Formal

      — Постарайся хотя бы эти пару часов вести себя прилично, — бормотал Рихард, пытаясь справиться с непослушным галстуком Тилля, что всё никак не хотел нормально висеть, то сползая, то закручиваясь в неописуемые крендели.       Вокалист тем временем недовольно сверлил взглядом пол, фыркая в ответ на нравоучения лид-гитариста.       — Я всегда веду себя прилично, — тихо проворчал он, скрестив руки на груди.       Ему и Круспе предстояло отправиться на невъебенски важную и страшно серьёзную встречу с какими-то крупными спонсорами, что изъявили желание организовать благотворительную кампанию с их участием. Шолле долго уговаривать не пришлось — тот и рад лишний раз на камеру покривляться и попозировать, а вот Линдеманн его энтузиазм не разделял совершенно и согласился только из солидарности и сочувствия к бездомным зверушкам, на благоустройство которых и была направлена акция.       К тому же, больше всего видеть Тилля в этом деле желал именно Рихард, а, как известно, если лид-гитарист чего-то хотел — всенепременно этого добивался. Методом аргументов и убеждения, конечно, а не то, что вы подумали.       И вот, спустя, может, полчаса, если не меньше, двое уже явились на приём к герру Фельдманну, главе компании. Человек он был в обыденной жизни несговорчивый и хмурый, а в плане работы — строгий и непреклонный, ко всему подходил категорично и требовал максимальной серьёзности и профессионализма от коллег.       Собственно говоря, поэтому вокалист и Круспе заявились сюда в таком виде, костюмы и галстуки — да, любой нормальный руководитель предложил бы встречу в куда менее формальной обстановке, но, видимо, не здесь и не сегодня.       — День добрый, джентльмены, — кивнул глава компании в знак приветствия, когда Линдеманн и Шолле по оповещению секретаря вошли в его кабинет. — Финеас Фельдманн, господа, к вашим услугам, — представился он, пожимая руки будущим коллегам.       — Рихард Цвен Круспе, — последовал его примеру лид-гитарист, улыбаясь во все тридцать два. Вокалисту даже немного жаль его стало: бедняга, видать, из кожи вон лез, чтобы понравиться спонсору и произвести блестящее впечатление, а тому, похоже, хоть бы хны. — Очень рад знакомству.       Финеас отстранённо кивнул: Шолле, конечно, парень с харизмой, но его больше интересовал другой мужчина, заметно стушевавшийся и поникнувший в суровой обстановке офиса.       — Тилль Линдеманн, — негромко проговорил он, неуверенно отведя взгляд в сторону. Не по себе как-то стало в этом месте.       — Наслышан, наслышан, — тут же закивал Фельдманн, жестом приглашая коллег сесть. Перед Т-образным рабочим столом размещалось ровно два кожаных стула с одной стороны и кресло, принадлежавшее, очевидно, владельцу кабинета, с другой. Видимо, их тут ждали. — Уверяю, герр Линдеманн, мы обязательно сработаемся, — улыбнулся он, приглаживая и без того надёжно утрамбованную не одним слоем лака шевелюру.       Надо сказать, Финеас производил впечатление человека серьёзного, а вместе с тем крайне пронырливого и явно непростого. Строгий костюм сидел на нём безукоризненно — видимо, несовершенства предприниматель не терпел. Короткий чёрный галстук подчёркивал неприхотливость и формальность образа, а средней длины волосы были ровно зачёсаны набок и намертво залиты лаком. Чёткие, острые черты лица придавали резкости и делали улыбку похожей на хищный оскал, а глубоко посаженные глаза, казалось, одним взглядом пронизывали насквозь.       Не нравился этот тип вокалисту, ох как не нравился.       — Перейдём к делу. Кофе, джентльмены? — любезно предложил Фельдманн, на что Рихард благодарно кивнул, как бы поощряя гостеприимство владельца компании, а Тилль предпочёл отказаться, рассеяно мотнув головой.       