на его колене, и Баки слышит слоги, из которых складывается его имя, громкие и испуганные. «Хватит», — думает Баки. «Хватит, ты сказал, что все позади, ты сказал, как только я приду, все будет…» У него вырывается задушенный всхлип, и еще пара кусков бумаги падает на пол изо рта. Но внутри еще так много. В то же мгновение ладонь исчезает с колена, и Баки чувствует, как стыдливо вздрагивает его бедро от потери контакта. Шлюха. Подстилка. Снова готов… и снова… и… Теперь рука прикасается к его лицу… нет, две руки… а может, и больше… кто знает, сколько их, руки волокут его обездвиженное тело по холодному полу, руки прикасаются к каждому уродливому уголку его тела, руки тискают и вытаскивают на свет все его грязные секреты… …Внезапно пальцы оказываются у него во рту. Он не в силах подавить волну ужаса и беспомощности, которая захлестывает его при этом. Они двигаются осторожно и неторопливо, вытаскивают комок за комком куски бумаги, но они проникают слишком глубоко, оказываются слишком близко от глотки, и Баки начинает бороться с ними, трясет головой… нет нет нет я не буду шуметь я буду послушным я… — … не надо… — выплевывает он, задыхаясь и давясь. Остатки страниц, мокрые и мятые, рассыпаны по полу перед ним. Во рту вкус чернил, крови и соли. Голос глухой и скрипучий. — Я… Я могу… Я могу… Рядом слышится негромкая речь — это Стив произносит что-то очень тихо, звуки, которые должны бы звучать успокаивающе, но от их близости… от близости Стива, близости его рук и кулаков, и силы пожалуйста нет… уровень ужаса только неконтролируемо растет. Теперь руки Стива без малейшего усилия разрывают наручники, и внутри Баки полыхает стыд. Стив убирает устройство, парализующее его левую руку, и Баки пользуется новообретенной свободой, чтобы обхватить себя поперек тела. Ему бы очень хотелось свернуться клубочком и полежать, заснуть и спать, спать, и… — Эй. — Негромкие звуки — слова Стива — звучат достаточно близко, чтобы пробиться сквозь шум в ушах. Стив очень, очень близко, его дыхание касается щеки Баки. Баки закрывает глаза и ждет, когда его подбородок стиснут, по щеке шлепнут членом, будут давить на трахею. Не сейчас не здесь нет нет нет… Где-то глубоко внутри он знает, что это только Стив — это же Стив, черт побери — однако запах пота и адреналина, повисший в воздухе, заставляет его сердце биться быстрее и быстрее. Это же Стив, пришел, чтобы помочь. Это Стив, который сломал наручники и вытащил кляп у него изо рта. Это Стив, чье тело он знает настолько хорошо, что осознает, как оно отличается от других. И все же… — Бак, все… все позади. — Голос Стива звучит сдавленно. — Эй, теперь уже все позади. Баки все еще не может заставить себя поднять взгляд, но он точно знает, что Стив искренне верит в то, что говорит: все позади. Дело сделано. — Они ушли. Давай… Давай мы тебя помоем, а? «Ты не понимаешь», — хочется сказать Баки. «Они никогда не уйдут. Для меня это никогда не закончится.» Но он не говорит этого. Он не доверяет собственному голосу и не верит в то, что Стив сможет понять. Вместо этого он неуверенно кивает. Позволяет притяжению перехватить контроль над своим затраханным, усталым телом, направить падение в направлении груди Стива, где он может замереть, снова безмолвный и неподвижный.