Безмолвствует морская глубина

— Ты здесь. Зеницу звучит глухо, словно сквозь плотную пелену тёмно-синей воды, почти чёрной. Незуко поднимает лицо, моргая медленно, и поджимает губы, цепляясь за бесконечные ссадины и раны на лице. Под одеялом, вероятно, дела обстоят ещё хуже. На теле нет живого места. Она только может кивнуть, прикрыв глаза, и потянуться непривычно ладонью к щеке. У Зеницу нет сил, чтобы кричать от счастья, нет сил, чтобы краснеть. Он устало прижимается к тёплой ладони, мягкой, не как у него, и закрывает глаза, дыша ровнее, чем ночью. — У тебя пятно на лбу, Незуко, — ему хотелось бы засмеяться. Звонко и громко, как раньше, но он только моргает медленно и растирает подушечкой пальца красный след на мягкой коже. Долго лежала на руках, наверное. Ждала. Сердце откликается на жест, но слабо, потому что вместо смеха он плачет, опустив глаза. Танджиро был мёртв. И Зеницу не может это контролировать, Боже, даже не собирается, упираясь затылком в подушку и пусто смотря в потолок. Его часть семьи, его друг, его брат. Человек, который его спас, погиб. У Незуко красные глаза и она молчит. Не пытается его утешить и остановить, только трогает бледное лицо маленькими ладонями и стирает влагу, почти не дыша. Он не знает, что она чувствует, даже не слышал её голос после всего, что произошло. Не хочет думать о том, что теперь Незуко осталась одна. — А Иноске? — хрипло, слишком хрипло спрашивает мальчик, переставая резко плакать и твёрдо смотря ей в глаза. — Восстанавливает силы. Боже. Это не было похоже на голос той Незуко, которую он слышал, стоило той только-только побороть Солнце. Даже если она его спутала с тем кабаном, она звучала так звонко и я р к о, так солнечно и мягко. Словно что-то пышное и сладкое. Сейчас же… Сейчас же в этом голосе Зеницу различает только горечь, боль, хрипотцу как после срыва на крик и безжизненность. Он спешно хватает её за руку, слабо сжимая запястье, и с хрипом пытается подняться, садясь с трудом. Ему удаётся коснуться носом челюсти Незуко, закинуть руку на шею и упасть обратно, заставляя послушно прижаться девчонку. Зеницу жмурит глаза до вспышек, сжимает пальцы у её корней, как будто так безмолвно пытаясь сказать, что он здесь, что ей не придётся быть одной, что он и Иноске её не оставят. Её сердце бьётся чаще, он слышит, он слышит тихий всхлип и упирается лбом в макушку. — Ты не одна, Незуко. — Я не могу. Мне больно. Мне больно, больно, больно. Зеницу выдыхает шумно, не двигаясь, терпя невыносимую боль в ногах, и кивает, соглашаясь. Ему больно от каждой смерти, что он увидел, пока на носилках его пытались доставить в поместье бабочки. Он видел пустой взгляд Аой, он видел, как те три маленькие девочки рыдали друг другу в платьица навзрыд. Он слышал. Он слышал повсюду плачь, а ночью — вой. Слышал глухой стук удара, слышал умоляющий крик, который заставлял проснуться. Слышал этот скрежет струн, которым выступал сломленный голос. Он не мог от этого сбежать. — Я знаю. Дорогой мне человек умер в муках и я не смог ему помочь. Меня не было рядом и я винил себя в этом. Винил, что не смог спасти брата, винил, что позволил стольким людям погибнуть. И если бы не Танджиро, Незуко, я не знаю, что со мной стало бы. Ненависть и месть ничего бы после меня не оставили. Если бы не Танджиро, слышишь? Незуко воет громче, дрожащими пальцами цепляясь за больничную форму, и Зеницу прижимается губами к волосам, поглаживая мягко и слабо, как делал дед, когда ему было невыносимо больно. — Но я видел своего деда. Боль ушла. У Танджиро боль ушла тоже, слышишь, Незуко? Ему больше не больно. Он в порядке. Он всё ещё видит, как ты плачешь и только это заставит его тосковать. Не плачь, пожалуйста, ради Танджиро. — Аааа, нет! Она отстраняется, утирая покрасневшее от слёз лицо, и ощутимо дрожит, дыша тяжело и загнанно, чем-то похожая на зверя, у которого ничего не осталось. Дай щелчок и он набросится на кого угодно, чтобы отомстить. Глотку Зеницу сжимают невидимые руки, не позволяя проглотить этот ком. Он смотрит на неё, и снова тянется, пока руку не вжимают настойчиво в постель. — Они все погибли. Все. Когда я была там… Всё так нахлынуло резко. Мне… Мне кажется, до этого я не ощущала ничего. Я спала, пока умирал Ренгоку, я спала, пока умирала Тамаё, я… Я была где-то там, пока убивали Шинобу, я бежала до брата, пока Муичиро хрипел от крови в лёгких. — Незуко. — Я обещала его спасти! Она хватается за плечи Зеницу слишком резко, капая солёными каплями ему на щёки, и дрожит, не различая пятна между собой. Ему тяжело двигаться, а длинные волосы щекочут уши и шею, только он никак не пытается их убрать и отстранить её. — Я обещала, что спасу его. Защищу, как он меня. Много раз. Но я не успела. Я была слишком медленной и слабой, я не… Ещё немного и… если бы я только… Она выдохлась, упираясь устало лбом в плечо, и завыла с новой силой, обнимая голову Зеницу руками. Он ощущает её запах. Не так, как Танджиро, наверное. Слаще, чем у кого-либо ещё. И вместе с тем её голос скрипуч от боли и тяжёл. — Прости меня. Она не виновата. Зеницу поворачивает голову, упираясь носом в висок, и мягко пытается покачиваться с Незуко на нём настолько, насколько это возможно, словно убаюкивая. Она плачет, но он поёт ей. Тихо, мягко, тягуче. Колыбельная для маленьких детей, которую он слышал, пока жил на улице, никому не нужный. Колыбельная, которую пел ему и Кайгаку дед, когда думал, что оба спят крепко. Колыбельная, которая окутывает юное тело с израненной душой тёплой пеленой, почти воздушной. Которую он хотел спеть важному человеку, чтобы пронести её через поколения. Незуко, всхлипывая ещё немного, засыпает, обессиленно и устало опуская плечи. Она так крепко держит его, что он тоскливо улыбается, ощущая, каким слабым становится тело. Как ему хочется заснуть, поддаться и опустить тяжёлые веки. Он разумом находится где-то дальше, в своих мыслях, где может обнимать Незуко просто потому, что ей так хочется. Не из-за боли. Ему хочется обнимать Танджиро и Иноске, радоваться новому дню, хочется водить их в лес, всех троих, его новую семью, и город. Да, Зеницу хотел бы им показать город, а то ведь, они, деревнщина… Совсем не знают другой жизни. Позвать Генью и Канао, потому что они справились. Быть рядом, близко, слышать только их смех и весёлый голос. Только вот ночью Зеницу просыпается от всхлипов за стенкой, приоткрывает глаза и смотрит в потолок, тёплую ладонь прижимая к спящей Незуко. Тишина снова отпускает его в этот мир. И он от этого бежать не станет.