Передав распоряжение секретарю, Финеас, вовсю улыбаясь, начал обрисовывать в общих чертах свои, несомненно, грандиозные планы на будущее плодотворное сотрудничество с вокалистом и лид-гитаристом. Круспе увлечённо вслушивался в речь предпринимателя, время от времени вбрасывая по паре слов в знак заинтересованности, в то время как Линдеманн безучастно сверлил взглядом лакированную поверхность стола, молясь всем богам, чтобы его ни о чём не спросили, а собеседование закончилось как можно скорее.       Примерно очертив для себя общие моменты рассказа Фельдманна, Тилль уже прикинул, что будет говорить, если спросят его мнение (зная удачливость вокалиста, обязательно спросят), как вдруг Финеас, видимо, закончив разглагольствовать, окликнул его и всё с той же слащавой улыбкой протянул:       — Могу ли я поинтересоваться, что вы думаете по этому поводу, герр Линдеманн?       Нервно выдохнув, вокалист кивнул и размеренным, безпристрастным тоном высказал свои размышления насчёт предстоящей огранизации благотворительной акции и выразил готовность к максимальному содействию и привлечению аудитории через интернет-страницы и участие в съемках социальных видеороликов. Пожалуй, изо всего сказанного Тилль на деле был искренен, разве что когда говорил о своей глубокой обеспокоенности проблемами благоустройства бездомных животных в приютах и плачевных условий их содержания.       Ободряюще улыбаясь, Шолле взял ладонь Линдеманна в свою, — благо, обстановка позволяла сделать это незаметно, — мягко поглаживая с тыльной стороны в знак поддержки: Рихард хорошо знал, как тяжело даются ему подобные речи, и пытался хоть как-то помочь. Самую малость покраснев, вокалист смущённо отвёл взгляд, но руку не убрал: уверенности это ему действительно придавало.       Всем своим видом олицетворяя крайнюю заинтересованность, Фельдманн внимательно слушал Тилля, а когда его высказывание подошло к логическому окончанию, понимающе закивал — видимо, остался доволен — и, поразмыслив, произнёс:       — Я понимаю, герр Линдеманн, это не совсем тот тип сотрудничества, к которому вы и герр Круспе привыкли, но, думаю, нам удастся достичь впечатляющих результатов, не так ли? — лид-гитарист с готовностью кивнул в ответ, а вокалист лишь опустил взгляд, не горя желанием возникать. — Вот и чудно. Что ж, думаю, в таком случае на сегодня всё — он указал в направлении двери, — позвольте мне проводить вас. Единственное... Тилль, вы не могли бы задержаться?       — Я? — растерянно переспросил Линдеманн, но, когда Шолле ощутимо ткнул его локтем в бок, опомнился: — Да... да, конечно.       Несильно похлопав вокалиста по плечу в знак поддержки, Рихард показал ему палец вверх, мол, держись, дорогой, если что — кричи, и скрылся за дверью.       — Так о чём... — начал было Тилль, развернувшийся лицом к стене, как вдруг его с силой прижали к ней, заломив руки за спиной.       И вот примерно тогда до Линдеманна начало доходить, с какой стати ему так не понравился этот Финеас.       Нет, трусом он никогда не был — не раз приходилось преодолевать многолетние страхи, по большей части либо ради работы, либо ради Круспе. И всё же была у Тилля фобия, справляться с которой жизнь его как-то не вынуждала — никогда такой ситуации раньше не было, вот и не надо было превозмогать себя, и даже наоборот — страх питал огонь его мыслей и не раз помогал в написании стихов и текстов. За счёт кошмаров они по большей части и существуют.       Короче говоря, Линдеманн боялся, что когда-нибудь его изнасилуют. Изнасилует мужчина. Да, конечно, могла и женщина оказаться двинутой на всю катуху, но опыт показывал, что липнущие к нему фройляйн слабые и податливые, не напирают, а скорее сами упрашивают соблазнить их, а все сильные и самодостаточные так унижаться не собираются.       