Грех

Зал снова сорвался в аплодисментах, люди в рядах встали на ноги и поочерёдно выкрикивали громкое: «Браво!», заглушающее уши и разум. Их крики не имели значения, ровно также как и падающие на край высокой сцены цветы. Им не нужно было напоминать о своей популярности и превосходстве. Несомненно, Икол и сама знала, что являлась, является и будет являться одной из лучших оперных певиц на всём белом свете. А ведь вначале ей говорили, что ничего не получится. Говорили, с такими данными тела и голоса — не будет шансов, и они вовсе не думали своими пустыми головами о проведённых за репетицией часами напротив зеркала. Уголки тонких губ дёрнулись в усмешке, руки слабо сжали мягкую ткань длинной юбки и девушка медленно поклонилась слушателям и зрителям. Тяжёлый занавес медленно начал спускаться вниз, пока тёмно-багровая стена не отгородила актёров и зрительский зал. Наступила блаженная тишина, и разум вернулся из игры в реальную жизнь. Актёры кругом засуетились: дамы подхватывали подолы своих пышных юбок и бежали в гримёрки, мужчины открывали шампанское в честь удачного десятого (юбилейного) выступления. В ушах прозвенели колокола, и Икол пришлось нахмуриться, помассировать свои виски. Головная боль всегда наступала после выступлений, видимо, сознание не совсем выдерживало всего напряжения. Пришлось отказаться от предложенного бокала шампанского и скрыться в своей маленькой гримёрке. Свет осветил небольшое помещение с одним стулом, зеркалом и комодом с многочисленными ящиками. В одном углу стояло кресло, в другом же небольшой шкаф, за деревянными дверцами которого висела одна лишь вешалка с аккуратно повешанной одеждой. Икол села перед зеркалом и провела пальцами по своим тёмным густым волосам. Слой бальзама остался на её пальцах. Она внимательно разглядывал своё отражение и не могла снять усмешку, та не хотела уползать, как и мысли в голове. Это было странное чувство, которое не давало ей покоя на протяжении всего дня. Даже на концерте она не полностью отдавалась своему звонкому голосу. Распустив несколько шнурков на спине платья и сняв тяжёлые бусы перламутрового зелёного цвета, девушка постучала ногтями по поверхности стола и прикусила внутреннюю сторону щеки. Перед глазами снова вспыхнул тусклым огнём тот взгляд. Их выступление назначалось на вечер, а в генеральных репетициях Икол не нуждалась, не желая в лишний раз напрягать свои связки. Вместо этого она решила погулять по местному базару, славящийся своим убранством и интересными вещами из-за границы. Слухи, как это редко бывало, оказались правдой, и Икол, будучи любительницей всего заморского и притягательного, влилась в это место душой и телом. Она не считала сколько потратила там времени, сил и денег, более того, в последствии это стало для неё совершенно неважно. Стоило ей направиться в сторону выхода, проходя мимо последних прилавок с морскими ракушками и самодельными украшениями, её внимание обратила небольшая группка девушек. Они были одеты не так как все. Их тела скрывались под длинными тёмными рясами, чей подол покрывался слоем пыли, поднимающейся с дороги. Капюшоны прикрывали головы, на поясах висели небольшие мешочки, в которых, по мнению Икол, были монеты. С шей свисали кресты из разных металлов, но с одним католистическим посылом. До неё доходили рассказы про местных монахинь из монастыря на отшибе города, и ранее она не придавала никакого значения к этим людям. Но вот тогда… тогда она пересеклась с заинтересованным взглядом, смотрящим на неё из-под капюшона. Карие глаза смотрели на неё и на небольшое ожерелье из морских ракушек в руках. Икол, поймав взгляд монахини, улыбнулась и кивнула в знак приветствия. Незнакомка, кажется, очнулась от своего неосознанного гипнотизирования, вздрогнула и поспешила отвернуться. На мгновение Икол удалось заметить черты лица этой странной молодой девушки. Её лицо не было худым, но с хорошо, отчётливо видными скулами, с губами тёмно-бежевого оттенка и немного неряшливыми волосами. Она показалась такой странной и загадочной; и Икол почему-то тянуло к