***
Перед глазами снова возникает монохромный блик косы смерти. Терновый венец точно прибит гвоздями к черепной коробке и никогда не спадет. Никогда, никогда… Смерть не терпит «никогда». И неуловимого демона, идеального дворецкого по имени Себастьян Михаэлис, она пронзает насквозь. Nevermore, ворон. Если бы Себастьян не выдержал удар, они могли погибнуть. Даже самые волшебные мечи ломаются, а смерть, рано или поздно, сходит с ума. Кто знает, что у нее в голове, помимо прочных гвоздей? Терновый венец — и не она жертва. И все же… все же, что-то не дает покоя. Как будто Фантомхайв упускает важную деталь. Вокруг графа слишком много смерти и категоричных слов.***
Мы проиграли все свои войны, но главная битва происходит внутри гр. Би-2, "Пекло"
Место, на котором ты стоишь, есть земля святая Священное Писание, исх 3:5
— Есть в этом местечке своя красота, — усмехается Сиэль. Сидя за чайным столом на свежем воздухе, он может наблюдать полуденный холм и стайку бабочек — не больше лимонной и воздушной ряби, более плотной и осязаемой, чем нужно. — Одномоментные прелести, вы имеете в виду? — Дворецкий возвышается около столика, и юноше кажется, что на подносе в его руках отражаются танцующие насекомые. Воистину, игра света и тени способна запутать; монохромный блик — и даже в косе смерти отразится весна. — Возможно, — отзывается Сиэль. Себастьян подливает еще горячего чаю. — Стали задаваться такими вопросами… Стареете. Но как бы он ни ерничал, в его словах правда. Сиэль все чаще стал задумываться не о конечной цели, а о пути к ней, если точнее — интересны детали, вроде почвы под ногами и неба над головой. Как будто декорации и персонажи играют роль и — как будто что-то теряет, не обращая на них внимания. Теперь же, когда вернулся брат, невозможно допустить потерю деталей. Ключи от всех дверей должны быть собраны раньше копии, все пешки подготовлены. В семье — теперь официально оживающих призраков — по-другому нельзя. По-другому только терновый венец и все тот же блик. Nevermore, Себастьян. Обещай. Да, милорд. А на днях демон обронил с манерной непритязательностью: «Место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Это все о пути и декорациях. Возможно. Если Сиэль не ищет ключи там, где уже не стоит. Себастьян часто роняет слова, которые, как полагает, человек не поймет или поймет не так, как должно. И, пожалуй, снова окажется прав. Чаще всего Фантомхайв отмахивается от них ввиду раздражения: уж он-то не играет ни по чьим правилам. Но разум зацепился за фразу, как утопающий. Ощущение, подобно накатывающей волне. «Что он имел в виду?.. И имеет ли это вообще какое-либо значение?» А еще: «Иногда мне кажется, что я схожу с ума». И все же… Все же он не перестает думать. Что-то упускается из виду. Ощущение росло постепенно до тех пор, пока в летний, теплый полдень не расцветает вместе с холмом: золотой свет — пламя прошлого — и снова изумрудный холм, ветер, поднимающий края кипенно-белой скатерти. Пожар в поместье и холм, на котором расположились руины детского приюта — как будто кадры киноленты склеиваются. Сиэль видит острую потребность разъединить их и разобрать по частям. «Надо уметь отпускать прошлое», — урок мадам Ред. Но, тетушка, цепному псу не пристало разжимать челюсти. «Сиэль, мой сын, мы любим тебя любого, разве давали усомниться в этом?» — родители. Но, мама-папа, разделение того, что рождено равным, есть ее проявление? И отныне «разве я — сторож брату моему?»