Яма

В этом году Рип впервые поехал в тур без Лёхи. Серёга посмотрел на Рипа и сказал: «Братан, я знаю, что ты в туры гонять не любишь, но кроме тебя мы никому не доверимся». Рип всё понимал — у каждого из них слишком болело после той истории со Смитом, поэтому он согласился. Потом он пришёл к Лёхе и спросил: — Меня пацаны в тур зовут. Я съезжу? — Конечно, — криво улыбнулся Лёха и до боли сжал его тонкие пальцы. — Хоть отдохнёшь от меня, старика. — Я буду писать, — клятвенно пообещал Рип. — И звонить. — Конечно. В ту ночь Лёха брал его, будто в первый — или в последний — раз. Его поцелуи были грубыми, солёными и жадными, а руки наоборот слишком ласковыми и чуткими. Он долго растягивал его, а после жёстко втрахивал в матрас своего старенького, побитого жизнью дивана. Потом он целую вечность покрывал его расслабленное после оргазма тело мягкими, почти невесомыми поцелуями, и шептал, что будет скучать. Весь он, казалось, был соткан из сплошных противоречий — заразительный смех и жёсткие принципы, ядовитая ухмылка и ласковые слова. В какой-то момент это попросту переставало удивлять. «Я соскучился, знаешь», — писал Лёха, пока Рип коротал очередную бессонную ночь в очередном безликом номере гостиницы. «Мне тебя не хватает», — продолжал он, и по позвоночнику Рипа бежали мурашки. «Больше тебя не отпущу». — Мужик, всё в поряде? — спросил Вася, когда они всей кодлой спустились в холл гостишки и сели завтракать. — Ты какой-то серый. — Так он и есть Серый, — хмыкнул Айдар. — Серёга же, хули! Рип вымученно улыбнулся, ковырнул вилкой омлет и промолчал, потому что не знал, что ответить не в меру проницательному Васе. Сега ходил довольный, как слон, и всё шутил, что этот их тур, в котором нет ни одного лишнего ебала, благотворно действует даже на Рипа — если уж он потихоньку расслаблялся, что и говорить про остальных. Рипа и правда подотпустило — он даже начал танцевать на диджейском пульте посреди выступлений, а иногда выходил сфотографироваться с фанатами. Не часто — раз в несколько концертов, и всё же это был прогресс. Больше городов, больше новых людей вокруг, больше свободы. Ад социофоба. «Представь, что я тебя обнимаю. Закрываю собою от всех чужих», — писал Лёха. Рип в своём номере укладывался в кровать, послушно представлял это и сжимался в комок, глухо выл, зажав рот подушкой. Он мог рассказать о своих проблемах Сеге с Васей — они бы обязательно выслушали его, но никогда бы его не поняли. Он переваривал всё в себе, старался просто жить, смеялся с пацанами и танцевал на пульте, но горящие ноги ни на секунду не позволяли ему забыть, что там внизу преисподняя. Стоик не стонет, говорил Лёха, вот и Рип не стонал — выл, царапал ногтями матрас, но не стонал. Это был очередной город и одно из немногих селфи, которое Рип позволил сделать и выложить, да и то только потому, что шапки были прикольные и Данила очень попросил. Позволил, хоть и не хотел — знал ведь, что ничем хорошим это не кончится. «Откормили бетмейкера», — тут же написал Лёха. Рип подавился остатками завтрака. От обеда он отказался — сказал, что не голоден. — Ты из-за Лёхи не жрёшь? — спросил Вася, когда они остались наедине. — Брось, ничего ты не растолстел! А если и растолстел, то хули? Если он тебя таким не любит, то это его проблемы. Правильно же говорю? Рип промолчал, только прикурил вторую сигу подряд, убедившись, что кроме Васи его никто не видит. Лёха ненавидел, когда от него воняло табаком, поэтому курить приходилось втихую, будто школьнику за гаражами. «Быстрее приезжай, не могу без тебя», — писал Лёха. Когда Рип ложился спать, ему мерещилась его улыбка. Его ласковый голос и то, как зло он произносил: «Моё. Не отпущу». Ему снилось лезвие опасной бритвы в Лёхиных руках и его горячие губы, согревающие мочку уха. «Моё. Не отпущу». Лёха правда любил его. Лёха любил клеймить его, оставлять свои знаки на самых видных местах — Рипу приходилось носить наглухо закрытую одежду даже в самые жаркие дни. Лёха был хитрым и расчетливым — он легко отпустил Рипа в тур, подарив ему эфемерное чувство свободы, только для того, чтобы Рип помнил: никуда он от Лёхи не денется. Он должен был догадаться, что его свобода окажется всего лишь иллюзией, которая будет стремительно таять с каждым новым днём. «Я соскучился». Тур прервался так же внезапно, как и начался. Рип держался изо всех сил, но когда они оказались в Москве и собрались разъезжаться кто куда, он сорвался — он не помнил, как так получилось, но в один момент он обнаружил, что комкает дрожащими пальцами Васину футболку и орёт, что не хочет, не может сейчас вернуться обратно в Чебоксары. — Оставайся тут, — предложил до крайности удивлённый Вася, косясь на не менее удивлённого Сегу. — Хочешь я тебя к своему другану впишу? Клёвый чувак, по всем самым охуенным местам тебя протащит. Рип согласился, не раздумывая ни секунды. «Серёг, я правда не злюсь. Ты только приезжай». Рип игнорировал Лёхины сообщения и гулял по стремительно пустеющей Москве. «Хватит. Это уже не смешно». Рип фотографировался в ботаническом саду и пытался не думать о том, что этот чёртов маньяк действительно ждёт его дома. «Ты всё равно от меня не сбежишь». Лёха постоянно повторял, что если Рип уйдёт, он покончит с собой. Лёха говорил, что у них всё в порядке — все люди так живут. Ссорятся, мирятся, ролевят в постели. Абсолютно нормальные отношения. Лёха превращал их поделённую на двоих жизнь в кромешный ад и каждый раз хищно улыбался, когда говорил об этом — эта мысль его крайне забавляла. Рип стоял на Патриаршем мосту и искал причины не сигануть вниз. Выходило, что причин у него было не так уж и много. Он слышал шум воды, когда закрывал глаза, а когда открыл их снова, обнаружил, что это вовсе не вода шумит, а дверной звонок, а сам он, привычно вжав голову в плечи, стоит на пороге Лёхиной квартиры и глотает текущие по впалым щекам слёзы. Лёха открыл почти сразу же, взял его за руки и утянул в своё логово. — Ну, ну, не плачь, Серёжа, — ласково сказал он, крепко прижимая Рипа к себе. — Ну что ты? Я тоже очень по тебе соскучился.