Вдохновение не выживает на воле

Свет в конце туннеля — не всегда спасение. Иногда это встречный поезд, в чём Макс убеждается второй раз за неделю. Лучше бы они тогда с Хлоей попали под поезд. Лучше бы она сейчас оказалась в той яме рядом с останками Рэйчел. Где угодно, только не снова в Проявочной. Пытается пошевелиться, видит скотч на запястьях и белый фон вокруг. Нет. Слишком ужасно, чтобы быть реальностью. — Ты — победительница, Макс. Я выбрал твой портрет. Как много она бы отдала ради этих слов пару дней назад. Как много отдаст сейчас, чтобы их не слышать. — Мистер Джефферсон, почему вы это делаете? На самом деле Макс не хочет ответа. Ответ убьет остатки веры — единственное, что у нее осталось. Марк Джефферсон просто не имеет права быть частью вот этой реальности, где Макс лежит связанной на полу. Но он отвечает. Объясняет про свет и тени, про ускользающую невинность, про Нейтана Вешалку-для-собак Прескотта. Макс слушает и думает: какой же дурой она была всё это время. — Нейтан думал, — продолжает Джефферсон, — что сможет повторить то, что делаю я. Но купить всё это, — обводит рукой комнату, — еще не значит купить мастерство. Я не могу позволить профанам порочить искусство. — Это, — выплевывает Макс, — не искусство. Фотографом может называться только тот, кто увековечил красоту настоящих эмоций. Настоящих эмоций живых людей, а не бессознательных кукол, в которых вы их превращаете. У вас хоть один кадр получился без наркотиков? — Ох, Макс… — Джефферсон, кажется, даже не услышал последнюю фразу. — В тебе больше невинности, чем во всех моих моделях разом. Это и делает тебя… особенной. «Перематывай!» — отчаянно кричит Разумная Макс, какой она была еще неделю назад. Но другая Макс — та, что спасла Хлою, та, что всё время лезет не в свое дело, та, благодаря которой они здесь — хочет дослушать до конца. — Такой же особенной, как Рэйчел? Меня вы тоже закопаете на свалке? — Ну уж нет. — Джефферсон берет с тележки ампулу. — Ты подала мне гораздо более интересную идею. Он подходит, держа наполненный шприц. Инстинкт самосохранения, который Макс держала под замком все эти дни, отчаянно вопит и бьется в грудную клетку. — Не бойся, больно не будет. «Перематывай, Макс! Пере…» Перестаралась. За день она истощила все резервы, и теперь может лишь чувствовать, как игла вонзается в шею. Вот и конец. Вечная темнота. Свобода. Больше никаких игр со временем… — Ты такая впечатлительная, — в голосе Джефферсона слышится восхищение. — Погоди терять сознание, оно тебе скоро пригодится. — Мистер Джефферсон, — в голосе Макс не осталось и следа недавней смелости. — Что вы мне вкололи? — О, это очень интересный препарат. — Он показывает ампулу, которую Макс не может разглядеть с пола. — Омниконкордин. Подавляет сопротивление, оставляя наедине с… неизбежным. О страхе говорят «сердце упало в пятки». Сердце Макс пробивает под этим проклятым бункером яму до самого земного ядра. Пытается пробить и ядро, когда Джефферсон подходит. — Вдохновение, — нараспев произносит он, склоняясь над Макс, — не выживает на воле. Когда можешь делать что угодно, не получается ничего оригинального, но стоит попасть в жесткие рамки, и фантазия раскрывается как никогда. Сегодня ты это узнаешь на собственном опыте. — Нет. — Джефферсон наводит объектив, Макс пытается отползти. — Я не буду воплощать ваши больные фантазии. «Как будто у тебя есть выбор», — хмыкает в голове Макс-Разумная. — Не мои, — неожиданно спокойно отвечает Джефферсон. — Твои собственные. Люди всю жизнь притворяются, даже сами перед собой, но мало кто видит и принимает себя настоящего. Вот мы сегодня и узнаем, что таится в твоей голове. Протягивает руку и осторожно гладит волосы Макс. Она непроизвольно