love, carrot

молния куртки вжикает, чимин наклоняется, чтобы подтянуть шнурки кроссовок и, выпрямляясь, ловит летящие ему точно в ладонь ключи. — буду завтра, — говорит он, цепляет с тумбочки телефон и резко разворачивается на лениво потопывающего ногой по паркету, почти растекшегося у косяка гостиной двери друга, — не скучай. — сам смотри не усни под бурчание своего гнома, — фыркает тэхен и дует губы, ловя ответный сладкий воздушный чмок. — кто-кто, а я спать сегодня не планирую, — чимин ухмыляется и пихает все схваченное в карман. — фу, иди уже отсюда, жеребец, — тэхен отмахивается от чимина слабой рукой и совсем по-детски невинно морщится. чимин растягивает губы в улыбке ещё сильнее, дергает ручку и шагает за порог, салютуя свободной конечностью. ему в спину прилетает игривое тэхеново: — не забудьте предохраняться, дети мои. и дверь хлопается о раму. тэхен вздыхает, ерошит отросшие черные кудряшки и плетется в гостиную, чтобы сгрести со столешницы пульт и включить серию какой-нибудь особенно грустной истории любви. он ставит только начавшуюся ленту на паузу, на пути в кухню перекидывает с кресла на диван плед и цокает, уже стоя в центре кулинарной обители. почему, несмотря на все трудности, в чертовой дораме они все равно будут вместе, а в жизни — нет? почему жить эту лишенную любви жизнь так тяжко? тэхен думает о том, что он же тоже — красивый, смешной, умный, славный малый, вообще-то да, такой же сладенький, как и главная героиня любой мелодрамы. и заслуживает любви. так почему за него так же, как за нее, никто не борется? не похищают, не спорят, не дерутся, а, ну почему? тэхену хочется романтики, хочется драмы (чтобы быть ее королевой), но больше романтики, конечно, это точно, да. тэхену хочется почувствовать себя принцессой, заключенной в недосягаемой высокой башне. ну или недоступной, но желанной всеми последней конфетой в центре праздничного стола (он согласен даже пойти в сравнение со сладостью, — вот, как ему одиноко). правда, если быть откровенным, тэхену хочется быть этой самой желанной карамелькой только одним, но огого каким парнем. черт бы его побрал, чон чонгуком. парнем, слывущим горячим плейбоем со стажем во всем университете, и тэхену бы ударить себя, как следует, как говорит чимин, „чтобы мозг, раз, и сплюнул чонгука“. но тэхен не может. во-первых, ему жалко свой красивый и ровный лоб. никаких вмятин на нем тэхен видеть не хочет, в отличие от красных губ чонгука, мягко касающихся складок. ой. тэхен мысленно себя бьет все же и неосмотрительно вспоминает о том, что губы чонгука по-настоящему отливают кармином, потому что тот слишком большой фанат фруктовых бальзамов, о чем он сам когда-то рассказывает тэхену. во-вторых, тэхен не дурак и понимает, что простым долбежом башки о стену его клинике не поможешь. никак, неа. чонгук кувыркается в его мыслях с самого своего поступления, и отсчету этому третий год идет. тэхен учится на четвертом курсе, чонгук — на год младше, а популярности у этого парня уже столько, сколько не заработал себе ни один учебный ветеран. и в-третьих, у тэхена есть маленький секрет. точнее, сборник фактов, которые абсолютно не помогают ему избавиться от его безутешной влюбленности в чонгука. и, несмотря на то, что любовь порой делает тэхену невыносимо, он всегда будет надеяться, что то, что знает он, не знает больше никто. потому что, черт его дери, тэхен знает чонгука. наверное, не так хорошо, как хотел бы, но знает достаточно, чтобы быть уверенным в том, что чонгук — не плохой. чонгук очень-очень хороший парень, на самом деле, и тэхен говорит это как человек, который встречал чонгука на пороге своего дома, замотанный в три слоя пуховых одеял и громко шмыгающий носом. как человек, который умудрился заболеть в разгар летних каникул, прогулявшись разочек под дождем, и как человек, к которому заботливый чонгук примчался с пакетом медикаментов, как только услышал в трубке осипший голос. чонгук ухаживал за тэхеном, несмотря на то, что „эй, апчхи, чонгуки, хен как бы я, и я, пххх, в порядке“. несмотря на то, что именно тэхен должен был тогда объяснить чонгуку пропущенную младшим из-за очередной вечеринки тему по математике. а чонгуку лишь бы заткнуть ложкой сиропа тэхенов рот: „глотай, как бы хен, когда тебе станет лучше, тогда и расскажешь мне про те дурацкие формулы“. тэхен знает чонгука, другого чонгука, не того, что расхаживает по коридорам универа в черной кожанке, скинни джинсах и дорогих, идеально подчеркивающих его мускулы, рубашках; а того, который трется взъерошенной головой с абсолютным отсутствием укладки о колени тэхена, нежась на полу среди остальных своих хенов в застиранной до выцветших пятен худи и таких же спортивках, когда хосок решает, что оккупировать чью-то квартиру небольшой компанией и большим ящиком соджу — прекрасная идея. чонгук — та ещё нежная булочка, надувающаяся словно свежевыпеченная в духовке, стоит кому-то из тусовки бросить очередной комментарий о том, что ходячий секс и седьмое небо в экстазе — это к макнэ. чонгук в такие моменты смущается, словно семилетняя школьница, и прячет лицо в животе тэхена, которого он всегда использует, как личный пуф. — твои бедра такие мягкие, удобнее любой подушки, — бурчит на вопрос о том, почему тэхен, и распластывается на хене в вольной позе, обхватывает поперек ног иногда и может лежать часами, подбрасывая дрова в огонь, полыхающий в груди тэхена, и того не замечая. чонгук удивительно внимательно следит за каждым из своих близких друзей, несмотря на то, что многим кажется, что ему все безразлично. он всегда подбирает правильные слова, когда хочет донести какую-то важную мысль до сошедшего с пути истинного, как говорится, хена. и за это ему всегда благодарны. но за тэхеном он все равно следит как-то по-особенному. чимин говорит, что глупости это все, но сам всегда стреляет в слипшихся младших горящими глазами и ластится под теплый бок юнги. просто чимин не всегда слышит и видит, как чонгук аккуратно, но безоговорочно выхватывает из длинных пальцев будто бы последнюю стопку и шепчет: „тшшш, на сегодня хватит“, — и тэхен не знает, куда себя деть, когда в очередной раз чувствует себя ужасно благодарным и в той же степени ужасно плаксивым от любви, когда на следующее утро просыпается лишь с легким головокружением, а не желанием оторвать себе что-нибудь. чимин хмурится, когда прослеживает глазами тот же путь, что проделывают миндалины тэхена, и в конечной точке видит, как за какой-то дверью скрывается чонгук под ручку с какой-то длинноволосой красоткой. в такие дни, заканчивающиеся яркой вечеринкой, тэхен чувствует тупую ревность и острую боль под верхними ребрами. а ещё на следующее утро ему хочется вскрыться, потому что чонгук пропадает в той злосчастной комнате вплоть до того времени, когда весьма не трезвый чимин утаскивает такого же наклюкавшегося лучшего друга домой (ведь некому отбирать у тэхена последнюю стопку). но чимин понятия не имеет о том, что вместе с такими грустными сценами случаются и совсем противоположные — чересчур счастливые. в них тэхен проводит несколько часов, просто сидя напротив чонгука в кухне, наслаждаясь его комичными историями и рассказывая что-то свое. чонгук с него хихикает и ржет в голос так же невероятно впечатляюще для все запоминающего тэхенового сердца, как и в другой день равнодушно проходит мимо в соседний кабинет вместе со своими парнями. и, если честно, тэхен чимина понимает. ведь чонгук для всех, кроме него, дурака такого, остается гребанной загадкой в черной кожанке поверх оверсайза. хотя тэхен чонгука не понимает тоже, верит все равно, что рядом с ним чонгук — настоящий. такой, каким он не предстает ни перед кем почти, без глянцевой оболочки плейбоя. вроде бы классно, что тэхен совсем немножко, может быть, для чонгука хен особенный. и в то же время нихрена. потому что тэхену постоянства хочется для своего сердечка, любви и защиты, а не постоянных выпадов и поползновений со стороны чона одного. когда-нибудь его