Милосердие

      Канда не привязывается к людям. Нечто вроде его личного кодекса; правило жизни. После случившегося с Алмой он просто не может позволить себе подобного. На войне привязанности делают всё куда больнее и тяжелее. Он экзорцист, и это подразумевает, что ему не следует ни о ком беспокоиться; убивать Акума, а теперь и Ноев — первостепенная задача. Поэтому он здесь. Это — единственная причина, по которой он был создан, вброшен в пустую, беспощадную жизнь. Поэтому Канда научился держать окружающих на расстоянии. Взаимодействие с людьми никогда не было его сильной стороной — он этого и не хочет. Он до совершенства отточил вспыльчивый нрав и язвительное отношение ко всему, — качества, с которыми был рождён. На ледяном сердце защёлкиваются всё новые замки, его обвивают всё новые цепи, на нём лежат мощные чары.       Он не готов к Лави, в запасе у которого имеются болторезы и контрзаклинания. Как и у Алмы, у младшего Книгочея есть привычка вторгаться в личное пространство Канды. Как и Алма, он обладает раздражающим характером, противоположным характеру Канды: Лави ярок, весел, любопытен, смешлив. Как и Алма, он — полная противоположность Канды. Однако, в отличие от Алмы, всё это — лишь фасад. С течением времени Канда хорошо это понял. В случайные моменты — когда рыжеволосый думает, что никто на него не смотрит — озорной блеск в глазах угасает, уголки губ, обычно приподнятые в улыбке, опускаются. Выражение лица становится более холодным и расчётливым. Порой Канде кажется, что он смотрит в зеркало — разумеется, в фигуральном смысле.       Канда и сам толком не знает, когда начал подмечать в Лави подобные детали. Возможно, в то время, когда его угрозы в адрес Лави, называвшего его по имени, начали становиться всё более пустыми. Или, может быть, когда во время спарринга в тренировочном зале Лави прижимает его к полу, — и несмотря на то, что он почти ничего не знает о романтике или сексе, Канда готов поклясться, что тот хочет его поцеловать. Может быть, когда три дня спустя Лави действительно целует его.       Канда не привязывается к людям — равно как и Лави. В определённом смысле именно поэтому они и сближаются. Книгочеи не нуждаются в сердцах — как и экзорцисты, по мнению Канды. Но прежде чем кто-либо из них осознаёт это, они оказываются тесно переплетены. Они движутся вокруг друг друга, зная наперёд, что сделает или скажет партнёр. Это становится своего рода танцем: они приближаются друг к другу вплотную, а затем столь же быстро отстраняются — и так по кругу. Канда не уверен, когда этот танец закончится, но у него уже кружится голова. Лави здесь, чтобы поддержать его.       — Юу, — бормочет Лави в одну из таких тёмных ночей. Они достигли кульминации, что заставило обоих почувствовать себя в равной степени взволнованными и уверенными. Точка невозврата пройдена, повернуть вспять нельзя — да Канда и не позволит. — Я люблю тебя.       Канда знает. Лави не говорил подобного раньше, однако он чувствует это каждый раз, когда тот прикасается к нему. Или же каждый раз, когда Лави садится рядом с ним, улыбается ему, целует его, а особенно — когда тот выводит его из себя. Он знает, что платит ему теми же чувствами. Его цепи и замки, разбитые на куски, лежат на полу у их ног.       Вместо того, чтобы что-то сказать, Канда притягивает его к себе за его фирменный шарф и целует.

