Железный человек

Тони двадцать лет — и она всегда хотела родиться парнем. Она бы носила усы, говорила басом, не парилась бы из-за мыслей, что делать с этими идиотскими сиськами, из-за которых все футболки с принтом давно распавшихся местечковых рок-групп вечно растягивались и топорщились — выглядело отвратительно. Никто бы не пытался подкатить к ней шары после каждого выступления, ошибочно думая, что Тони в восторге от этих придурочных тестостероновых подкатов и рук, которые как бы невзначай обнимали ее за плечи. Тони двадцать лет — и она ненавидит свое имя. Фрэнки Энтони Айомми. Когда в школе ее окликали учителя протяжным «Фрэнки-и-и», ей казалось, что она умрет на месте. Вот уже пятнадцать лет она признает только второе имя, а тот, кто попробует назвать ее Фрэнк или, прости Господи, Фрэнки, получит прямо по еблищу. Тони двадцать лет. У нее злобный взгляд из-под вечно насупленных бровей, сбитые в драках костяшки — хотя гитаристу, по идее, надо беречь пальцы, но Тони как-то плевать — и шрам над верхней губой. У нее кожаная отцовская куртка, напальчники, изготовленные из пластиковой бутылки «Фэйри», и тяжелые американские ботинки, от которых железная, металлическая поступь. Дум-м. Дум-м-м-м. Иногда Тони отпускает последнюю струну на гитаре, и усилитель ревет, как металлическая поступь Железного человека. Тяжелый звук ей по нраву — но надо еще тяжелее. Тони двадцать лет — и только что она хлопнула дверью и ушла, захватив лишь гитару с усилителем. Он лежал в льняной сумке и, когда Тони ускоряла шаг, перекашивался влево, ударяя по ногам. Однако теперь усилитель не бил. Горячие руки обожгла холодная сталь зажигалки. Чирк. Чирк. Чирк. Да что ж такое! Нервными движениями пальцев Тони кое-как извлекла огонь — и в воздухе запахло сигаретным дымом. Она долго затягивалась и быстро выпускала его, пока в голове крутилась мысль о доме. Куда ей пойти? И к кому? — Рифф был просто космический! Пошли, хлопнем по пивку! — Билли смачно ударил ее по плечу. — Пивка для рывка, а потом посмотрим, — загоготала Тони и посмотрела на остальных. Никто не смотрел на нее сальным взглядом. Никто не говорил ей комплиментов, от которых вяли уши. Никто не пытался оспорить ее умение играть на гитаре. «Тёлкам не место в рок-н-ролле, ты помнишь, да? Ты помнишь?» — никто не поливал ее подобным. Билли всегда считал ее «своим парнем». Старый добрый Билли, к которому можно было обратиться с любой проблемой: он всегда тебя выслушивал, хлопал по плечу и говорил, мол, хуйня, забудется, а потом звал ее пить пиво. Иногда он хвастался своими обильными сексуальными похождениями. Несмотря на то, что от него частенько пованивало, Билли девчонкам нравился, и Тони, кажется, даже знала, почему. Билли был невероятно тактичен и чувствителен: наверное, именно с ним Тони всегда чувствовала себя такой, как она есть. Неотесанной, грубо склеенной и мужиковатой. Билли никогда не говорил, что у него на душе, но он всегда готов был выслушать, поддержать и понять. В отличие от нее самой. — Может, не только пива? — влез Терри. Смешной пацаненок. Несмотря на самый малый возраст, он выглядел на пятьдесят со своими длиннющими, как у пастора, усами, закрученными кверху. Ношение идиотских вырвиглазных шмоток, курение косяков с явным намерением взять золотую медаль в гонке за раком легких, и дикое задротство по Древней Греции — все, что надо знать о Терри. Подойдешь к нему стрельнуть сигарету — а он уже фонтанирует идеями про космические корабли в созвездии Ориона, летящие через гиперскачок, да про развалины афинских дворцов, засыпанные песками