сердце от частых сбоев все-таки взорвется. их отношения странные, — тэхен отчетливо осознает это. и ему бы признаться давно, сорваться и отпустить, да страшно так, что от одной мысли — обморок. и потому тэхен ждет. ждет, не пойми чего. чуда. вдруг однажды тэхен проснется принцессой в башне или самой лакомой конфетой на столе, а не в окружении всей этой херни, ежедневно наполняющей его рутину в этой реальности: учеба, тусовки, дорамы, еда. ладно, с едой он горячится: еда — святое. тэхен хлопает дверцей холодильника после того, как вытаскивает из него пакет моркови и яйца. из других ящиков он достает остальные ингредиенты для того, чтобы порадовать свое маленькое скучающее я одним из любимых рецептов. чонгук тоже любит маффины, — про себя отмечает тэхен вскользь и тяжело вздыхает, смешивая в миске продукты. — чонгук тоже любит морковь, — добавляет его жесткий диск ещё, когда тэхен пихает в рот немного тертого рыжего овоща. он поворачивается к духовке и включает ее, оставляя разогреваться, и пока домешивает тесто и раскладывает в фигурные формочки. особенно красиво смотрится рыжеватая масса в рыжих корзиночках, тэхен даже прикусывает губу от того, как тоскливо себя сейчас чувствует. сейчас бы вечно скачущего от приступов неконтролируемой энергии чимина, чтобы веселил и обнимал своего лучшего друга, а не лобызался с юнги на заднем сидении его машины. но тэхен себе не простит, если хоть раз заставит страдать от разлуки своего бро, просто потому что у чимина с юнги все суперкруто, а у тэхена с чонгуком все супернаоборот. вместе с этими гнетущими мыслями тэхен старательно распределяет корзинки на противне, а за окном начинает тарабанить дождь. погода, кажется, соглашается с плачущим сердечком в груди одиноко стоящего посреди кухни тэхена. и тот даже немножко рад, что нашел себе соратника в своей минидепрессии. лампочка духового шкафа щелкает, и тэхен заталкивает в него будущие маффины, облизывая кончиком языка губы только от представления будущей кулинарной вкусноты. на таймере: двадцать пять минут, а на телевизоре: две секунды; тэхен плюхается на диван, тянет колени к груди и укутывает подмерзшие ступни в плед, щелкая кнопкой воспроизведения на пульте. титры пробегают мимо, потому что тэхенов мозг закорачивает на сравнении его собственного медового личика с крашенной мордашкой главной героини. ну он же, в самом деле, ее красивей. где его принц чонгуки, ползущий по выпирающим камням башни ввысь, за ним. где? тучки загораживают окно дымчато-серой ширмой, и никакие шторы не нужны, —темно становится и так. дождь провоцирует прилив соплей, и что там за музыка в дораме вообще, тут натуральные природные активаторы слезных желез, а по тв — слабые ноты. тэхен шмыгает носом, и тут же улавливает слабый аромат морковной выпечки, тянущийся из кухни. становится чуть-чуть легче. и во рту скапливается ещё и слюна. на грани с реальностью ему кажется, что он слышит, как в дверь долбится тяжелый кулак. мурашки бегут по коже, и то ли от того, что девушка на экране ухается в воду, то ли от того, что дождь будто просачивается сквозь стекло и мажет по оголенным из-за съехавшей набок большой футболки плечам, то ли от того, что тэхен, пардон, один в темной квартире, беспомощный и грустный, а ему в дверь шарахает неизвестный тип. страшно, черт возьми. морковные маффины, какими бы классными они ни были, защитить от маньяка не смогут. но тэхен не успевает подумать, что вооружиться хоть той же классической скалкой или сковородой было бы вполне себе уже — ничего; он просто сползает с дивана, лениво тыкая на все кнопки, чтобы остановить бегущие картинки киноленты, и топает босыми ступнями до двери, медленно ее открывая. для себя он решает, что маньяк — не дебил, за тэхеном в столько мокрый час не придет. да и ему терять, в принципе, нечего. даже если и придет, то единственное, за что тэхен будет волноваться — это маффины. гораздо больше его пугает то, что пяточки опять обдает холодком, а заболеть тэхену вот совсем