сжимается. — Прости, — он убирает руку. — Прикасаться к тебе в перчатках — настоящее преступление. Теперь Джефферсон гладит ее голыми пальцами, неожиданно теплыми. Заправляет прядь за ухо, аккуратно обводит контур подбородка, бережно прикасается к шее — тому месту, куда недавно вошла игла. Никто никогда не творил с Макс ничего подобного. Даже Уоррен, на словах готовый ради нее на всё, на деле никогда не заходил дальше поцелуя в щеку. Даже Хлоя не ответила на поцелуй так, как Макс ожидала. И только самый неподходящий человек в самых неподходящих обстоятельствах… «Нет. Этого не должно случиться». — Я вас ненавижу, — отчетливо произносит Макс, глядя ему в глаза. Она ждет чего угодно — вопросов, гнева, равнодушия. Вместо этого Джефферсон улыбается. — Зачем врать, Макс? Думаешь, я не замечал, как ты на меня смотрела всё это время? Ты и в Академию приехала только ради меня, верно? — Не льстите себе, мистер Джефферсон. — Макс очень старается, чтобы ее голос звучал твердо. — Вы сами знаете, что натворили. Возможно, знаете даже больше, чем я. — Да, я знаю больше. — Джефферсон опускает руку ей на плечо. — Знаю, что ты боишься конфликтов, поэтому говоришь не то, что чувствуешь, а то, что считаешь правильным. Боишься неудач, поэтому спрятала ту фотографию. А ведь могла бы победить. Точно. Фотография. Нужно только уговорить Джефферсона ее показать, и больше Макс никогда его не увидит. — Я знаю тебя настоящую, — продолжает он. — Ты всегда меня вдохновляла, Макс, и я хочу… — Узнать меня лучше? — заканчивает Макс. — Тогда посмотрите мой дневник. Я много про вас писала. Разумная Макс скорее умерла бы, чем позволила Джефферсону всё это читать. Но между страницами дневника спрятана фотография, которая поможет вернуться в прошлое. Если только удастся перемотать… — Отличная идея, — он наконец убирает руку и поднимается. — Нет ничего более невинного, чем дневник девушки, верно? Джефферсон копается в ее сумке, не видя, как Макс улыбается. «О, — думает она, — ты даже не представляешь, что с тобой сделает этот невинный дневник. Только открой на нужной странице…» — «Я поступила в Академию Блэквелл», — вслух читает Джефферсон. — «Наконец-таки я встречусь со своим кумиром»… О, не знал, что ты обо мне столь высокого мнения. «Всё ты знал, — про себя фыркает Макс. — И не постеснялся бы этим воспользоваться». — «Я обожаю Марка Джефферсона». — Минутка позора, но ничего, скоро всё закончится. — «Я хочу выйти за него замуж». Это правда, Макс? «Это правда? — охает Разумная Макс. — Ты действительно так думала, да еще и в дневник написала?» — Нет-нет-нет! — восклицает Макс настоящая. — Это была шутка. — Шутка, — нараспев повторяет Джефферсон. — Поэтому ты так покраснела? Макс действительно чувствует, как к щекам приливает кровь, и опускает голову в тщетной попытке спрятать лицо под волосами. — О, еще интереснее, — он листает дневник. — «Сегодня мне снился мистер Джефферсон… я была…» — Нет! — снова выкрикивает Макс. — Не читайте это, пожалуйста. — «почти без одежды», — продолжает Джефферсон. — Макс, я многого о тебе не знал. — Не… — неловкая ложь замирает на языке, едва Макс ловит его взгляд. — Всем снится чушь. — Всем, — соглашается Джефферсон. — Только не все записывают эту чушь в дневник и потом краснеют при ее упоминании. Почему ты так бурно реагируешь, Макс? Это всего лишь сон. «Потому что я хочу любой ценой забыть этот "всего лишь сон"». — Не шевелись, — говорит Джефферсон и наводит резкость. Макс назло ему дергается, но не очень успешно: обе руки привязаны к подлокотникам кресла. Джефферсон подходит и аккуратно, почти нежно возвращает ее голову в исходное положение. — Тебе идет эта пижама, — шепчет он, не убирая пальцы с шеи Макс. — Почему ты не ходишь в таком виде