* Слишком много марионеток. Вот что. Все началось с отца, выброшенным за ненадобностью, и кончается жнецами, которые творят свою работу, а иногда — что хотят… Лиззи, Лау, барон Кельвин, Дитрих… список можно продолжать бесконечно, — все чьи-то пешки. Тогда не смело ли думать, что Сиэль — игрок? И звучит смелый вопрос: хотя бы потому, что Сиэль никогда бы его не задал… Тот Сиэль, шагающий исключительно вперед. Тот Сиэль, который даже не является Сиэлем. Времена меняют правила. Нет… что-то другое. Более тонкое — это новые персонажи, неожиданные ходы, и ты либо меняешь угол обзора — либо ждешь шах-и-мата. — Играем ли мы в шахматы или нами играют в марионеток, играющих в шахматы? — вопрос заданный вслух и — услышанный. — Вы растете. Из мальчика, который… — мысль обрывают и склеивают с другой. Сиэль усмехается про себя, а не монтаж ли пленки? Выдранный кадр. — Верно… ведь так не могло продолжаться долго. Как быстро люди растут. Право, это даже немного грустно. Себастьян шутит, но он же что-то предчувствует: холодное лицо меняется, как склон горы во влиянии от положения светила. Его личное солнце слишком много себе позволяет. Вот что читается в глубине теней — расщелин горной породы, и их не сдвинуть и не осветить. И звучит мягкий голос: — Милорд, мне кажется, вам стоит не забывать о том, что условия нашего контракта неизменны. А потому… стоит ли задумываться о том, что не имеет значения? О пустяках. «О пустяках». Сиэль настораживается и косым взглядом ловит тень. Его дворецкий невероятно темен. Границы фигуры размываются, и это не солнечное марево: растут энергетические сгустки, похожие на пламя или даже щупальца. Сиэль помнит — всегда будет — первую встречу. Вопиющий древний кошмар из глубин хтонического мира, созданный до человека и, должно быть, до малейшего проявления чьей-либо души. Предупреждение, как загон овцы в отару. Демон уводит хозяина обратно в игру всякий раз, когда чувствует… что? «Вопрос, который я задаю — верный». А потому Сиэль и бровью не ведет. Край чашки холодит губы. — Тебе настолько скучно, Себастьян? Или ты сам еще ничего не понял? Отныне на загадки он будет отвечать загадками — вот что. — Прошу прощения? Сиэль демонстрирует пустую чашку, но по-прежнему не смотрит в глаза. Ужас во фраке вызывает мурашки по коже: к нему невозможно привыкнуть, только тщательно маскировать реакции. — Только попробуй еще раз попытаться вытворить то, что в прошлый раз. И покорная улыбка скрывает малейшую чернь. Внезапно и солнечный день возвращает себе свои права. — Я обещал, что такого не повторится. И прошу заметить: вы вынудили меня вас припугнуть, чтобы напомнить о цели. — Много болтаешь: чай. Горячий напиток не справляется с ознобом. И к черту. — Вернемся к разговору. Что ты знаешь о пленках? Дворецкий делает вид, что не совсем понимает, нужно время, но затем растягивает и без того длинный рот в подобии улыбки: — Разве я похож на жнеца? Кроме десертного ножа, у меня ничего нет. — Я серьезно, Себастьян. — А что с ними не так? — Ты никогда не думал о том, кто стоит за жнецами? Имею в виду: если жизнь людей записана на пленках, то кто пишет пленки самих жнецов? Не они же создают сущее. — И тут маленький мальчик доходит до дома Бога и стучит… — Что? — Притча о маленьком мальчике и Боге. Не слышали? — Нет. — Это потому что ее не существует. Еще бы: разве маленький мальчик способен на такое? — Вытянутое лицо кажется уже не скалой: оно несет в себе языческую силу чего-то божественного. Фантомхайву хочется и позлиться, и усмехнуться: бросить в молочное облако язву, но — прикусывает кончик языка. Себастьян продолжает: — Полагаете, что инстанция выше смерти способна помочь в решении проблемы с братом и Гробовщиком? «Да не знаю я, что полагаю! Просто… ищу выход». Выход?.. Но из чего? Искать ключи быстрее того, кто знает меня лучше меня самого. «Разве сторож я своему брату?» Нет. Но я его убийца. Воспринимая молчание хозяина как ответ, Себастьян продолжает: — «Место, на котором ты стоишь, есть земля святая». — Ты это повторяешь, как попугай. Какой в этом смысл? — Библия — одна сплошная метафора. Людям свойственно воспринимать слова буквально. Ах, никакой поэтики… Зря я вас учил литературе и философии? — И что означает эта твоя «метафора»? — Что все ответы, которые вы ищете, уже в вас. Сиэлю не нужно