времени. Философски. — Если ты достанешь. Не хочу проблем с копами, — Тони уже брали за жопу в этом году с травкой, и именно поэтому их прошлая группа окончательно развалилась. Снова начинать сначала. Сначала, сначала, сначала. Снова собираться, снова притираться друг к другу — и снова понимать, что пацаны никогда не простят себе, если ими верховодит тёлка. Особенно такая, как Тони. Нет, она не собирается отказываться от своих слов. Эти ребята вроде ничего: самые интересные из тех, с кем ей приходилось играть, и самые неконфликтные. Просто была одна проблема, и проблема дико ее раздражала, как раздражала черная грязь под ногтями. Проблему звали Джон Майкл Осборн и проблема развалилась на диване, внимательно следя за их перепалками и изредка покусывая ногти. Вокалиста Тони искала давно, и это объявление — словно какой-то искушенный подарок судьбы-идиотки — свело их вместе. Надежда, что его клоунская рожа больше не попадет в ее поле зрения, наивно теплилась на душе. Нет, Осборн ни разу не пытался к ней подкатить, ни разу не отпускал сальные комментарии по поводу ее вываливающихся из серой отцовской майки-алкоголички сисек — иначе его бы в группе больше не было, и плевать Тони хотела на усилитель. Осборн вел себя спокойно, первый слушал того, что она говорит — и первый понимал, чего она хочет. Но всякий раз, как только Тони видела его прыщавую рожу и длинные пушистые волосы — ей всякий чертов раз хотелось дать ему пинка. А потом запустить ладонь в эти самые волосы и дернуть со всей силы. Тони не знала, в чем проблема и почему Осборн так сильно ее раздражает, но деваться ей некуда — по сути, он терпит все ее иногда откровенно идиотские придирки, бегает ей за пивом, стреляет сигареты и иногда даже берет верные ноты. Тони не к чему придраться — но именно это бесит ее до дрожи в руках. — А меня вы не возьмете, ребят? Рожей не вышел? — тихо спросил он с дивана. — Ну, не знаю, Оз, — Билли пожал плечами. — Я-то не против, но как скажет Тони. — Пошел ты нахер, — скривилась Тони и хлопнула дверью. Ей страшно хотелось посмотреть на выражение лица Осборна, но возвращаться было лень. Иногда в Тони бурлили откровенно странные желания. Ей хотелось довести Осборна до слез — и поэтому периодически она буквально задрачивала его бесконечными повторами той или иной части, доводя до совершенства. Ей хотелось, чтобы Осборн накричал на нее, чтобы дал пощечину, чтобы обозвал тёлкой или шлюхой — перестал быть таким холодно-вежливым и бесконечно далеким. Но то было на прошлой неделе. Сейчас Тони смачно поцапалась с матерью и свалила из дома, в чем была, и ей срочно нужно было найти, у кого перекантоваться хотя бы одну ночь. Усилитель все больше и больше оттягивал руку — кажется, что он весит гребанную тонну, — чехол с гитарой за плечами казался свинцовым, а от сигареты воняло каким-то дерьмом. Да и сама Тони ощущала себя облитой помоями с ног до головы. В кармане у нее внезапно нашелся десятипенсовик — и она поспешила к ближайшей телефонной будке. Кому бы позвонить? Билли, как всегда, где-то бухает, причем не факт даже, что пивом, и не факт, что даже завтра он будет стоять на ногах. Ал, лучший друг, всегда бы ее приютил — но он внезапно завёл себе такую доёбистую тёлку, которая вызывала у Тони желание как следует ей вмазать и чисто по-женски оттаскать за волосы. Скорее всего, он сейчас с ней, а значит, дорога в дом Ала ей закрыта. Терри? Упаси боже. Может, Фил… Ребята из «Mythology»? Решение пришло ей совсем внезапно, как удар под дых на ринге — Тони всю жизнь была единственной девчонкой в секции по боксу.