на мои лекции? Макс смотрит вниз и понимает, что сидит перед Джефферсоном почти голой, в одной только футболке и шортиках. Однако вместо смущения испытывает волнение пополам с… любопытством? Как будто подарок распаковывает, хотя это еще вопрос, кто здесь подарок. — Ты такая… невинная. — Джефферсон обнажает ее плечо. — Хочу, чтобы ты была моей моделью пожизненно… и посмертно. Я люблю тебя, Макс. Она поднимает голову и смотрит в его глаза. — И я вас люблю, мистер Джефферсон. Он наклоняется к ней и… пропадает. Макс просыпается в своей комнате, одетая в ту самую пижаму. Она никогда не относилась к снам серьезно, но за этот почему-то стыдно. — Опять витаешь в облаках, — голос Джефферсона звучит над самым ухом. — Или просто не хочешь отвечать? Конечно, Макс не хочет. Она закопала этот глупый, бессмысленный, ничего не значащий сон как можно глубже в подсознании, а Джефферсон приперся с экскаватором и вытащил все скелеты наружу. Зачем он это делает? — Думаешь, что можешь скрыть свои чувства, — заключает Джефферсон. — Посмотрим, как долго ты продержишься. Сердце Макс замирает, когда она видит в руках Джефферсона моток колючей проволоки. — Однажды я решил сделать автопортрет, — отвечает он на невысказанный вопрос. — Эмоциональный автопортрет, который войдет в историю. Извел всю пленку, но без толку. Тогда я понял: чтобы изобразить эмоцию, нужно ее испытать по максимуму. Смотрит на проволоку. — Вы… связывали себя? Этим? — Джефферсон кивает. — Чтобы достоверно изобразить боль? — Именно, Макс. Так получилась одна из лучших моих работ, и сегодня я намерен повторить успех. Прежде чем Макс-Разумная успевает осмыслить эти слова, настоящая Макс уже дергается в сторону. Джефферсон опережает, переворачивая ее на спину и фиксируя руки. — Помнишь, что я говорил? — шепчет он, сдирая скотч и обматывая запястья Макс проволокой. — Вдохновение не выживает на воле. Но теперь нам ничто не помешает. Наконец Джефферсон отпускает ее и тянется за фотоаппаратом. Пользуясь случаем, Макс шевелит рукой и тут же об этом жалеет. Проволока впивается в кожу, заставляя всхлипнуть. — Больно? — в голосе Джефферсона слышно что-то похожее на сочувствие. — Прости, Макс. Но твои руки такие красивые… особенно, когда на них кровь. «Чертов психопат!» — хочет ответить Макс. Даже набирает воздуха, чтобы это сказать, но не успевает. Потому что Джефферсон делает совершенно неожиданную вещь — отодвигает проволоку и слизывает кровь с ее кожи. Затем аккуратно целует запястье. — Что вы… — Тише, — выдыхает он в ладонь, легко прикасаясь губами. А потом бережно целует ее пальцы. «Вы только посмотрите, — усмехается Макс-Разумная, — этот долбанутый эстет захотел поиграть в нежность. Почему же ты так дрожишь? От страха или…» Или оттого, что в этом якобы невинном поцелуе больше чувств, чем во всех, которые были раньше. Уоррен целовал так неловко, как будто делает что-то противозаконное и вот-вот попадется, а Хлоя лишь испытывала ее храбрость. Джефферсон же старается от всего отсутствующего сердца. — Очень хорошо, — шепчет он, приподнимаясь. — Теперь замри. «Что же ты творишь, — стучит в голову Макс-Разумная, когда слышится щелчок затвора камеры. — Правда позволишь фотографировать себя в таком виде?» — Я давно об этом мечтал, — голос Джефферсона непривычно ласковый. — Но ты превзошла мои самые смелые ожидания. Он снова целует ее руку, медленно поднимаясь к плечу. Сквозь прикрытые глаза Макс видит еще одну вспышку. — Теперь крупный план. Джефферсон нависает над Макс, и ей становится жарко — как в том сне, где он признался в любви. Макс-Разумная отчаянно жестикулирует, показывая пути отступления. Но настоящая Макс — та, что управляет этим неразумным телом, — не хочет отступать. «Это всё из-за