подсказывать, чтобы понять: все снова возвращается к деталям. Неужели?.. — Пленка?.. Тонкие губы расплываются до ушей: в улыбке твари теперь значится нечто зловещее и, как ни странно, оно гармонирует с летним, умиротворенным деньком. — Близко. Я бы сказал, горячо. — Жнецы заранее знают, что произойдет. Пленки написаны… — Еще немного и мы обожжем пальцы. Стоит ли мне одернуть вашу руку или взять миниатюрную ладонь в свою? Сиэль не обращает внимания на шутки и продолжает размышлять: ему кажется, что если вдаваться глубже в дела смерти — можно сойти с ума. Недаром Гробовщик — да и парочка других жнецов — не в себе. Но не брат ли побывал в смерти и вернулся? Чем я хуже? — юноша усмехается. А как жизнь подсказывает — ничем. Рубиновые глаза пристально наблюдают: в них звучит вызов — так языческое божество наблюдает за закалыванием ритуального агнца в свою честь. Сначала наблюдение раздражает, затем юноша забывает о его существовании, а в какой-то момент даже различает, что на алтаре для жертвоприношений лежит отнюдь не животное… На нем лежит нечто гораздо большее. Например, сам Сиэль. Сиэль Фантомхайв. «Я — граф Сиэль Фантомхайв!» И неважно, что тело заколото ритуальным кинжалом: вспоротые внутренности еще горячие, их цвет и хаос напоминают сердцевину пионов. Тело дергается и выплевывает из себя сгустки крови с кольцом: «Лжец». Смех в черном огне растет до тех пор, пока не задевает нестерпимой щекоткой стенки мясистого сосуда: душа съеживается и стонет: «Но я — Сиэль Фантомхайв!», — борется она. «Я не часть пленки! Я не марионетка!.. Я мыслю — значит, я существую, верно, Сиэль? — Сиэль, скажи что-нибудь! — теперь она кричит голосом Лиззи. Уж не Лиззи ли была ему как сестра? — Не оставляй нас! Как же те, кто любит тебя?» Хохот рождается в глотке и вырывается наружу. Себастьян удивленно приподнимает брови, хотя прекрасно понимает процесс. Жертва принесена во второй раз. Собрана святая троица: плоть, душа и… дух. Хохот растет и обрывается, как натянутая леска. Болезненное эхо пустоты еще звучит в грудной клетке, сердце работает на пределе, как и воспаленное сознание, а затем наступает тишина. Пус-то-та. Как изысканная и непозволительная роскошь, и все это — рядом с инфернальной тварью. — Сиротский приют и «Ноев ковчег», — вспоминает граф шепотом, его голос охрип, — они сражались за пустышку. Я смеялся в тот день, на холме, Себастьян, помнишь? Их потуги, пустые потуги казались такими смешными!.. А теперь я сам на их месте. Все, за что я сражаюсь — пустышка! — И он бьет себя в грудь кулаком: — Я — Сиэль Фантомхайв!.. Но я — не Сиэль. И даже не брат Сиэля. Но тогда кто я? Кто этот игрок, Себастьян? Кто этот человек на пленке? Кто мы такие? Но Себастьян молчит, его лицо непроницаемо, как все та же скала. Это не отрешенная улыбка Будды, как говорил бедный Агни, это… — Ты же очень старый, ты должен знать! — Сиэль впивается в лацканы пиджака и с силой тянет на себя. — Скажи мне! Ладони, спрятанные за безукоризненным атласом, горячие на ощупь: они накрывают руки графа и ласково сжимают. — Господин, иногда вы столь экспрессивны, — ничего кроме снисхождения и демонстративной заботы. Сиэль тяжело дышит. Себастьян дышит спокойно. Постепенно чужое спокойствие передается и ему. — Позвольте, я налью чай, и мы продолжим разговор. Я не могу позволить, чтобы вы повредили свой рассудок. У людей он невероятно хрупок. Сиэль догадывается, что за ледяной безмятежностью скрывается огромная злость. Еще бы! Сиэль нарушил ход продуманной игры. Наконец, он соглашается. Он возвращается за стол и замечает, что мир нисколько не затронуло страшное откровение: над чайником из китайского фарфора — подарок Лау — вьется пушистый шмель, а солнце продолжает греть щеки, хоть они и не согреваются. Как будто тень, отбрасываемая дворецким, впитывает все без остатка. — Мне так жаль, — молвит дворецкий и подливает чая. — Я обещал