сейчас не хочется. грузных проблем и без того хватает. один чонгук равняется целой сотне катастроф. но все убеждения тэхена в том, что этот вечер не так уж плох, и за исключением общей меланхолии и, снова же, морозящихся пальчиков, все в порядке, летят в задницу. туда, да, очень глубоко. потому что на пороге его квартиры стоит чонгук. чонгук, с вороньих волос которого капает вода. чонгук, черная толстовка которого липнет к рельефному прессу. чонгук, спортивные штаны которого можно выжимать (и которые так некстати обтягивают его огромные твердые бедра). тэхен сглатывает и не двигается с места, когда чонгук поднимает на него свои большие глаза и смотрит пронзительно-молебно: — можно? вода заливает коврик, невинно стелящийся у самого входа, тэхен сочувственно вздыхает его печальной участи и не менее участливо вздыхает по своему провалу. отказать чонгуку тэхен просто не может, да и когда ему этого захочется. — д-да, — голос предательски дергается, потому что буквально две минуты назад тэхен ещё плакал на титрах, а сейчас уже пускает в свою квартиру промокшую насквозь любовь всей своей жизни. что, простите? чонгук улыбается уголками губ, когда шагает внутрь и закрывает за собой дверь. он зачесывает широкой пятерней челку, открывая на обозрение тэхена свой светлый и покрытый крошечными каплями лоб, и тэхен прощается со спокойным сном на всю ближайшую вечность. — что ты тут дела... — тэхен хочет спросить, какого черта, но чонгук просто сбрасывает кроссовки в прихожей и шествует в ванную, в пути избавляясь от толстовки, небрежно осевшей на пол. голая спина чонгука — последнее, что видит тэхен перед тем, как приваливается к стене и плотно сжимает ресницы. ругательства застревают в горле, и он уже готовится устроить младшему взбучку тогда, когда тот решит появиться. а пока тэхен подхватывает брошенную чонгуком одежду, размещая ее на батарее, и перемещается в кухню. сейчас он существует будто в двух параллельных мирах одновременно. в одном из которых чонгук, мать его, моется в его квартире. а в другом, тэхен видит грязный сон с таким содержанием. и тэхен, в любом случае, не хочет ни просыпаться, ни переставать существовать. духовка снова подает признаки жизни, и тэхен отвлекается на то, чтобы снять с крючка резиновую перчатку. он на туманном автопилоте дергается в сторону печи, но замирает, только развернувшись. чонгук входит в кухню в одном полотенце, низко повязанном на талии, и в одной его руке покоится, очевидно, все его мокрое белье. тэхен таращится на него, как на умалишенного, сбежавшего из палаты шестьдесят девять, а чонгуку будто бы все равно. на его щеках лишь слабо мерцающий розовый, а в руках все ещё тяжелые сырые вещи. — эм, не подскажешь, куда можно деть их? — чонгук трет шею свободной рукой, и ему тоже, кажется, все-таки неловко. — можешь повесить на батарею, там, — тэхен машет рукой в том направлении, в котором, по его смутной сейчас памяти, находится нагреватель. — спасибо, — чонгук улыбается передними зубами и делает то, что ему велят. тэхен царапает легкие углекислым газом, потому что просто боится выпустить переработанный воздух, вдруг дунет, и чонгука не станет. а он такой... такой крышесносный и нереальный в его кухне в его полотенце, мокрый такой. чонгук что? тэхен чувствует себя нелепо, просто наблюдая за тем, как кропотливо развешивает свои вещи чонгук на батарее и как увлекательно в это же время перекатываются капли по его мускулистой спине. кулаки сжимаются сами по себе, и тогда в голову ударяет мысль, что маффины все ещё в духовке, а это вот — совсем не увлекательно. резиновая перчатка, укрывающая одну из ладоней, внутри ощущается мокрой, — тэхеновы ладошки потеют от волнения. он снова тянется к печке, чтобы, наконец, вытащить из нее свою сладкую сладость, но чонгук сзади фыркает, и тэхен резко меняет угол наклона тела. — позволь спросить, что ты делаешь здесь? — вторая попытка произнести предложение до конца увенчивается успехом, и тэхен почти гордится