той дряни, которую он тебе вколол, — убеждает Макс-Разумная. — Но ты еще можешь бороться». «Я и так всё время борюсь, — отвечает настоящая Макс. — Слишком долго была сильной, слишком долго тащила на своих плечах проблемы, которые нормальный человек даже с места не сдвинет. Теперь сил не осталось на борьбу ни с Джефферсоном, ни с самой собой». — Смотри на меня, Макс. Приподнимает ее подбородок. А затем резко наклоняется и впивается в губы. Это не первый поцелуй Макс — первый, увы, уже не вернуть. Горячие губы, волна наслаждения, ощущение шального счастья… что там еще обещали книги о любви? Вот это всё она потратила на Хлою, которая даже не оценила. Но Марк Джефферсон — не герой дамского романа. Его поцелуй не описать наивными розовыми шаблонами. Никаких волн наслаждения, фейерверков в голове и бабочек в животе — больше похоже на колючую проволоку, намертво связывающую их тела. Попробуй вырваться — истечешь кровью. Запястья до сих пор покалывает, однако эта боль — особенная. Она вызывает не страх, а то самое ощущение из того самого сна. На этот раз Макс пойдет до конца. Она отвечает на поцелуй и обхватывает связанными руками шею Джефферсона. Чувствует, как тот неровно дышит и вздрагивает — кажется, поцарапала его проволокой, — но не останавливается. Не останавливается и Джефферсон, запуская руки под ее футболку. Добирается до застежки лифчика. Макс дергается, дергается и Джефферсон. — Ты сделала мне больно, — объясняет он. — Не то чтобы я против, но боль не входит в мои планы на эту ночь. Давай уберем реквизит. Макс вытягивает руки, Джефферсон аккуратно освобождает их от проволоки. Бей или беги, могла бы скомандовать Макс-Разумная. Однако Разумной Макс давно уже здесь нет, есть только настоящая, и она не хочет делать ни то, ни другое. Джефферсон целует и прихватывает зубами шею, заставляя Макс запрокинуть голову и чаще дышать. Его руки разносят жар по ее телу, а когда он задирает футболку, Макс едва не воспламеняется. — М… мистер Джефферсон. — Она всё ещё не может называть его по имени. — Я… — Воплощенная невинность, — заканчивает Джефферсон. — Я всегда это знал. Стягивает футболку через голову, поддевает пальцами лифчик, на миг касаясь ее груди. Макс зажмуривается… И резко распахивает глаза, когда перестает его ощущать. Нет, Джефферсон никуда не делся, он снова склоняется над Макс, уже с мотком скотча. — Зачем? — спрашивает она, хотя догадывается, каким будет ответ. — Вдохновение… — … не выживает на воле, — заканчивает Макс. И вытягивает руки в знак согласия. А затем снова зажмуривается, чтобы еще лучше чувствовать его язык, скользящий от ее ключицы к животу и обратно. — Поможешь? Макс открывает глаза. Джефферсон расстегивает верхнюю пуговицу своей рубашки и указывает на следующую. — Я же связана… — Макс осекается, пошевелив пальцами. — Тебе это не помешает, — опережает ее мысль Джефферсон. Макс кивает и позволяет себя направлять. Пальцы скользят по его рубашке, то и дело промахиваясь мимо пуговиц. Всё больше прикосновений, всё меньше одежды. Теперь Макс лежит полностью обнаженная, освещенная со всех сторон, обрамленная белым полотном. Джефферсон любуется ею, как настоящим произведением искусства. — Ты будешь моим шедевром. Только добавим немного красного. Эти слова вызывают страх, но не тот леденящий страх, с которого всё начиналось, а совсем иной — приятный, будоражащий, превращающий голову в воздушный шарик. Макс готова к чему угодно, однако Джефферсон лишь щелкает выключателем. Ослепительная белизна уходит, уступая мягкому красно-черному полумраку. — Один кадр, Макс. — На мою камеру, — соглашается она и прикусывает губу до крови, чтобы палитра стала завершенной. Красный свет обрисовывает контур тела Джефферсона, его