не пугать вас, как в тот раз, хотя, возможно, это помогло бы, поэтому и согласился ответить на ваши, скажем, мягко говоря, опасные вопросы. Сиэль наблюдает за движениями слуги. Он раньше никогда не задумывался по-настоящему, кто находится рядом с ним. Не персонаж страшной истории про двух близнецов, а — древний источник, с которым, возможно, стоило поиграть в ответы на вопросы. — Чем же они опасны, если логичны? — парирует Сиэль. — Тем, что нисколько не помогут вам в достижении цели. — А тебе выгодно, чтобы я оставался в неведении, да? — юноша усмехается. — Все пытаешься юлить. «Всегда», — посмеиваются глаза, но вслух демон отвечает: — Скажу иначе: обычно мы не сталкиваемся с людьми, которые ищут ответы на подобные вопросы. Даже маги преследуют свои цели. Как правило, обе стороны интересует простой конечный результат, и у людей желание не выходит за рамки ассортимента игрушек. В вашем случае, это шахматы. Оригинально. Смело. Но все же — шахматы. Понимаете о чем я? — Мне нет дела до других людей. Ты обещал не обманывать меня. — А еще я обещал заботиться о вас. Ведь это — моя первостепенная задача. И сейчас вы лезете в бездонную кроличью нору, как Алиса. — Значит, не загораживай ее своим кроличьим задом, а отвечай. Себастьян вздыхает: — Алисы бывают так неугомонны… Что ж, раз вы настаиваете. Я попробую развить вашу мысль дальше. Что, если я скажу, что вы — это и есть я? И ваш ненавистный брат, и Элизабет, и ваши родители, и даже этот назойливый Гробовщик. Боже, даже этот красный вульгарный шут… тоже «я». Удивительно. Красивое лицо кривится в гримасе удивления, а карие глаза посмеиваются в характерной манере. Кажется, что Сиэля берут за плечи и ведут в тупик лабиринта: пусть ему надоест и он вынырнет из кроличьей норы. И как ему верить?! Что за несуразица? — Издеваешься? — Нисколько. Вы же сами подошли к этому выводу. Ваша интуиция подсказывает истину. Вы никогда не задумывались, почему ваш покорный слуга способен настолько видоизменяться и трансформировать предметы и явления? Как может нечто, созданное из другой материи, трансформировать ее, как свою собственную? Магия, скажите вы? Но если магия — это такая же наука. — Тогда бы это означало, что ты состоишь из этой же материи. Улыбка демона становится шире. — И ложка, которую создам я, никоим образом не отличается от ложки, которая лежит на кухне. И ложку, которая лежит на кухне, я тоже могу изменить. — Тогда ты… — Сиэль облизывает пересохшие губы, во рту не хватает слюны, — не может быть! Чушь. Вздор. — Если нечто снимает кинофильм, — продолжает слуга, — даже про жнецов, то, что остается, кроме белого полотна, которое позволяет всему проявляться? Зрачки демона сужаются до вертикальных щелей и их радужка пылает. Неторопливо черная сущность выпрастывает свою эфемерную субстанцию из, казалось бы, человеческой плоти. Кости, мышцы и лимфа перестают иметь сущностные границы. Когда абсолютно черный цвет произрастает, заслоняя часть мира, как явление, кажется, что летний полдень грозит обернутся затмением. Я есмь альфа и омега, Начало и Конец, все сущее и несущее, потенциал всех форм. Потому что «я» и есть эта материя. И вы тоже. Нет ничего, кроме меня. Эта истина настолько простая и очевидная, но ваше человеческое «я, я, я» уводит от нее на самый конец раскадровки, даже без малейшей мысли о том, что здесь что-то не так. Вы родились. Вам сказали, что вы — Сиэль Фантомхайв, человек, и вы безоговорочно поверили в это. Сиэль пятится назад: он все еще падает в бездну. Демон ласково усмехается: «Моя любопытная Алиса все еще падает?» — Себастьян… — В контексте нашего разговора, я бы напомнил, что у меня нет имени. В отличие от вас, я не бью себя в грудь, утверждая, что я — Себастьян Михаэлис! Я не являюсь ни демоном, ни ангелом. Я — вне каких-либо иерархий и умозаключений. Понимаете? Я хочу сказать, что ваш ум — всего лишь инструмент, но