собой. осталось только вытащить маффины, — и будет доволен. — я... не успел домой после тренировки, — говорит чонгук и чуть клонит голову в бок, с интересом наблюдая за хеном. тэхен от этого нечитаемого темного взгляда поеживается. — и решил заскочить к любимому хену в гости? — игриво протягивает тэхен, забываясь лишь на секунду, ведь взгляд, любопытный и шаловливый, сползает с милого лица ниже, и получается уже как-то не мило. а обжигающе горячо, вот. чонгуковы брови взлетают вверх птицами, и тэхен знает это его выражение: удивление, перемешанное в ведьмином котле с азартом. — и решил да... — чонгук начинает говорить медленно, смакуя каждую произнесенную букву, — тэхен? — он зовет старшего по имени совсем неожиданно для них обоих, делает шаг вперед и замирает тут же. тэхен, отвлекшийся было на погружение в звездное небо в чужих глазах, трепещет. — да? — перчатка слетает со вспотевшей ладони будто в замедленной съемке, когда тэхен произносит свое скомканное и односложное. он видит, как открывается рот чонгука, тот, видимо, хочется что-то сказать, но тэхену кажется, что поднять перчатку немедленно — необходимо, он разворачивается на сто восемьдесят и наклоняется вниз. чонгук видит перед собой только спелые ягодицы и тонкую кисть, потянувшуюся к полу. — к черту все, к черту, — он рычит и налетает на тэхена в тот же момент. — к черту, — бормочет и прижимается голой грудью к чужой спине, вжимается пахом в задницу и обхватывает всего тэхена поперек, обволакивая собой. тэхен теряется. теряется окончательно, без шанса на возврат в точку отправления в этот страшный и манящий до дрожи в коленках космос, именуемый чон чонгуком. — прости меня, прости, но я не могу больше, не могу молчать, прости, — чонгук лепечет, словно ребенок, и прижимает и жмется ещё плотнее. — я люблю тебя, тэ, я так давно люблю тебя, господи, как сильно, я люблю тебя больше всего, люблю... — чонгук дышит ему куда-то в шею, чуть позже в затылок, дует в ушную раковину, и если бы он хотя бы чуть-чуть отстранился, то тэхен бы его, кажется, не услышал, но чонгук обнимает только крепче, пережимает в плечах своими большими руками и трогает-трогает-трогает. — чонгук... — тэхен способен пустить с губ лишь короткое любимое имя. — чонгук, — повторяется он и цепляется пальцами за обхватывающие его со всех сторон конечности. чонгук находит это знаком для того, чтобы отстраниться. — прости, я не должен был, тэхен, я... — чонгук задыхается в своей бессвязной речи и сейчас совсем не выглядит уверенным в себе плейбоем, а смотрится самым искренним и самым потерянным мальчиком. он отшатывается от тэхена так же резко, как и нарывается, делает неустойчивый шаг в противоположную сторону и вроде бы хочет сбежать. но тэхен разворачивается на него и хватает безвольно осевшую вдоль тела чонгука руку, тянется к нему сам, и чонгук нерешительно поднимает прижавшийся к груди подбородок, чтобы посмотреть на замершего хена перед собой. тэхен не знает, почему делает это; он просто задирает вверх ладонь и касается мягкой щеки. оглаживает скулу и улыбается, улыбается сумасшедше, на самом деле, и оказывается, что чонгук непонятливо, но улыбается также сам. — придурок, — кулак слабо толкается в торс, тэхен одной рукой гладит острую скулу, а другой трогает чонгукову грудь. проверяет, насколько он материальный. — если бы ты раньше сказал, мы могли бы уже давно... — что могли бы? — чонгук его нетерпеливо перебивает и умещает собственные ладони на стройной талии хена. он касается тоже, проверяет на реальность и его. — быть счастливыми, идиот, — тэхен щипает чонгука за щеку и смеется. — хватит обзываться, тэ, — чонгук не держит в себе хихик, наклоняется и ласково шепчет в чужие приоткрытые в томительном ожидании губы. тэхен мотает головой в детской упертости и целует чонгука первым. давно желанные прикосновения кажутся особенно яркими, и из глаз будто сыпется целый рождественный мешок звезд. чонгук посасывает его губу, кусает и оттягивает, и тэхен размыкает