мощные плечи и безумно, прямо-таки преступно красивые руки. Теперь Макс понимает, почему он всегда носил пиджаки — иначе бы ее разорвало от избытка чувств на первом же занятии. Джефферсон раздевается полностью, и она отводит глаза, но лишь на миг — он бесстыдно красив внизу. Сейчас, думает Макс, и чувствует мелкую дрожь во всем теле, когда Джефферсон в очередной раз склоняется над ней. Тот прочерчивает языком дорожку от шеи к животу, потом еще ниже. Прикасается там, где она сама к себе стеснялась прикасаться, щекочет своим дыханием как никогда чувствительную кожу. В теле Макс возникает теплая тяжесть — нечто подобное она ощутила однажды, когда принимала душ и захотела подробнее изучить собственную анатомию. Тогда всё закончилось, едва успев начаться, а сейчас не хочется спешить. Его руки, его прекрасные руки ласкают Макс — одна аккуратно сжимает грудь, другая скользит между ног. Джефферсон творит то, что не удавалось никому — доводит ее смущение до максимума, а потом превращает в предвкушение. А в следующую секунду его язык дотрагивается так, что Макс ахает и подскакивает. Джефферсон подкладывает ладонь под ягодицы и продолжает. Его язык скользит, словно кисть, оставляя прерывистые мазки. Ее тело — холст, готовый воплотить любой замысел художника. Макс запускает пальцы в волосы Джефферсона, сначала гладит, затем смелеет и задает ритм ногтями. Слышит тихий стон и не сразу понимает, что это — ее. Ее тело — пластилин, готовый принять любую форму. — Макс… — выдыхает Джефферсон в ее рот. Макс подается навстречу… И вскрикивает. Тело из пластилина моментально превращается в камень. Джефферсон глушит крик поцелуем и повторяет движение. — Ты очень красиво плачешь, — шепчет он и слизывает ее слезу. Снова двигается. Мышцы непроизвольно сжимаются, и Макс снова стонет, на этот раз от боли. — Тише, — горячее дыхание Джефферсона щекочет шею. — Обещаю, дальше не будет больно. Он снова целует ее, как никогда бережно, гладит лицо, нежно перебирает волосы. Макс постепенно расслабляется и привыкает к новым ощущениям, и тут Джефферсон выходит из нее. Теперь он целует там, где только что было больно, и боль с каждым прикосновением становится меньше. Теперь ее тело — не камень, а жидкий воск, обтекающий пальцы Джефферсона. Макс ловит ритм его руки и двигается навстречу. Тело становится необычайно легким, еще чуть-чуть, и взлетит. Джефферсон, словно чувствуя ее настроение, останавливается и тянет бедра Макс на себя. Теперь она готова его принять — и принимает, сама в это не веря. Нет боли, нет страха, нет стыда, нет и ощущения реальности — уж слишком хорошо. Макс зажмуривается, боясь проснуться, но слышит: — Смотри на меня. Она открывает глаза и возвращается в реальность — ту, где есть Проявочная, Джефферсон с красными отблесками на вспотевшем лбу и сама Макс, которой не нужна никакая другая реальность. Если сейчас ей предложат поменять способность управлять временем, всё прошлое и десяток лет будущего на продолжение, Макс без колебаний согласится. Джефферсон с каждым движением ускоряется и до боли вжимает ее в пол. Макс думает лишь о том, что хочет еще быстрее, и подается навстречу. Дышит так жадно, будто в последний раз… … и тут воздуха становится меньше. Макс чувствует, как пальцы Джефферсона сжимаются на ее шее, видит его безумные глаза с красными бликами, слышит его громкий выдох, а затем всё проваливается в темноту. Темнота вспыхивает сотней разноцветных огоньков, дрожит и рассыпается. Макс осторожно открывает глаза. Чувствует себя так, будто умерла и воскресла, в промежутке прожив замечательную жизнь. Красный полумрак постепенно обретает резкость, и первым Макс видит Джефферсона — или теперь правильнее называть его по имени? Он