никак не вы. Оказываясь предельно близко, мужчина цепляет лицо юноши за подбородок и заставляет погрузиться в бездну своих глаз. Подушечкой большого пальца он поглаживает нежную кожицу. — Адам и Ева давали имена всем сущим формам благодаря уму и, кажется, заигрались, когда отождествились с ним. Но Адам и Ева созданы по подобию Бога. Не по форме — по сути. Они и есть бог. Нет ничего отдельного: вы дышите и слышите им. Вам лишь позволяют играть в ваши… шахматы. Граф отпихивает дворецкого от себя: «Прекрати!» Сначала кажется, что Себастьян обнажает клыки, но это оказывается улыбка на грани смеха. Кажется, демону действительно весело. — Итак, господин, вы — потомок Адама и Евы, или все же — нечто большее? Змей. Искусительный? Да. Мудрый? Определенно. Но можно ли ему доверять?.. У некоторых змей яд долгий. — Ну же, улыбнитесь. Как Будда, — улыбается Себастьян и растягивает рот графа за щеки. Сиэль вновь отмахивается, он едва не падает со стула, но его ловят. Когда Агни и Сома еще были живы, как-то Агни спросил у дворецкого: — Достопочтенный Себастьян, наблюдая за тем, как вы работаете, не могу не отметить вашу особую улыбку. Вы напоминаете мне об одном джняни. Новое определение заставило Сиэля отвлечься от игры в карты: «Кто такой?» Ему ответил принц Сома: — Это мудрец, который постиг Знание. — Какое знание? — не понял Сиэль. — У нас говорят «век живи — век учись». Добавил Агни: — Господин Сиэль, под Знанием имеется в виду Абсолют. Брахман. Все Сущее. Я слышал, что все люди живут по-настоящему и только джняни — играет, как актер в театре. Он понимает, что все, что есть это лила — игра божественной энергии. Он более не играет ни в ад, ни в рай. Об этом знали наши боги, такие как Шива. — То есть, Себастьян, как Будда? Будда в Англии? — Граф знатно похохотал. Себастьян только тихо улыбнулся и ответил, как будто извиняясь за бестактное невежество своего господина. — Вы очень много знаете о разных вещах. Все же убеждаюсь, что Индия — уникальное место. Родина мудрецов. А теперь все иначе, никакого смеха. Теперь есть написанная пленка — лила. — Хочешь сказать, чтобы узнать о пленках, мне надо ехать в Индию, в ашрам*? Стричься налысо и сидеть в медитации, пока гора не сдвинется с места или меня не найдет брат? — Зачем? Ведь у вас есть и демон, и дворецкий. Сиэль усмехается: «Да уж, толку-то!» Себастьян любовно отряхивает пиджак графа. — Понимаю, вам нужно время. Наш танец на грани безумия не может продолжаться долго. Могу заметить, что только самые смелые завершают партию. Достаточно того, что вы сегодня поразили меня, — Себастьян достает карманные часы на цепочке и проверяет время. — А теперь полагаю, стоит оставить вас наедине. На ужин будет подан грибной жульен и… — Мне все равно, что будет на ужин. Просто оставь меня. Имя Себастьян больше не произносится. Не сегодня. Граф не покидает постели в течение последующих суток. Возможно, это длилось бы дольше, если бы демону не надоело. Ведь он не для того заключал контракт, чтобы скучать. — Вставайте. Новый день — новые возможности. Или мой господин успел превратиться в какой-нибудь баклажан? Сиэль закрывает голову одеялом, но его вытряхивают из укрытия самым бестактным образом. Как котенка из мешка. — Умываться и есть. Сиэль не спорит. Он все еще погружен в размышления: шестеренка внутри него сломалась, и он не знает, какая именно. А за завтраком — овсянка с джемом — он спрашивает, едва ворочая языком: — Это связано с тем, что ты не чувствуешь человеческих эмоций? — Если бы вы смотрели один и тот же спектакль в разных вариациях неприличное количество раз, вы бы тоже устали. Но, милорд, вы на грани. Правда желаете шагнуть дальше? Что вы чувствуете? В голосе звучит беспокойство. Граф отставляет тарелку и разворачивается к нему: — Ничего. И даже слово «ничего», не значит ровным счетом ничего… Может быть, свобода?.. Нет… у этого нет определения. Любое