Весна

      Майских праздников все ждут с нетерпением. У кого есть возможность — улетают в тёплые края, у кого возможности скромнее — едут в Карелию или к финнам. Егор решил, что просто отлежится дома. Погуляет по городу, пока его туристы не оккупировали, может, даже в театр сходит. Закис совсем, пора в люди выбираться. Может, Мартину позвонить, тот, как всегда, в своём доме на заливе затеет шашлычный сезон открывать… Поток мыслей Егора прервал резкий сигнал мобильного. Увидев имя Покровского на экране, он резко сел:       — Только не говори, что кто-то опять умер.       Услышав хохот в динамике, выдохнул с облегчением и снова лёг на кровать.       — Никто не умер. Тебе брат звонил?       — Чей брат? — не понял Егор.       — Ну Миха. Твой же брат?       — А с чего он мне должен звонить? — Нехорошее предчувствие заставило его снова принять вертикальное положение.       — Так это… — чувствовалось, что теперь и Макс нервничал, — он мне сказал, что едет к тебе… Я его видел на той неделе, а Миха и сказал…       — Что сказал, Макс? Изъясняйся нормально, чтобы я понял.       Голос сам по себе становился жёстче. А в трубке только пыхтение и шум ветра. Егор от этой заминки друга успел по квартире три круга навернуть, пока тот наконец выдал:       — Он сказал, что номер твой потерял, ну я и дал. Ещё сказал, что едет к тебе…       — Пиздец! — Егор стукнул себя по лбу и замер столбом.       — Вы разве не договаривались? — Вот не видел сейчас Макса, но на сто процентов был уверен, что у того глаза, как у кота из «Шрэка».       — А по моей реакции разве не понятно?!.       Опять в трубке тишина. По ходу, Покровский завис, переваривая информацию.       — Это получается, что Миха меня развёл?       — Как мальчика, — подтвердил Егор, не скрывая сарказма.       — Пиздец!       — А я о чём!       — И чё теперь делать?       — Ну хотя бы объясни нормально, чтобы понять масштаб трагедии, а там видно будет…       Из недолгого, но очень содержательного, особенно в части сложных ругательств, повествования Егор понял, что Макс слил не только телефон, но и адрес, зато о дате «приезда» не знал ничего. Миха, видимо, на «отлично» отыграл роль расстроенного брата, потерявшего заветный листик с очень нужной информацией (интересно, слезу пускал?), раз Покровский так легко повёлся и сдал Беса на раз-два. Не в медицинский Михайловскому надо было поступать с таким талантом.       Егор метался по квартире, судорожно решая, что ему теперь делать. Связь с Михой односторонняя, Макс взять телефон у него не догадался («Я думал у тебя есть!»), а значит, дату и время прибытия узнать невозможно. Вероятность, что «брат» нагрянет прямо сегодня, тоже была. Не имея лучшей идеи, Егор затеял генеральную уборку, чтобы не ударить в грязь лицом перед «дорогим гостем», хотя на самом деле основной задачей было найти и спрятать все элементы, указывающие на ориентацию хозяина квартиры. Затянулось это действо с уборкой на два дня, которые, сука, он изначально хотел провести в неге и безделье. Когда Егор осознал, что готов лезть в открытое окно и мыть стёкла с наружной стороны самолично, не обращая внимания на высоту в пятнадцать этажей и холодный ветер, то понял, что творящееся сейчас напоминает панику невестки перед приездом злобной свекрови. Как был наперевес с тряпкой и ведром, так и замер от этой мысли. Дожил! И главное, что даже не свекровь, вернее, тёща, к нему с визитом едет, а просто чужой мужик, даром хоть и «брат». Быстро свёл санитарно-гигиенические мероприятия на нет и пошёл в кино. Имеет право, между прочим, выходные, как-никак.       Праздничные дни сменились будничными, отодвигая на задворки разума размышления о приезде Михи. Работы опять навалило по самое не хочу. Сил оставалось только на поспать. Постоянное ожидание «беды» притупилось, мозг расслабился, решив пустить всё на самотёк. Пусть сначала приедет, а дальше видно будет…       Как оказалось, ждать долго не пришлось, следующим же вечером в его квартиру настойчиво трезвонил «долгожданный» гость. У Егора даже ладони вспотели, он обтёр их об штанины домашних спортивок и открыл дверь. Миха выглядел изрядно помятым и уставшим, коротко кивнул и, быстро сориентировавшись на местности, проплёлся в гостиную.       — Ты пешком, что ли, всю дорогу шёл? — не удержавшись, съязвил Егор.       — Почти, — выдохнул тот, бессильно плюхаясь на диван.       Педантичность Егора рвалась добавить, что неплохо бы куртку снять и сумку, брошенную вновь прибывшим прямо на пороге, в комнату занести, но он только губу прикусил и пошёл заниматься ужином. Там же, за ужином, выяснилось, что Миха приехал на три недели на какую-то стажировку к какому-то видному светиле-академику.       — Ты же не против, если я у тебя остановлюсь? — заявил, подытоживая сказанное, Миха.       Егор вроде бы и был готов к такому повороту событий, другой причины, по которой Миха к нему после стольких лет завалился, кроме как на бесплатный постой, у того просто не было. Но чтобы три недели… Стиснул челюсти, надеясь, что тот скрипа зубов не услышит, и коротко головой кивнул, а у самого ощущение было, что под своим смертным приговором подписывается.       Миха оказался очень покладистым и удобным постояльцем: собирался быстро, уходил рано, приходил поздно, всегда мыл посуду после ужина, видимо, считая это своей обязанностью. Даже с разговорами не лез, вырубался на диване перед телевизором прямо с пультом в руке. Через неделю такого сожительства Егор понял, что они и парой слов не перекинулись, не считая «Доброе утро» и «Спокойной ночи». И если поначалу он чувствовал себя рядом с Михой некомфортно, заведомо заняв оборонительную позицию, готовый в любой момент отразить внезапную атаку, будь то подъёб или реальный удар, то теперь расслабился. После работы, бредя с корзиной по проходу продуктового магазина, всё чаще ловил себя на мысли «Что бы такого для нас приготовить?» — привыкать стал, что в квартире, помимо него, спит ещё один человек, пусть и не в одной с ним кровати, а за ужином всё чаще заводил разговоры на тему «Как день прошёл?» И ведь даже не из простой вежливости, Егору действительно было это интересно, подсознательно хотелось знать о Михе как можно больше.       Миха тоже, видимо, обвыкся, стал ходить по квартире топлес, объясняя, что вообще-то ходить одетым дома не привык и Егор должен радоваться, что штаны всё же «братскую» задницу прикрывают. Но зато из ванной он смело выходил в полотенце, намотанном на бёдрах. Егор, коротая вечера за ноутбуком в своей спальне, каждый вечер становился свидетелем этих обнажённых забегов у себя под носом, после которых зависал на некоторое время, давая мозгу усвоить увиденную картинку. А посмотреть у Михи было на что: и косая сажень в плечах, и кубы на животе, и ягодичные мышцы, хоть и скрытые полотенцем, были прокачаны до состояния грецкого ореха, чёрная поросль курчавых волос на торсе (ни дать ни взять заглавная «Т») так и манила зарыться в неё пальцами… Егор мотал головой, стряхивая наваждение, и утыкался невидящим взглядом в экран ноута, стойко игнорируя сухость во рту и предательское шевеление в паху…       Желание наказать этого латентного эксгибициониста вкупе с фантазией взбодрило музу Егора до того, что за два вечера он выдал такой PWP-оридж на двадцать печатных страниц (естественно, слэш) с Михой в главной роли, от которого даже экран монитора заливался краской стыда. Но вся беда была в том, что Егора этот всплеск эмоций и вымысел не успокоил, наоборот, раззадорил, в голове теперь постоянно прокручивались самолично написанные сцены с рейтингом NC-17. А Миха, гад, со своим ежевечерним моционом, продолжал доводить его до белого каления и уверенного стояка.       Однажды утром, когда Миха ждал своей порции кофе возле кофемашины, отсвечивая симметричными ямками пониже поясницы, Егор залип на его аппетитной пятой точке с мыслью: «Разложить бы тебя сейчас на этом же кухонном острове, да вставить так, чтобы аж…» Додумать мысль о глубине проникновения не дал насмешливый Михин голос:       — Ты долго ещё будешь на мою жопу слюной капать?       