А вот у мужчин с недотрахом и больной фантазией разговор с жертвой всегда короткий: к стенке — и не рыпайся. Именно это и пугало вокалиста больше всего: он не испытывал на себе такое давление, но боялся, что в экстремальной ситуации не сможет дать отпор. Быть может, силы ему и не занимать, но Тилль был до жути неконфликтный (по крайней мере, когда трезвый), и мог попросту перейти в крайнюю фазу — скорее детский и наивный образ мышления, чем зрелый и аналитический. Это была его защитная реакция, что на время ограждала от реальности, но справиться с проблемой не помогала и даже её усугубляла.       Вот и сейчас Линдеманн осознавал, что ещё немного, и он сможет разве что кричать (и то не факт, ведь навряд ли насильник предоставит такую возможность). Чёрт бы побрал этих двинутых извращенцев!       Уже когда Фельдманн крепко стянул чем-то липким — видимо, скотчем — его запястья, придерживая одной рукой, а другой, не встречая сопротивления, намеревался заклеить рот, вокалисту стало по-настоящему страшно: его вот-вот парализует к херам, и никто ничего не узнает!       Осознание собственной беспомощности захлестнуло Тилля настолько, что, собрав волю в кулак и пытаясь не думать о том, какой пиздец сейчас в целом творится, он изо всех сил крутанулся, развернувшись от стены, и, оттолкнув этим Финеаса и тем самым убрав его руку с лица, он закричал что есть мочи охрипшим от испуга голосом.       Среагировав почти мгновенно, Фельдманн зарядил ему со стороны в челюсть, мысленно молясь всем богам, чтобы никто ничего не услышал, и в панике прижал со всей дури Линдеманна за шею к стене, пытаясь придушить. Не успев среагировать вовремя, вокалист сильно раскраснелся, судорожно хватая губами воздух, и думал, что всё, хана ему, как вдруг слева от них хлопнула дверь, и мгновением позже горе-насильник ослабил хватку, а затем и вовсе грохнулся наземь.       Обессиленно откинувшись на стенку, Тилль медленно сполз вниз по ней, кое-как обхватив связанными руками колени и уткнувшись лицом в них, чувствуя, что вот-вот заплачет. Он почему-то непозволительно часто стал плакать в последнее время.       Рихард — а это был именно он — отставил в сторону декоративный горшок, которым и шарахнул Финеаса по голове сзади, и, присев возле Линдеманна, стал поспешно разматывать скотч на его запястьях. Отбросив наконец в сторону липкую ленту, Шолле притянул к себе свернувшегося комочком вокалиста, пытаясь хоть как-то его успокоить.       В итоге оба они так и просидели, ритмично покачиваясь и обнимаясь, может, минут ещё пятнадцать, и только помогли друг другу подняться, как в кабинет прямо-таки влетел, по всей видимости, второй секретарь, вернувшийся из офисных архивов, куда был благополучно сослан начальником, и, видимо, заприметивший валяющуюся на полу тушу вышеупомянутого руководителя.       Кратко обрисовав подофигевшему сотруднику ситуацию и объяснив, что Фельдманн сам напал на Тилля (о характере и цели нападения решено было умолчать), Рихард строго-настрого запретил ассистенту Финеаса вызывать полицию и придавать инцидент какой-либо огласке и дал понять, что ни он сам, ни Линдеманн ни при каких обстоятельствах не согласятся на какое бы то ни было сотрудничество.       Пожелав секретарю хорошего дня, Круспе поспешил покинуть помещение, мягко привлекая вокалиста за собой. Может, он и не находил, как это выразить, но всё же лид-гитарист чертовски гордился своим мальчиком: он-то знал, как тот боялся оказаться в подобной ситуации, и чего Тиллю стоило преодолеть давнюю фобию. В конце концов, Шолле как никто другой знал, насколько Линдеманн достоин восхищения.       Жаль только, что строгий костюм, похоже, он ещё очень долго не наденет. Конечно, заставлять вокалиста Рихард не станет, но... у Круспе уже имелась парочка интересных фантазий на этот счёт.