этому человеку неведомой ей силой, словно они были два магнита с разными полюсами. И вот, она сидела в своей гримёрке и пыталась вспомнить что-то ещё. Ей казалось, что буквально за пару мгновений до скрытия своего лица, девушка улыбнулась ей в ответ. Икол сражала наповал своей харизмой не только мужчин, но и женщин, из-за чего часто спутники их жизни вынуждены были бросать ей вызов дуэли. Ха, мальчишки и не знали, что певица была сделана не из робкого десятка. Она управляла револьвером также легко, как и прыгала с альта на сопрано. Так вот, эта улыбка была искренней, мимолётной, невинной. Наверное, глупо было с её стороны принимать такое серьёзное решение, не зная о своей цели абсолютно ничего. Но… кто не рискует, тот не пьёт вина, так ведь? Возможно, ею скорее правило чувство любознательности и нежелания оставаться в неведении. Возможно, это действительно была та самая тяга, о которой она так много слышала, и так мало раз испытывала. Икол была хорошей певицей и славилась не только среди сливок общества, но и среди обычных людей. Монахини исключением не были. Поэтому девушку ничуть не удивила их реакция, стоило перешагнуть порог монастыря. Это было высокое здание, может быть, в прошлом оно служило дворцом, потому что его архитектура напоминала дворцовые виды. Мрачное и сероватое на вид, но не менее красивое и захватывающее. Монастырь находился на равнине, окружённый невысоким каменным забором. На его территории расположился своего рода крошечный городок: местные разводили скот, особенно ослов и куриц; были небольшие канавы с водой и несколько глубоких колодцев; по земле рассыпались зерновые злаки, которые моментально склёвывались пернатыми. Икол была не из брезгливых, потому и не боялся запачкать свою тёмно-зелёную юбку. К тому же, она специально надела что-то менее броское и роскошное. В своём обществе она была известна эпатажностью и умением удивлять. Сейчас же хотелось быть простой.  — Что такого человека как Вы, привело сюда? — у больших ворот во дворец её встретила тучная женщина с аккуратно убранными в хвост волосами и ярко голубыми глазами. Своими мягкими на вид и большими щеками, она напоминала хомячков, которых Икол видела, когда была в турне в Париже. Женщина была одета в знакомую певице рясу, только капюшон не скрывал её головы.  — Возможно, поговорить, — Икол коротко улыбнулась и огляделась вокруг. Свежий воздух был для неё чужд. Она привыкла дышать пылью и грязью, поднимающейся от копыт лошадей или колёс кареты. — А возможно, принять ваши обеты.  — Не понимаю, — монахиня округлила в удивлении глаза, а после задумчиво прищурилась. — Думаю, Вам стоит поговорить не со мной. Поправив широкие длинные рукава, женщина указала жестом следовать за ней, что Икол и поспешила сделать. Под рясой скрывались тапочки, которые шуршали по полу монастыря. Их шуршание прерывалось тихим стуком каблуков от туфель певицы. Взгляд мельтешил по расписным стенам и потолкам, составляющие между собой просторные помещения и коридоры. Ряд колонн стояли вдоль некоторых длинных туннелей, между ними проскакивали открытые арки, ведущие в небольшие сады со старыми каменными фонтанами и разновидными деревьями: в частности, фруктовые. Женщина шуршала своими тапочками по старому полу. Её взгляд изредка смотрел на идущую рядом статную даму, и она, по всей видимости, всё ещё была в недоумении. Чем дольше они шли по коридорам, тем громче слышался приглушённый звук тихого пения и глубокого голоса. В конце пути их ждали большие тяжёлые двери, которые монахиня оттолкнула плавным движением. Её руки наверняка были сильными.  — Сестра Гретта, — негромко позвала она стоящую на сцене женщину. Икол скользнула взглядом по большому залу. Это было достаточно просторное помещение. На противоположной стене висели гобелены с изображением Бога. В центре небольшой сцены, покрытой тёмно-зелёным ковролином, стоял стенд с раскрытой большой книгой — даже с большого расстояния можно было узреть её ветхие страницы и переплёт. Со сцены можно было спуститься по двум ступенькам, которые переходили в гладкую поверхность пола. На нём сидели несколько монахинь, низко склонив голову и шепча под нос разные молитвы. Монахиня — видимо, главная — плавно спустилась со сцены и пошла в сторону новоприбывших. Её взгляд был бесстрастным, возможно, где-то и проскочило удивление, но она его усердно скрыла.  — Икол? Что же оперная певица позабыла у нас в храме? — монахиня приподняла в вопросе свою тёмную бровь. Её пожилое, морщинистое лицо вытянулось.  — Устала я от жизни своей, — ответила девушка, пожимая плавно плечами и стараясь увидеть среди молящихся знакомые глаза. — Спокойствия и тишины желаю, а где же, как ни тут, найти это всё? Вера — было последним, о чём Икол вообще думала, но сейчас об этом лучше умолчать. Она знала, что её не смогут принять в свой круг только по причине собственных желаний. Но она была актрисой, своего рода, а что может быть легче — чем сыграть верующую девушку? Это оказалось действительно легко, и уже через десять минут Первая Монахиня водила Икол по храму, рассказывая не только о местоположении тех или иных комнат, но и об их правилах. Ни одно из перечисленных не смогло удивить певицу, тут и так всё было понятно, поэтому она уже заранее знала как будет тут жить: смотрят — играй, одна — будь собой. Всё это время она пыталась найти девушку, ради которой сюда пришла и… да, она стояла в столовой, где находились длинные деревянные столы с такими же лавочками. Девушка расставляла тарелки и не сразу обратила внимание на пришедших. Подняв наконец взгляд, она мгновенно скуксилась и поспешила скрыться за дверью кухни, но Старшая её окликнула.  — Виктория, помоги, пожалуйста, нашей новой гостье подготовиться к обряду посвящения, — женщина изобразила полупоклон в сторону Икол и её уголки губ приподнялись в улыбке. — Надеюсь, Ваше решение обдумано. Когда она скрылась из виду, Икол обратила внимание на стоящую перед ней девушку и вновь улыбнулась. Теперь, помимо черт лица, она могла увидеть её густые тёмные волосы, собранные в косу, и лёгкий румянец на щеках. Виктория, выпрямившись, сказала идти за ней. Направление коридоров певица не запоминала, её больше интересовал вопрос: что скрывается под этой мешковатой рясой? Судя по её изящным кистям рук и длинной шеей, она была стройной и, к тому же, высокого роста. Желание овладеть — возросло в несколько раз, и Икол еле сдержалась от каких-либо слов, хотя непонятная… аура исходила и от самой Виктории. Кажется, это влечение было не односторонним. Ей предстояло скрыть своё тело под той же «безвкусной» одеждой, но делала она это чертовски медленно. Виктория не могла покинуть комнату, пока та переодевалась, и ей пришлось прятать глаза, когда дорогие ткани одежды аккуратно легли на плечи вешалки, а перед зеркалом в человеческий рост оказалась девушка с гладкой светлой кожей, с которой чёрные волосы и зелёные глаза создавали контраст. Её грудь скрывалась под чёрным кружевным лифчиком, придающий пышность. Именно к этому нижнему белью Виктория вдруг обратила внимание. На секунду Икол показалось, что девушка изучала её спину и то, как длинные пальцы расстегивали лифчик. Секунда — и тот больше не находился на своём месте, а лицо монахини вспыхнуло алым румянцем. Икол усмехнулась, она взяла в свои руки грубоватую ткань рясы и спрятало полуголившееся тело под ней. Только после обряда они дадут положенную сорочку и другие элементы одежды, а пока ей предстояло походить так, зная, что её новая сестра явно что-то уже фантазирует. *** Солнечные лучи, по правде говоря, выстраивали красивую, яркую картину на полу, когда пробивались через разноцветные витражные окна. Жизнь в монастыре и на его территории не прекращалась даже на ночь: может, и становилось более тихо и ночное спокойствие накрывало своим одеялом, но монашки продолжали ходить плавно по коридорам, молиться и заниматься своими делами. После обряда Икол пришлось состроить потерянную девицу, которая без помощи, в начале своего служения, точно не справится. Так ей и удалось притиснуть Викторию поближе к себе, в качестве молодой, но опытной служительницы. Каждой