Егор очнулся, с ужасом понимая, что Миха смотрит на него через плечо и хитро лыбится во все свои белоснежных тридцать два. Твою ж за ногу! Ещё и уши загорелись алым пламенем, выставляя его стыд на всеобщее обозрение. Сука! Он прикусил щёку изнутри, чтобы не взвыть от бессильной злобы, что сам себя на ровном месте подставил, и вылетел из квартиры похлеще пробки из бутылки шампанского. Благо одет был уже в рабочее, а то что без завтрака остался и до работы ещё два часа — перетопчется.       Настроение упало в ноль. Егор ел какой-то полутухлый сэндвич, запивая его кофе с явным привкусом кислого — или это просто послевкусие утреннего фиаско, — прямо в машине. Крошки сыпались на тёмную алькантару сиденья, чего он никогда в жизни себе не позволял, но Егор не замечал, вновь и вновь возвращаясь к заднице Михи и тому пиздецу, к которому эта самая задница привела. И ведь тот не первый раз так подставлялся перед ним…       Егору было шестнадцать, Михе, соответственно, восемнадцать, конец мая, Последний звонок… Михайловский, облачённый в свой первый взрослый костюм-двойку и белую рубаху, сияя широкой улыбкой, возвышался над своими одноклассниками почти на полголовы, собирая влюблённые взгляды всех девчонок параллели. Класс Егора пригнали в актовый зал для массовки. Он откровенно скучал, поднимал глаза к сцене, только когда наступала очередь для реплик Михи, хмыкал снисходительно, потом вздыхал и каждые пять минут пялился на стрелки часов, подгоняя их. Честно не понимал, с чего это весь зал заливается слезами на последней «Прощай, школа» песне. Равнодушно закинул рюкзак на плечо и, пока обнимались и нацеловывались как выпускники, так и зрители, поплёлся к выходу. Миха нагнал его в рекреации первого этажа, когда до заветного выхода оставались считаные метры, затянул в боковой коридор. Сейчас Егор уже не помнил, с чего всё началось, как обычно, зацепились языками, собачились, кусая друг друга побольнее. Он, распалившись не на шутку на какой-то выпад, зло блестя глазами, выпалил Михе в лицо, что хуев приёмыш ему братом быть не может. Сказал и осёкся, понимая, что переступил черту, видел, что Михайловский, с силой стиснув зубы и сжав кулаки, двигается на него, но не смел шевельнуться, считая, что, если ему сейчас и прилетит, то очень даже заслуженно. Миха пёр, притискивая тогда ещё тщедушное, хоть и высокое, тело Егора к стене, с силой надавил своим предплечьем ему поперёк груди, чуть ниже ключиц, пытаясь, видимо, размазать его по покоцанному кафелю:       — Ты долго ещё собираешься быть таким откровенным говнюком? — Егор успел вывернуть голову в сторону, отчего Миха цедил слова ему прямо в ухо: — Как же ты меня бесишь, Бес. Въебу, независимо от того, считаешь ты меня родственником или нет…       Егор старался не дышать, хотя особо и не получалось. Миха так сильно его прижал, почти расплющил собой, а ещё так жарко дышал в шею, что его повело. Но не от кислородного голодания или страха, Егор с ужасом осознал, что возбуждается: от близости и тяжести этого тела, от горячего шёпота, от губ, которые почти касались его уха. Задёргался, затрепыхался под ним, до слёз сжимая глаза и молясь об одном — чтобы тот ничего не понял, не почувствовал. Но, судя по всему, Миха притёртым вплотную к нему бедром почувствовал, замер, Егор изловчился, оттолкнул его от себя, стараясь не смотреть в его округлившиеся глаза, и побежал…       Егор понял, что его сейчас вывернет, не от сэндвича, от старых воспоминаний, до сих пор вину чувствовал перед Михой. Он ведь тогда даже не извинился, не за стояк, за оскорбление, хотя непонятно, что было бо֝льшим оскорблением для Михи: те слова или чужой, упирающийся в бедро член. Не мог в глаза смотреть, ведь за полгода до случившегося понял, что влюбился, дрочил по ночам, до крови кусая губы, представляя Михины пальцы на своём члене, что задирал специально, чтобы не спалиться на «голубизне» своей. Отсиживался по друзьям, боясь дома надолго оставаться, мерещилось, что тот решит прийти к нему сам, и свалил в деревню сразу после последнего экзамена, даже результатов не дождался. А когда вернулся в конце лета, оказалось, что Миха ушёл в армию. Тётя Тоня, его мать, выла уже неделю, откровенно не понимая, с чего её сы֝ночку так повернуло.       — Он же в медицинский поступать собирался! — стенала она и снова заливалась слезами.       С тех самых пор и до этого марта Егор Миху не видел. И вот теперь опять, стратил по полной программе…       Немудрено, что с таким настроем из рук всё валилось. Вместо того чтобы подшить документ к делу, отправил его в шредер, пробил кожу на ладони ножом для корреспонденции, стилизованного под кортик, не сильно, но пластырь лепить пришлось, залил стол чернилами, решив, что сам сможет заправить штамп. Апофеозом дня стало осознание, что утром он выскочил из квартиры без ключей, а значит, домой он может только с помощью Михи…       — Блядь, блядь, блядь!!!       На его троекратное и раскатистое из кабинета напротив в коридор на своём кресле выкатился Пётр Маркович, архивариус по трудовому договору и Кощей Бессмертный по внешнему виду:       — Егор Палыч, у вас всё хорошо?       — Всё отлично, Пётр Маркович. — Как сдержался и не добавил «Всё просто заебись», сам не понял.       Егор остался в офисе один, нарушая нормы трудового кодекса, просто не мог решиться и набрать номер Михи. Сидел в кресле, раскачиваясь вперёд-назад, зажав ладони коленями, и тупо пялился на тёмный экран телефона. Ну не здесь же ему ночевать, и квартира вообще-то его. Да и в чём проблема? Просто скажет Михе: «Ты прав, я гей. Не устраивает — вали, ищи другое жильё. А жопа у тебя реально зачётная». Больше десяти лет не общались — пережил же и опять переживёт. Откашлялся в кулак и нажал значок вызова рядом с нужным номером. Длинные гудки впивались в мозг похлеще звука дрели субботним утром. Егор уже собрался отбить вызов, но тут услышал:       — Алло?       А голос-то женский. Он даже в экран заглянул, но нет, всё правильно, номер Михи.       — Э-э-э, могу Константина услышать?       — Константин Дмитриевич сейчас на операции. Что ему передать?       — Передавать ничего не нужно. А до которого часа он будет занят?       Любезная девица на том конце провода полумеханическим голосом выдала всю нужную Егору информацию, и уже через сорок минут он топтался возле вертушки на входе в хирургическое отделение больницы. Операция вроде бы уже должна была закончиться, восьмой час вечера, как-никак, но трубку Миха упорно не брал. Пришлось включать всё своё обаяние, чтобы очаровать цербершу на проходной и уговорить её позвонить в отделение по внутреннему телефону.       — Сейчас спустится, — с чувством выполненного долга заявила та в маленькое окошко, сверкая ему влюблёнными глазами…       Егор улыбнулся ещё раз, так сказать, контрольный и отошёл в сторону, пристально всматриваясь в коридорную даль больничных покоев, откуда должен был появиться Миха. И он появился, облачённый во всё небесно-голубое, в какой-то смешной шапочке, больше напоминающей тюбетейку, на голове и с маской, болтающейся на одном ухе.       — Ты за ключами? — безо всяких прелюдий спросил он, запуская руку в карман своей косоворотки, чтобы следом протянуть ему связку.       Миха выглядел очень уставшим, это было заметно по покрасневшим глазам, двойной складке между нахмуренными бровями, по поникшим плечам. Интересно, сколько часов он провёл в операционной? Решение пришло само собой, отодвигая утреннюю неловкость и теперешнее смущение. Егор взял протянутые ключи, подержал в своей руке, словно взвешивая, убрал связку в карман куртки. Да просто совести не хватит ключи забрать, а Миху оставить.       — Разве ты ещё не освободился? — Егор старался говорить безразлично и буднично, словно каждый день приезжает забирать квартиранта с работы.       