определение — вымысел, верно? Часть игры. Себастьян присаживается на колено и заглядывает в большие глаза: теперь их синие радужки кажутся особенно темными. Так беззаботное голубое небо постигает свою глубину. Синяя бездна перетекает в черную: в воде ли, в воздухе… в душе. — Все еще хотите кому-то мстить? Сиэль качает головой. Он протягивает ладонь и обнимает ею лицо мужчины: кожа слегка шероховатая, хотя кажется гладкой, как отполированная слоновья кость. — Себастьян… Что же я наделал? Куда завел нас? Себастьян отнимает руку от своей щеки и укладывает обратно на бедро графа. — Готовая пленка уже в бобине, помните? Вы никого никуда не заводили. Вы — за белым экраном. Вас нет. Вы только наслаждаетесь фильмом. — И ты тоже… наслаждаешься? Глаза демона еще никогда ранее не смотрели на человека с такой нежностью. Хотел бы Себастьян Михаэлис ответить, что еще никогда ранее он не терял души по столь неизъяснимой причине. Все равно что пойманная бабочка в банке схлопнется в неожиданном фокусе. Я ловил бабочку, но бабочка обвела меня за нос. — Вы настолько особенная душа, что умудрились не только победить в нашей увлекательной игре, но и сломать ее. Поистине — мой господин уже победил в своей шахматной партии. — Я всего лишь сжег шахматы. — И теперь вы можете быть свободны. Больше наш контракт не имеет смысла. — Себастьян выпрямился. Леска в грудной клетке — должно быть, от устройства марионетки — снова натянулась. — А как же моя душа? Ты же хотел ее. — О какой душе вы говорите? Вы больше не актер, а зритель. Я сломал твою игрушку, так, Себастьян?.. Наши игрушки. Это было бы грустно, если не… В комнате не остается ничего кроме молчания двоих, но стоит отвлечься — моргнуть — и молчит лишь один. Демон исчезает, как будто никогда и не было. И что-то внутри заставляет крикнуть: — Подожди, не оставляй меня вот так. Себастьян!.. Тишина. — Дьявол! «Нет, я не дьявол, хотя и он — тоже», — прощальное бархатное эхо. Смех и никакого напутствия. …Сиэль лежит в постели и рассматривает руки. Еще никогда ранее они не казались ему таким загадочным явлением. Как они проявляются? Это и есть таинство? — Я — человек, который говорил «никогда» слишком часто. Я — человек, который говорил, что никогда не сдастся. Я — человек, который считал себя Сиэлем Фантомхайвом… И «я» больше… не человек?.. Но он продолжает звать Себастьяна. Может быть, и это записано на пленке? Себастьян, я все понял, вернись. Мне нужно кое-что сказать… Слышишь? Я приказываю вернуться! Пожалуйста…***
Дождь из пепла льется из глаз, Черная Бездна смотрит на нас, Дальше не будет дороги другой. Если ты в пекло — я за тобой. гр. Би-2, «Пекло»
Вернуться к брату и сдасться. Разумеется, говорить о пленках и откровении не стоит — упекут в психушку, но как объяснить настоящему Сиэлю свое внезапное поражение?.. Братской любовью? Ха-ха. Как странно… а ведь у поражения нет вкуса. В отличие от чая, заваренного Себастьяном. «Сложные вещи всегда в простом, достопочтенный Сиэль», — урок Агни и Сомы. Уроки. Я выучил все уроки и теперь еду домой. Но где мой дом?.. «Я» всегда жил с ощущением, что мне чего-то не хватало: сначала любви родителей, нахождении Бога, затем самого себя, а теперь — демона? В стуке лошадиных копыт и дребезжании колес Сиэль не сразу слышит чужое дыхание, только когда оно щекочет затылок. Сердце замирает: «Себастьян!», но, оборачиваясь, юноша натыкается лицом к лицу с красноволосой смертью. — Нээ, — протягивает Грелль, он уже успел разочароваться, — ты один? Мимо пробегала, подумала, загляну-ка на тет-а-тет с Себастьянчиком. Куда это он успел ускользнуть? Какая досада, но тогда я помчалась: Уилли обещал вернуть мне пилу! «Это в какой раз у него косу отбирают?!» — П-погоди!.. — Сиэль едва поспевает открыть рот прежде, чем смерть исчезнет. Ее невообразимо гибкий и переменчивый рот кривится: «Чего тебе?» Хороший актер? Но глядя в