зубы, сталкиваясь языком с чужим. они целуются в первый раз так, словно он последний. и тэхен надеется, что их каждый раз будет таким — закатным, будто напоминающим о том, что солнце, заходящее на западе, встает на востоке, и каждый раз оно светится только искристее и мощнее. чонгуковы ладони съезжают на ягодицы, и тэхен ойкает в чужой рот, когда его вынуждают скрестить ноги на талии и перетянуть руки на мощной шее, чтобы не упасть (хотя тэхен знает, что чонгук никогда не даст ему упасть в любом случае). тэхен прикусывает язык чонгука, и тот в ответ подкидывает его в своих руках, глуша ртом очередной полустон-полувскрик. их носы сталкиваются, и тэхен шуршит губами в тихом „ой“ снова. чонгук отстраняется, и между парами разомкнутых уст тянется ниточка слюны, чонгук слизывает ее языком и улыбается. тэхен же пищит, когда его усаживают на столешницу, и только сильнее окольцовывает ногами талию чонгука, путается пальцами в мокрых волосах и откидывает голову назад, подставляя шею под нетерпеливые воздушные поцелуи. чонгук мнет ладонями его бедра, зубами кусает дернувшийся острый кадык и топит собственнические порыкивания в нетронутой до него коже. ноздри царапает колючий аромат: пахнет жареным. в прямом, мать его, смысле. горит. — маффины! — тэхен кричит и толкает чонгука в грудь, спрыгивает со стола и несется к духовке, — ай! — обжигается, когда в спешке вытягивает из горячего шкафа противень. он с шумом опускает выпечку на плиту, оглядывает поджаристую корочку и почти хнычет. изо рта выпадает обреченный стон, и тэхен несколько обиженно трогает покрасневшую кожу ладони. чонгук в секунду оказывается рядом, хватает за запястье и тянет тэхенову руку к своему лицу, целует ожог, и тэхен буквально плывет от затопившей его изнутри волны нежности. она покрывает собой обуглившиеся нервы. — мм, морковные? — чонгук потягивает аромат носом и жмурится в блаженстве, вызывая в тэхене те же приступы тепла и озорства. а ещё картинки-сравнения, ведь чонгук правда-правда начинает походить на кролика, когда широко улыбается. — они самые, — тэхен шепчет, проезжаясь костяшками по кубикам пресса и совсем забываясь в прикосновениях к желанному телу. о каких маффинах может идти речь, когда прямо напротив него стоит чонгук, его, похоже, чонгук, в одном только полотенце. тэхен цепляет пальцами чонгука за локоть, тянется к чужому лицу и мажет губами по вильнувшей в сторону щеке. чонгук выглядывает из-за его плеча и нащупывает рукой горячий маффин. он пихает лакомство в рот, не раздумывая, а шокированному и продинамленному тэхену остается только хлопать веками и копить над переносицей морщинки. — чон чонгук! руки скрещиваются на груди, к самым корням волос приливает пугающий алый, и тэхен чувствует себя как никогда оскорбленным и дьявольски заряженным, ведь чонгук перегораживает тэхену отход подальше самим собой, прижимая тэхена к высокой кухонной тумбе, но руками копошится в съедобных корзиночках, а не под его футболкой, например. чонгук слышит свое громкое имя, вздыбливается и с опаской обращает на тэхена свое лицо: набитые щеки, большие оленьи глаза и вытянутые бантиком пухлые губы делают чонгука в миндальных радужках тэхена таким, прости господи, ребенком. и тэхен не может, просто не может злиться на него, опуская нахмурившиеся брови из крыш домиков в прямые горизонты. с растянутых в самой глупой и самой влюбленной квадратной улыбке губ слетает искристый смех, и детское удовольствие, пропитывающее все целиком это полуголое чудо, передается и ему. тэхен знает чонгука настоящего, того чонгука, который спустя десять минут вытягивает из его холодильника пакет моркови и умоляюще просит ещё, потому что любые, даже самые подгоревшие маффины, сделанные из рыжего овоща тэхеном, есть то, что заставляет чонгука быть самым счастливым ребенком во вселенной (не в первый раз дежурившим у чужого окна и все не решавшимся постучаться). а объевшийся и довольный кролик-чонгук — то, что делает тэхена счастливым рядом с ним тоже.