Миха явно такой подачи не ожидал, оторопело всматривался в Егорово лицо, снял тюбетейку, мазнул ладонью по коротко стриженным волосам.       — Мне минут десять — пятнадцать ещё нужно… — сказал он, будто извиняясь.       — Я подожду.       Егор кивнул на железные стулья в фойе. В три шага дошёл до них, уселся, достал телефон, показывая, что найдёт, чем себя занять, боковым зрением подмечая, как тот неуверенно переступил с ноги на ногу, вернул тюбетейку на место и, резко развернувшись, скрылся за вертушкой проходной. Егор вздохнул и постарался не думать сейчас о последствиях своего поступка, но понимал, что чувствует не просто физическое влечение к Михе, наружу настырно просилась глубоко запрятанная первая влюблённость…       В машине по дороге домой молчали. Егор сосредоточился на всё ещё плотном трафике на проспекте, Миха через стекло любовался красотами города в сгущающихся сумерках. Потом неожиданно выдал:       — Что с рукой?       Егор вздёрнул брови вверх, не поняв вопроса, и тому пришлось кивком показывать на пластырь с поступившими пятнышками крови на его левой ладони       — А-а-а, — он перевёл взгляд на свою руку, — поранился в офисе.       — Обработал?       — Пластырь считается обработкой? — сострил Егор. Вот почему он не может нормально ответить? Миха же к нему по-доброму… И всегда так было, он первый начинал старшего цеплять, считая что лучшая защита — это нападение.       — Понятно. Дома покажешь. — И снова отвернулся к окну.       Егор ещё раз глянул на свою руку и понял, что Миха спутал ему все карты. Он ведь думал, что сегодня будет вечер откровений и нервных потрясений, что вывалит на «родственника» всю правду, но для начала извинится, да, это обязательно. Пусть тот и уйдёт потом из его квартиры, его жизни, клеймя Егора обидным «пидор», но извиниться он хотел прежде всего для себя. Надо отпустить уже Миху окончательно, а после можно заново чувства свои цементировать. А сейчас как-то всё не так, не к тому идёт: и усталый Миха, и его хуева забота, а главное — во взгляде ни намёка на осуждение или презрение, будто и не было ничего утром.       Миха про свою «угрозу» не забыл — потребовал предоставить аптечку прямо на пороге квартиры. Ковырялся в пластмассовой коробке, неодобрительно качая головой, внимательно рассматривая сроки годности на каждом пузырьке или тюбике, выставляя нужные на столешницу кухонного острова. Сел на стул с одной стороны, Миха встал напротив, разложив перед собой, как по линеечке, перекись, зелёнку, марлевые салфетки, липкий бинт… Одним резким движением сорвал с раны Егора присохший пластырь, из-за чего тот с силой втянул сквозь зубы воздух.       — Потерпи, не маленький, — безэмоционально сказал Миха, удерживая его ладонь в своих руках и рассматривая рану на свету.       «Пусть хоть руку режет — ни слова не скажу», — стыдясь своей реакции, пообещал сам себе Егор и крепче сжал челюсти.       Но больно больше не было. Миха всё-таки был в этом деле спец: ловко обрабатывал, протирал, прижимал… Егор даже засмотрелся на быстрые и чёткие движения пальцев, и, видимо, поэтому до него не сразу дошёл смысл вопроса:       — Ты долго от меня бегать собираешься?       Миха не моргая смотрел ему в глаза, продолжая удерживать раненую ладонь в левой руке, а пальцами правой разглаживая на ней липкий бинт. Егор опешил, открыл было рот, но, не придумав ничего путного в ответ, снова закрыл. Дёрнул руку на себя, да не тут-то было — Миха держал крепко и, судя по упрямому выражению глаз, отпускать не собирался.       — Не понимаю, о чём ты…       — Если поцелую, поймёшь?       Егор вскочил на ноги, с шумом опрокидывая стул, дёрнул руку со всей силы, стукнувшись ею о столешницу. Справившись кое-как с шоком от услышанного и зажав пульсирующую болью ладонь второй рукой, спросил:       — Понял, что я гей, и теперь считаешь своим долгом подъёбывать по этому поводу? — говорил в открытую, не то чтобы спокойно, но уверенно, не отводя взгляда от серых глаз напротив, терять-то уже нечего. — Не забывай, что это мой дом. Если не нравится что-то, я не держу.       