монашке полагалась своя крохотная комнатка, состоящей из односпальной кровати и комода. Общая ванна находилась в другой стороне храма, и идти туда было достаточно много времени. Тем не менее, Икол это мало волновало, ей нужно было достичь своей цели, а тесные помещения только поспособствуют этому. Виктория знала свои обязанности и выполняла их в обязательном порядке, не пропуская ни одной мелочи. Она помогла Икол разобраться с расписанием, большую часть которого составляли посты и молитвенные часы. Иногда им было дозволено выйти на рынок за продуктами или другими важными вещами. Их жизнь действительно была спокойной и тихой. И Икол собиралась это… разрушить. Стоило ей остаться с юной девушкой, она всячески пыталась прикоснуться к её нежной коже ладони. Виктория краснела, отводила взгляды и убирала свою руку в надежде, что это не повторится. Но Икол была настойчива и раз за разом её касания продолжали свой путь: от обычных прикосновений подушечками до сплетания своих пальцев с чужими. За обедами и ужинами они всегда сидели рядом, и Виктория общалась со своими соратницами, что-то увлечённо обсуждая (и даже не молитвы), а Икол, чертовка — так Виктория думала про неё в мыслях — позволяла себе положить изящную ладонь ей на колено и плавно, медленно провести до бедра. Ряса была из плотной ткани, но казалось, словно девушка вовсе обнажена. Это было неправильно, странно, и желанно. Не понадобилось много времени, чтобы осознать нужду в этих самых касаниях, но признать — нет, так девушка сдаться просто не могла. Нельзя было нарушать волю божью, и нельзя было вступать в любой «не такой» телесный контакт с женщиной! Тем более, лишаться невинности с ней в одной постели. Но разве Виктория могла справиться со своими волнующими чувствами, которые накрывали её с головой и не желали выпускать? Ей приходилось только смириться со своей участью и терпеть те часы одиночества, которые она проводила в своей комнатушке. Иногда за её дверью слышалось тихое шуршание тапочек, и она прислушивалась в надежде услышать звонкий голос, заставляющий душу вздрагивать.  — А как живётся… там? — раскладывая постиранные и высушенные сорочки, Виктория коротко взглянула на вдруг улыбнувшуюся певицу.  — Где? В Раю? — в её тоне насмешка, и монашка поспешила отвести взгляд, прошептав извинения перед Богом.  — В… обществе таких, как ты.  — Точно так же, как и в аду, — Икол пожала плечами, расправляя новую сорочку. Она заметила на ней дырку, поэтому сложила её в другую корзину, где была порванная одежда. — Танцы, алкоголь, блуд и жар…  — Ужас какой! — Виктория приложила кончики пальцев к своим губам, заставив обратить на это внимание.  — Зато весело, — усмехнулась Икол. — Или ты никогда не хотела так повеселиться? Не лги мне, дорогуша.  — И в мыслях не было, сестра! — девушка резко гордо приподняла подбородок, взяла стопку сорочек и поспешила удалиться, надеясь, что её красноты никто не заметил. Но Икол знала, чувствовала это смешение скромности и желания. Она была уверена — не будь они закованы тут, в этих священных стенах, Виктория бы уже поддалась своим желаниям. В данном случае нужно было только подтолкнуть, сделать первый шаг. Именно поэтому певица не переставала медленно, но верно сводить с ума свою любимую, касаясь всё более настырно; всё более распутно. Как бы сильно Виктория не делала вид, что ничего не происходит, что её это не волнует, она постепенно начала привязываться и каждый раз, стоило им оказаться наедине, её просьбы были настолько скромны… Она просто желала услышать пение. Пение не церковных молитв, а перелив мелодии и текста, чтобы погрузиться в атмосферу сказки или реальности. Разве Икол могла отказать? Часто им удавалось закрыться в одной из своих комнатушек. Икол сидела на кровати, а Виктория, уложив голову ей на колени, внимательно слушала завораживающие песни. Они проникали в душу и помогали чувствовать, потому что тут, в этом храме, редко когда хотелось смеяться, плакать или злиться. Длинные пальцы Икол перебирали густые распущенные волосы, пропускали пряди меж