***

      Канда не должен быть удивлён. Правда не должен — и потому злится на себя за это. Он удивлён и зол. И, более того, ему больно. Канде Юу не бывает больно. По крайней мере, он всегда исцеляется за два-три дня. Однако подобную рану не залечить: это выстрел в сердце, прошедший через всю грудь к низу живота. Память вновь настойчиво подкидывает ему воспоминания об Алме, — несмотря на те годы, когда он отличал его от Лави. На первый взгляд они похожи, однако в глубине души они совершенно разные. Один из них просто хотел защитить Канду. Другой же вонзил ему в сердце нож острее Мугена.       «Книгочеи не нуждаются в сердцах». Канда знал. Он это знал. «Равно как и экзорцисты», — говорил он себе. Ему хотелось бы, чтобы это оказалось правдой, чтобы он мог вырезать этот бесполезный повреждённый орган и выбросить его. Технически — как он полагает, — он мог бы. Но это пустое: Канда Юу никому не позволит влиять на свою жизнь. Он избегает смотреть на дверь, теперь ведущую в заброшенную комнату. Он сидит за другим столом в одиночестве. Он с головой бросается в миссии и тренировки или же спит. Канда никогда не был привязан к людям, а теперь он кажется ещё более отстранённым. Жалостливые взгляды, порой бросаемые Линали в его сторону, точно разбиваются о стену.       Хуже всего становится, когда Канда вновь встречает его. Он понятия не имеет, откуда Лави узнал о его местонахождении. Но он там, в гостинице, где Канда останавливается на время миссии. Прошло всего несколько месяцев, однако он выглядит по-другому. Волосы стали длиннее, он больше не носит форму экзорциста. Вместо неё — шерстяное пончо, простые штаны и ботинки. Бандана на голове и повязка на глазу — всё, что осталось от него прежнего.       Канда круто разворачивается на каблуках, намереваясь уйти, убежать. Однако Лави хватает его за запястье.       — Юу...       — Не надо, — шипит Канда. С кончика языка сочатся месяцами накапливаемые горечь и боль разбитого сердца. — Ты не должен был возвращаться.       — Я знаю. Да, не должен. Не так. Я просто... То, как мы расстались... Я не мог... — Лави начинает уверенно, но быстро затихает. Канда понимает, что и его сердце разбито, но качает головой.       Он вырывает запястье из руки Лави.       — Ты сделал свой выбор.       Лави никак не реагирует. Он выглядит уязвлённым, но кивает.       — Я знаю. Но я... Я хотел тебя увидеть, Юу. Я скучаю по тебе.       — Ты не должен этого делать. — Канда толкает его к двери. — Нельзя вот так уйти, не оставив ничего, кроме долбаной записки, и вернуться с какими-то дерьмовыми... Чёрт! Ты принял решение — так сделай это! Убирайся из моей жизни! Ты ведь хотел, чтобы я это сделал...       — Я не хотел... Юу, я... — Голос Лави дрожит, он торопливо стирает выступившие на глазах слёзы. — Я любил тебя.       — Правда? — Канда не может удержаться от насмешки. Цепи сжимаются вокруг него. Теперь ни одному болторезу или контрзаклятию их не сломить. — Если бы ты когда-нибудь любил меня, то не совершил бы подобного. — Канде хочется вытолкать его из комнаты и запереть дверь, но непрошеные слова вырываются у него прежде, чем он успевает прикусить язык. — Почему я?       — Почему... ты?       — Кто угодно. Линали, Мояши... Ты мог выбрать кого угодно. Почему это должен был быть я? Ты сломал меня — того, кем я был. Ты, чёрт тебя дери... ты мучил меня, пока я не раскрылся тебе, а затем... Ты. Сделал. Это.       — Юу, клянусь, я... — Лави замолкает и неловко пожимает плечами. — Я не знаю. Я не хотел причинить тебе боль, Юу. Пожалуйста, поверь мне. Я просто... не знаю. Я хотел узнать тебя лучше. Любить тебя.       Он нервно сжимает и разжимает кулаки, словно не понимает, что делать. Канда тоже не понимает.       — Если собираешься разбить мне сердце — разбей его и уходи, — огрызается он, отворачиваясь от Лави. — Это будет достаточно жестоко. Не усугубляй ситуацию.       Лави молчит, но Канда слышит, как открывается дверь.       — Мне очень жаль, Юу. — Слова, сказанные почти шёпотом, всё равно причиняют боль. Дверь захлопывается.       Цепи Канды скованы и заморожены.