Миха не спеша обогнул кухонный остров:       — В каком месте моего предложения ты усмотрел, что мне что-то не нравится?       Сделал три шага, остановился, вероятно, ошарашенное лицо Егора говорило само за себя. Миха был похож на хищника, подбирающегося к своей жертве, каждое слово и движение были выверены. Быть жертвой не хотелось, как и наивным мальчиком, которого просто разыграли. У Егора была жёсткая нестыковка картинки и озвучки: это же Миха перед ним, но что за хуйню он говорит? Бред! Только чей бред: Егора или Михи? Не может тот геем быть… Пусть ещё скажет, что и в Питер приехал не только по работе… А тот, видимо, решил добить его до конца:       — Не знаю насчёт тебя, а мне этих десяти лет хватило, чтобы наверняка понять себя, свои желания. Я же в армию ушёл, даже не так, сбежал, от нас, думал, служба выбьет из меня эту дурь… Вернулся — ты исчез… Искал тебя… Знал, что ты в Питере, но это как иголка в стоге сена… Смирился, заставлял себя жить… И вдруг ты появляешься…       — Кос…— От исповеди этой, признания горло перехватило, имя получилось выдавить шёпотом, но тот не услышал.       —…Я с первого взгляда тогда, на похоронах, понял, что ничего для меня не прошло, не сгладилось и не исчезло… К тебе приехал… Но ты другой теперь… Умом понимаю, что чужие мы, но всё равно хочу быть с тобой…       — Кос! — Услышал наконец, замолчал. Смотрел так, что внутри всё переворачивалось. Слова, что Егор хотел сказать, теперь были не к месту, мысли разлетелись сотней мелких снежинок, даже в голове закололо. — Ты же сейчас… понимаешь, что так не шутят?..       — И не собирался.       Миха опять двинулся в его сторону. Егор видел, что расстояние между ними медленно, но верно сокращается, а ему отступать было уже некуда: либо быть припёртым к стенке, либо бегать по квартире кругами.       — Так, стоп! — Он вытянул руку, упёрся Михе ладонью в грудь, стараясь сохранить дистанцию. Не только в голове была кутерьма от услышанного — сердце колотилось так, что дыхание сбивалось. — Блядь, я от твоих признаний дышу через раз.       — Водички? — Миха взволнованно заглянул в глаза.       — Не поможет. Водку давай.       Они снова сидели друг против друга за кухонным островом. После первых двух рюмок, выпитых почти без перерыва и закуси, Егора немного отпустило. Алкогольное тепло разливалось от желудка во все стороны. А что если взять и пустить всё на самотёк, интересно, куда их вывезет? Миха выжидающе следил за ним, был всё так же уверен и решителен.       — Егор…       — Погоди, давай теперь я скажу. Кос, ты же понимаешь, что в это вот всё, — Егор сделал круг рукой, — очень тяжело поверить? По большому счёту — я не знаю тебя. То, что ты две недели на моём диване спал…       — Не только спал, иногда дрочил на образ твой светлый, представляя тебя на белых простынях…       — Ой, заткнись, а! — осадил Егор, но не со злости, понимал, что тот шутит, пытаясь разрядить обстановку, и серьёзность момента сменилась стёбом. — Дрочил он. Ты вырубался сразу, как только до дивана доползал.       — Бес, послушай, — Миха снова стал серьёзным, — если без оглядки на мои откровения о прожитых годах… Ты мне нравишься, правда, такой как есть, со своими тараканами и заморочками. Надеюсь, и обо мне у тебя какое-никакое мнение сложилось. Судя по тому, что на жопу мою ты залипал, внешние данные тебя устраивают. Что мешает нам попробовать?       — Попробовать… — Егор покатал пустую рюмку между ладоней. — Это мороженка тебе, что ли?.. Лизнул, не понравилось — выплюнул…       — Я бы лизнул…       — Кос, тебе приспичило?       — Ещё как. Был бы повнимательнее, давно уже запалил мой стояк.       — В жопу пошёл!       — Расцениваю как приглашение…       Шутки кончились, как только Миха, подавшись вперёд, притянул за шею не успевшего среагировать Егора на себя и впился в его губы поцелуем.