пальцев. Это было так нежно, так мягко, так уютно… Виктория впервые за долгое время чувствовала себя живой, а Икол помогала ей придерживать это состояние. Так почему бы не сделать это вечной традицией? Любовь? Хах, она многогранна. Разве можно противиться любви? Желанию? Судьбе? Развернув голову на коленях так, чтобы смотреть прямо в зелёные глаза, девушка скромно улыбнулась и вытянула руку, чтобы коснуться пальцами светлой щеки. От этого касания по телу Икол пробежали мурашки, а губы растянулись в усмешке. Она прижалась к ладони щекой, а после прижалась к ней губами, оставляя едва ощутимый, сухой поцелуй. Тишина ночи опускалась на монастырь, и влекла за собой магию. Магию, которой противостоять невозможно. Вдох. И поцелуй такой короткий, долгожданный. Слишком мало, нужно больше. Виктория приподнялась и ещё раз коснулась чужих губ своими. В ответ она услышала тихий смешок и почувствовала привычную ухмылку.  — Что смешного? — девушка отпрянула, присаживаясь мягко на кровать и поправляя края белой сорочки. Так Икол могла видеть её лодыжки.  — Думаю, как далеко ты готова зайти, — Икол склонила голову, и в следующее мгновение Виктория лежала на спине, чувствуя горячее дыхание на своей шее. Руки инстинктивно сжали чужие плечи, а глаза быстро замельтешили по лицу певицы, изучая каждую её черту в свете луны, пробивающейся через открытое окно. На них обеих были одни лишь сорочки, только Икол носила излюбленное кружевное бельё, которое сумела спрятать от Старшей Сестры, но пока девушке об этом знать не надо. Вновь поцелуй. Только теперь он напористый, желающий оставить горячий отпечаток в памяти об этой ночи. Нежные пальцы скользят по развороту плеч, дальше по рукам, чтобы в конце концов остановиться на бёдрах и сжать хлопковую ткань. Тело под ней дрожит: в страхе или в ожидании? Ответа она не знала и спрашивать не хотела. В любом случае, если бы Виктории было страшно — она бы не продолжала поцелуй, не обнимала так крепко. Края сорочки медленно поползли вверх, на это долгое мгновение дыхание затихло, и карие глаза просто смотрели на Икол, которая, в свою очередь, разглядывала румяные щёки и чуть покрасневшие губы от поцелуев. Ладони коснулись обнажённых бёдер, животика, и каждой своим нервным окончанием певица почувствовала мурашки на девственно чистой коже. Сорочка была снята и откинута в сторону. Теперь перед жаждущей Икол была полностью не прикрытая ничем девушка, в глазах которой читалось удивление и лёгкое замешательство.  — Ты прекрасна, — прошептала Икол, наклоняясь к ключицам и повторяя их изгиб кончиком языка. Влажный след остался на коже. — Невероятно прекрасна… лучше, чем я представляла.  — Не говори так, — смущённо, в тон ей ответила та и зажмурилась, когда губы короткими медленными поцелуями дошли до груди. Её тело казалось таким слабым и чувствительным, каждый поцелуй отзывался в её голове вспышками салюта, а на глазах проступала влага. Юркий язычок обвёл ареолу соска, а после коснулся и его самого. Оставив влажный след, Икол прошлась по нему подушечкой большого пальца, заставив с губ любовницы сорваться первому тихому стону. Довольная такой реакцией, певица продолжила ласкать грудь губами, мягко обхватывая ими напряжённые соски и каждый раз вслушиваясь в мелодичные, сдержанные стоны. Становилось жарко, поэтому Икол выпрямилась в спине, подцепила края уже своей сорочки и плавным движением сняла её со своего тела. Увидев опять кружевное бельё, в глазах Виктории пробежал блеск. Она прикусила краешек нижней губы и судорожно вздохнула.  — Только… не снимай, пожалуйста, — тихо попросила она, глядя на певицу исподлобья. Та лишь пожала плечами и, продолжая упираться коленями на кровать меж разведённых ног, ладонью заскользила от груди ниже. Чем ближе она подходила к заветному месту, тем больше напрягалось тело, и тем громче становилось тяжёлое прерывистое дыхание. Наклонившись, Икол оставила цепочку поцелуев на животе и спустилась к лобку. Её подушечки пальцев коснулись влажного места, и руки Виктории сжали под собой простыни. Коротко дёрнув коленями в попытке их свести, девушка приподняла голову и туманным взглядом смотрела на шальной блеск в зелёных глазах. Она положила руку на голову, сжимая чёрные пряди, когда кончик чужого языка коснулся клитора. Приятная дрожь овладела телом, Виктории оставалось принять эти тёплые ласки. Язык короткими мазками по месту собирал влагу, пока мягкие пальцы оглаживали лоно девушки и лишь производили намёк на проникновение, но тело всё равно отзывалось, а стоны заглушали толстые каменные стены. Поддразнивая чувствительную часть твёрдым кончиком языка и подушечкой большого пальца, Икол поднимала взгляды на красное лицо своей любовницы и старалась запомнить каждую черту. И покрасневшие, покусанные губы, и блестящие карие глаза, и небрежно спускающиеся на лицо пряди тёмных каштановых волос. Грудь тяжело вздымалась на каждом вдохе, а руки нещадно тянули ткани простынки или же цеплялись за чёрные волосы, в желании то ли прижать, то ли отстранить. Тёплая волна удовольствия медленно настигала и копилась внизу живота. В один момент Виктория резко почувствовала вспышку удовольствия, которое выразилось в её протяжном звонком стоне. Тело моментально ослабло, а на лице появилась блаженная улыбка. Только когда девушка перестала подрагивать, Икол отстранилась и приподнялась на руках, нависая над покрасневшим миленьком личиком. Она внимательно разглядывала её, а после легла рядом, поглаживая медленно по животу, который ещё продолжал подниматься на тяжёлых вздохах.  — Можно… можно я? — рука Виктории медленно и осторожно легла на бедро певицы. Та в ответ хмыкнула и притянула её к себе для поцелуя. На влажной ткани кружевных трусиков почувствовались пальцы, в поцелуй Икол уронила судорожный вздох, а после углубила его. Виктория двигалась аккуратно, словно боялась ошибиться. Она чувствовала как ещё больше намокают трусики от её прикосновений, и видела, что лифчик не особо скрывает напряжённые соски. Икол, кажется, вовсе не обращала больше ни на что внимания, кроме самих пальцев между её ног. Подстриженные ноготки мягко царапнули внутреннюю сторону бёдер, подушечки огладили осторожными касаниями, а после нырнули под намокшие кружева. Прикрыв глаза, Икол легла полностью на спину, лишь развернув голову в бок и поглядывая на забавно сосредоточенное лицо девушки.  — Н-не бойся, ангел, — улыбнулась она и тут же прогнулась в пояснице, чувствуя лёгкое давление между её губ. — Расслабься… — выдохнула она, перед тем как расстегнуть свой лифчик дрожащими руками и снять его полностью. Виктория облизнула пересохшие от частого дыхания губы и обратила свой взор на грудь, на нежно-розовые соски. Она легла полубоком и мягко обхватила один из них губами, погружая горошину в бархатистый ротик. Её средний палец медленно скользнул по всей вагине, толкаясь в лоно, и вызывая у Икол задушенные стоны. Монашка была слишком развязна для своего статуса, но от этого у певицы только сильнее плясали внутренние черти, а перед глазами мелькали звёзды. Мягкие стенки внутри обхватили палец, и Виктория не сдержала от этого ощущения восторженный вздох. Она медленно массировала промежность, продолжая двигать пальцем внутри и облизывая соски, которые уже блестели от слюны. В очередной раз судорожно вздохнув, Икол вцепилась в чужие волосы и с короткими полустоном, полурыком достигла той точки оргазма, от которой нельзя было убежать. Она растеклась лужицей на кровати и открыто улыбнулась, прикрывая глаза длинными дрожащими ресницами. Наступила тишина. Только тяжёлое дыхание и биение двух сердец в маленькой комнатушке, чьи стены были из камня. Только тёплые объятия двух согревшихся тех и окно, через которое пробивался лунный свет.  — Давай… давай сбежим? Сбежим туда, где не будет правил, где не будет запретов?  — Но монастырь… мой дом…  — Мой дом — там, где ты. Может, и я стану твоим домом, Виктория? Девушка подняла взгляд своих карих глаз и улыбнулась, она погладила щёку певицы костяшками своих пальцев, а после прижалась ещё ближе, уткнувшись носом в изгиб шеи. На следующее утро их не найдут. И никакой Бог их не покарает.