***

— Э-э, привет, — Осборн стоял на крыльце собственного дома — Господи, ну и халупа — и почесывал затылок. — Чего хотела? Для него, несомненно, это сюрприз. Судя по тому, что на Осборне домашние штаны и какая-то невыносимо заношенная футболка, гостей он не ждал. Впрочем, после того, как его мамаша, зыркнув на Тони таким неприятным взглядом — пошла нахуй, старая кошелка — позвала его через весь дом, он был явно удивлен. Тони, конечно, могла бы позвонить — но телефон Осборна ей не был известен, да и не нужен особо. О чем она могла с ним болтать? О его «битлах», на которых он задрачивается больше, чем на тёлок из порножурналов? — Извини, что не позвонила. Номера не знаю. — У меня нет телефона дома, — Осборн виновато улыбнулся, и Тони опять захотелось вмазать ему со всей силы. Так, чтобы он покачнулся, ударился затылком о кирпичную кладку и наорал на нее, а потом прогнал к хуям собачьим, перестав быть таким чертовым идиотом. — Похуй. Слушай, у меня проблемы. Поцапалась с матерью, и… мне теперь негде жить, — да, звучало это еще более жалко, чем Тони себе представляла. Почему-то ей казалось, что Осборн начнет злорадствовать над тем, какая она слабачка, будет смеяться на всю улицу, а потом просто захлопнет дверь перед ее носом. Или начнет расспрашивать про Билли или Ала — а Тони чертовски не хотелось сейчас об этом даже думать. Но Осборн ничего не спросил, молча открывая дверь и пропуская ее внутрь. Дома у него было бедно, но чисто. Орал телевизор, носились туда-сюда какие-то высокие, выше самого Осборна, парни — как он сказал, два его брата. Мать, валяющаяся на кушетке перед телевизором, громко покрикивала на них и получала то же самое от них в ответ. Тони моментально почувствовала, как у нее заболела голова. — Все окей, я поговорил с матерью, она уступит тебе место на кушетке, — Осборн улыбнулся, как-то по-детски наивно. — Извини, у самих семеро по лавкам. — Мне бы хоть как-то, — пробормотала Тони и растрепала коротко остриженные волосы на затылке. В доме Осборнов гитара и усилитель смотрелись… странно. Словно фунтовая купюра среди стопки пенсов. Тони уселась на криво сколоченную табуретку на кухне и устало потерла виски. Пиздец. Осборн спокойно шастал по кухне, наливая чай — судя по отсутствию какого-либо запаха и вкуса, самый дешевый, который только может быть — и искоса посматривая на нее. Он ничего не говорил, отчего напряжение только росло, и в конце концов Тони не выдержала. — Ну, — рыкнула она. — Чего тебе, блядь, надо? — Я… э-э… — Осборн замялся. Господи, ведет себя, как самая настоящая баба. — Если уж ты попала в мой дом, может, хотя бы расскажешь, блядь, что случилось? Ну, конечно, сейчас начнет строить из себя защитника всех угнетенных и пытаться помочь ей своим тупым сочувствием. Тони не нужны ни жалость, ни сочувствие. От этого человека ей вообще ничего не нужно. Но что-то свербело глубоко внутри, в сердце Тони, таким железном и пахнущим маслом для тачки, которая осталась погребенной где-то на помойке, превратившись в груду железа. Собственно, как и ее сердце. — С матерью поцапалась, — Тони из вежливости отхлебнула чаю, даром, пить ей хотелось жутко. — Все как обычно. Она сказала мне, что я отвратительная лесбуха, у которой никогда не будет нормального мужика, я сказала ей, чтобы она завалила ебальник и не лезла в мои дела, она ответила, а потом я ответила еще. В итоге она отвесила мне пощечину, я рявкнула на нее и съебалась. Все еще хочешь знать, что происходит у меня в жизни, Осборн? Его фамилию Тони всегда произносила насмешливо, подскакивая на гласных, заставляя окружающих думать, что родиться Осборном — уже проклятие. Что, в общем-то, недалеко от правды. — Может, и хочу, — Осборн улыбнулся. — Всегда интересно, какие проблемы у железных людей. А ты же железный человек, верно? — Я не могу быть железным человеком, долбоеб. У меня нет члена. А в голове — дум-м и металлическая поступь. Тони это прикалывает, и она