ядовито-яркие глаза юноша вдруг забывается: ведь игра продолжается несмотря ни на что. А должно ли быть иначе? И почему Себастьян продолжал играть? Разве форма дворецкого не лишь наслаждение? — Да так, ничего. Забудь, — бурчит Сиэль, и Грелль ворчит: — Именно поэтому мне и нравятся зрелые мужчины — они всегда знают, чего хотят. Передавай привет, чмок и нья! Прежде чем обратно откинуться на спинку сидения, Сиэль уведомляет извозчика: «Поворачиваем!» А Себастьян уже ждет дома. И Сиэль не спрашивает, где он был. — Передумали? Я был рядом на случай, если ваш брат захочет вас отблагодарить. Сиэль цокает каблуками до вытянутой фигуры и задирает голову вверх. У его идеального дворецкого, наконец, идеальный взгляд. Теперь глаза демона кажутся другими, чем раньше: в них стало больше чего одного и меньше — другого. Наверное, к этому стоит привыкнуть. — Неважно, игра это или нет, Себастьян. Мы просто продолжим играть дальше. — Вдвоем? — Как раньше. И не смей покидать меня до самого конца. Тут графу отвечают безмолвной улыбкой. Она означает: «Подумав, я решил, что тоже не против». — Значит, оставляем контракт? — уточняет слуга. Сиэль кивает, ему кажется, что это все, на что он способен сейчас. Себастьян снимает перчатку с руки, на ней еще темнеет пентаграмма, пальцы проводят по скуле юноши и опускаются к губам. Сиэль позволяет касаться себя. С демоном Михаэлисом он связан гораздо глубже, чем мог себе представить. В этой связи нет искрометной радости счастливого финала, но нет и печали — только усталость двух душ. Недаром он рожден мальчишкой, который был вынужден рано повзрослеть. У души тоже есть детство. И рано или поздно оно кончается. А за зрелостью наступает нечто еще… И это не смерть. Далеко не смерть. Где-то хохочет безумный Гробовщик, рассекая зловещей косой, он и брат строят планы, но это уже не имеет значения. Глубина. Мы, Себастьян, глубина. Синяя и черная. Романтично?.. А ведь ты мне... Не имеет значения. Мы как будто дома. Всегда дома. В нем дворецкий скажет: «Еще печенья, милорд?» — «С шоколадной крошкой?» — «С изюмом и орешками». — «Ладно. Но чтобы завтра — с шоколадом». — «Как скажете». Как карикатурно глупо… и просто. Как хорошо. Как будто вкус сладостей и чая никогда не надоест. Себастьян шепчет: — Признаться, вы — самое феноменальное создание в моей жизни. Вырваться за рамки смертного и демона, за границу пленки… Ведь большего от вас, чем отменно сыгранная партия, я и не ожидал. Определенно, вы — моя последняя фантазия. — Что ты имеешь в виду? — Сиэль почему-то не может оторвать от Себастьяна взгляда. Взаимно. — Больше никаких душ у меня не будет. Вы — финал моей долгой, невыносимо долгой истории. Это означает, что мне, как дворецкому, придется пойти за вами в самое пекло, и, пожалуй, это окажется интересная игра напоследок. — Но у меня еще много вопросов, и я хочу чтобы ты был честен. Мы будем играть вдвоем, Себастьян. Неважно, кто окажется победителем, но мы точно раскрасим всем пленку поярче. Особенно моему брату — всегда об этом мечтал. Лицо юноши освещает ухмылка: если присмотреться, можно заметить, что она иного свойства. Как будто наполнена смирением. Так актер уверен в том, что происходящее на сцене идет по сценарию, а дома его ждет уютное кресло и всегда горячий эрл грей. Заварен с безусловной любовью. Уже на пороге граф оборачивается на каблуках: «И да, Себастьян», — он приставляет указательный палец к губам. — Никому ни слова о том, что я в курсе, — подмигивает. Демон улыбается в ответ. — Да, милорд. В его господине все еще остается детская непосредственность. Что ж, это хорошо… Уже после Себастьян закрывает за собой дверь под ключ и оборачивается к читателю. Задирая голову вверх, он смотрит прямо на вас: — А теперь, дамы и господа, игра продолжается. Прошу поудобнее занять свои места в зрительном зале. Мы с господином желаем вам наиувлекательнейшего просмотра.