взмокший, растрепанный, умиротворенный, и тоже смотрит на нее — заинтересованно, как будто не всё ещё изучил. — Не шевелись. — Джефферсон поднимается и тянется за камерой. — Этот кадр будет лучшим в моем портфолио. Макс не успевает ни пошевелиться, ни осмыслить услышанное, как слышит шаги из коридора. Джефферсон успевает только отложить фотоаппарат. Всё мелькает, как в ускоренной перемотке: вот Дэвид Мэдсен влетает в комнату, вот Джефферсон обороняется штативом, вот они наперегонки бегут к пистолету… Макс-Разумная просто обязана остановить их или хотя бы спрятаться. Настоящая Макс дергает руками, пытаясь разорвать скотч, и задевает стойку с источником света. Та падает, Джефферсон оборачивается на звук и тоже падает, оглушенный Дэвидом. — Макс? Дэвид смотрит на нее и замолкает. Макс с ужасом понимает, как именно эта ситуация выглядит в его глазах, и тщетно пытается перемотать. Однако время снова против нее. Дэвид молча, без единой эмоции на лице хватает Джефферсона за волосы и бьет головой об пол. Потом еще раз и еще. — Дэвид, не надо! — крик Макс едва не оглушает ее саму. — Не надо? — рявкает Дэвид, на мгновение поворачиваясь к ней. — Ты защищаешь его после всего, что он с тобой сделал?! «Он не сделал ничего такого, чего бы я не желала», — хочет сказать Макс. Но не может — Дэвид не поверит, да и сама она с трудом в это верит. — Если ты… не остановишься, — выговаривает Макс, — то… будешь ничем не лучше него. Дэвид яростно выдыхает и наконец оставляет Джефферсона в покое. Правда, сначала отвешивает ему пощечину и связывает руки скотчем, но и это уже успех. Макс не может допустить, чтобы из-за нее умер кто-то еще, пусть даже Джефферсон. Дэвид освобождает руки Макс. Отворачивается, когда та начинает одеваться, и звонит в службу спасения. Комната наполняется людьми в форме. Двое медиков укладывают бессознательного Джефферсона на носилки и о чём-то говорят с полицейским. Краем уха Макс слышит про черепно-мозговую травму, и сердце сжимается. Макс-Разумная уверена, что Джефферсон получил по заслугам, и сама бы его убила без колебаний. Однако колючая проволока, всю жизнь связывавшая эту Макс с другой, за каких-то полчаса насквозь проржавела и отвалилась. Нельзя даже предполагать такую возможность. И всё же… — Он будет жить? Женщина-медик смотрит на Макс так, будто у той внезапно выросли рога, и снова отворачивается. Марка Джефферсона уносят в неизвестность. — Мисс, — к Макс наклоняется другой медик, — он вводил вам какие-нибудь препараты? «Точно, препараты, — подкидывает воспоминание Разумная Макс. — Это всё та дрянь, которую тебе вколол Джефферсон. Это не твои чувства, это его воля». — Да, онми… — Макс запинается, вспоминая название. — Омниконкордин, кажется. — Никогда не слышал. — Судя по его взгляду, у Макс вырастает вторая голова, уже с тремя рядами рогов. — Доктор Райли, у нас есть антидот для… — Лейтон, — бубнит женский голос, — не будь идиотом. Ты понимаешь вообще, что она пережила? Тут успокоительное нужно, а не расспросы. — Но как же взаимодействие лекарств? Этот омни-что-то-там… Райли разворачивается и жестом подзывает Лейтона. — Нет никакого «омни-что-то-там», — говорит она — тихо, однако Макс слышит каждое слово. — Есть травмированная девочка с искаженным восприятием реальности. Слышал выражение «врет как очевидец»? Это именно тот случай. Поэтому отстань от нее и неси успокоительное. Они ей не верят. Но как же так, Макс ведь точно видела ту ампулу и слышала название? — Ничего не трогайте, — предупреждает полицейский, когда она подходит к тележке. Выждав, пока он отвернется, Макс аккуратно берет единственную пустую ампулу. И второй раз за ночь не хочет верить своим глазам. Потому что на этикетке написано: «Раствор аскорбиновой кислоты».