улыбается уголком рта. Дум-м. Железный человек уже идет сюда, и ничто не может его остановить. — Ну, подумаешь, — Осборн повел плечом. — Может, и нет, зато яйца у тебя действительно железные. Кто бы еще мог после отрезанных пальцев взять и самостоятельно сделать протезы, а потом научиться играть? Ты не видишь своей крутости, наверное. А может, и видишь, только не говоришь. Кто знает, что у тебя на душе. Тони тоже хотела задать себе этот вопрос. Она не знала, что у нее на душе, кроме ненависти, тяжелой и черной: к матери — «Идиотка! Уродка! Мужичка! Могла бы хоть раз надеть юбку, а не строить из себя черт пойми кого!», к отцу, который всю жизнь хотел сына, а теперь попрекает ее тем, что она не особо торопится замуж, к учителям, которые вечно оставляли ее после уроков за плохое поведение. Тони постоянно копила в себе злость и ненависть, не понимая, как она еще не взорвалась, оставив после себя лопнувший черный нефтяной пузырь. Тони изливала всю свою злость в музыке, пытаясь сделать как можно тяжелее, как можно злее — никаких девочек с цветами в волосах, как у цеппелиновских недоносков, никакого заводного рок-н-ролла, под который требуется танцевать и клеить телок. — Ты странные вопросы задаешь, Осборн, — Тони тяжело вздохнула. — О том, что у меня на душе, не разбираюсь даже я. Это очень тяжело — быть Железным человеком. Никто не спрашивает, хотела ли я становиться лидером, никто не спрашивает, какой ценой мне все это дается, но почему-то все только и делают, что взваливают ответственность на мои плечи, думая, что я сделаю все за них. Так всегда было, с самого детства. — Железным людям тоже нужен отдых, Тони. Иначе они просто развалятся на части. Поживи у меня столько, сколько хочешь. С родителями я договорюсь. Осборн молчал, грея руки на керамической кружке с чаем, смотрел на закат солнца — через серую смоговую пыль его было довольно трудно различить — и улыбался от удовольствия. Интересно, у Осборна холодные руки? У самой Тони они всегда были горячие, даже в самую промозглую, морозную зиму, ведь она носила перчатки — уж в этом плане гитаристы правы. Может, он прав. Тони следовало бы, наверное, позвонить матери и извиниться перед ней, а потом стать хорошей девчонкой и найти себе нормального парня — ведь за ней ухлестывают все музыкальные недоноски Бирмингема. Следовало перестать быть такой злой и колючей, как мороз в начале декабря, как ветер, дующий прямо в лицо. Следовало сдаться. Но Тони, прихлебывая чай на кухне у Осборна, прекрасно знала, что это все просто дребедень. Сейчас она опрокинет в себя чай, встанет, будет упражняться на гитаре до самой ночи, перекантуется у Осборна, а потом устроит репетицию. И сыграет там поступь Железного человека — рифф, кажется, сам возник у нее в голове. Внезапно Тони подорвалась и схватила ничего не подозревающего Осборна за руку. Руки у него и правда холодные, тонкие, немного женские запястья — Тони легко могла обхватить его, дернуть, провернуть и ждать хруста. — Ты чего, — он чуть не выронил кружку с чаем. — Спасибо, — она чмокнула его в щеку, такую же холодную и пахнущую дешевым одеколоном. — Спасибо за то, что приютил. — Да ничего, все окей, — кажется, он покраснел. Тони двадцать лет — и она любит комиксы про супергероев, рок-н-ролл и пироги с домашними яблоками. Она любит тяжелый звук: чем больше перегруза и тяжести, тем лучше. Она любит гонять на тачке по ночному шоссе — так, чтобы ветер задувал в лицо кудри. Она любит запах бензина и ночной дороги, а еще курить по утрам, запивая таким ядреным кофе, который напоминает скорее сильно сжиженную нефть. Тони двадцать лет — и она искренне не считала себя Железным человеком. Ни капельки. Но раз так считал Джон Майкл Осборн, ей придется соответствовать — и соответствовать на все сто процентов. Тони держала его за руку, думая о том, какая же она холодная, и размышляла о том, как же хорошо, что он сейчас не рассказывает про то, какие же крутые эти битлы.