Не сбежать

Аркин сбежать не может, но хочет. Аркин устал блевать кровью каждый раз, когда Коллекционер приходит поразвлечься со своим любимым живым экспонатом — неубиваемым домушником, ввязавшимся в дерьмовую историю с хищением драгоценного камня и неудачным спасением семьи Чейз. Черт бы побрал этих придурков, не слушавших его! Они все мертвы, кроме малышки… наверное. «Он всегда берет одного». Лучше бы горло перерезал, выпустил кишки на пол, прострелил голову, растворил в кислоте, что угодно лишь бы не лежать сейчас приколоченным гвоздями к деревянному столу на грани между «Господи, я хочу сдохнуть!» и «Прошу, только не сегодня!». О’Брайену тошно наблюдать, как сучий выродок ловко, почти нежно скользит скальпелем по его обнаженному животу, груди, спускается к паху, сверкая насмешливым взглядом из прорези кожаной маски. Надавливает на лезвие, пуская кровь, погружает острие в похудевшее тело, причиняет пусть и сильную, но терпимую боль, чтобы наслаждаться мучениями, отразившимися на лице Аркина, но не убивать. Ни в коем случае не убивать. По крайней мере, не так просто. Со временем сломанные в нескольких местах пальцы, разбитые в кровь губы, порезы, синяки, нанизанная на рыболовные крючки воровская шкура, тараканы в подогретой банке остаются в прошлом — теперь Коллекционер пытает на его глазах людей от мала до стара, чтобы видел, как они умирают и превращаются в первый-сотый экспонат в жутком выставочном зале. Сегодня это молодой парень, лет двадцати, зеленый и бестолковый с пидорской прической и бегающими поросячьими глазками. Притащил, как обычно, в чемодане, неаккуратно сломав обе руки своей жертве в качестве наказания, чтобы не размахивала ими перед лицом, а держала при себе. — Нет! Пожалуйста! Помогите мне! Нет! Пожа… Дурак ты, парень. «Пожалуйста», «помогите». Аркин себе помочь не может, а после мучительного спасения Ханны, вообще, зарекся вспоминать о морали и человечности — иначе он бы здесь сейчас не торчал, а отдыхал бы с семьёй где-нибудь и горя не знал. Рука в перчатке зажимает кровоточащий рот, а вторая оглаживает мокрую от слез щеку брыкающейся жертвы, словно пытается успокоить, убедить, что все будет хорошо, и дядя его скоро отпустит. Актер хренов! Он не любит, когда кричат — недаром у половины трупов зашиты рты или отрезаны языки, чтобы не раздражали. Нервный какой! Коллекционер заботливо усаживает связанного Аркина на стул поудобнее, чтобы было видно каждое действие: вдруг любимый питомец что-то пропустит, тогда придётся все по-новой повторять. Маньяк, насвистывая легкий мотив, делает надрез начищенным до блеска скальпелем под правым ребром и грубо, как коновал, вырывает из тела жертвы печень. Вот так просто — без анестезии, подготовки к операции, по живому, доводя парня до сумасшествия и болевого шока. Он опускает глаза, чтобы не видеть, как тот бьется в припадке, брызгаю рвотой и слюной. Черт! И ведь действительно ничем ему помочь не может… Повезет несчастному — умрет сам, если нет — пополнит коллекцию безмозглых «зверушек», живущих в клетке в подвальном помещении. Ему нравится делать из них сторожевых «собак». Может, родители в детстве завести четвероногого друга не разрешали? Вот и выросла мразь. Физраствор окрашивается в розовый, когда Коллекционер помещает вырезанный орган в медицинскую колбу и ставит ее на стеллаж к остальным «сувенирам». Оставит себе на память. Таких у него целый набор на любой вкус. Одна рука в перчатке резко хватает О’Брайена за волосы, запрокидывая голову, а вторая — просовывает окровавленные пальцы ему в рот. Издевается, сука. — Вот так. Умница. Говорит редко, только когда в хорошем настроении. Выпотрошит пару-тройку человек — и жизнь прекрасна. Подвалы кишат трупами и останками, сшитыми в виде причудливых насекомых. Мелких букашек маньяк любит, почти что боготворит, в отличии от людей. Ублюдок, но челюсти Аркин смыкать не стал — с него станется сломать ему их, если что-то не понравится. Поступательные движения царапают нёбо, заставляют глотать мерзкую соленую слюну. Уже не тошнит, он собственной крови напился до хрена, а на перчатках ее поменьше будет. Привык. Помимо О’Брайена есть еще одна любимица. Полная противоположность ему — тихая и робкая. «Дочурка», обожающая своего «папочку». Малышка Эбби живет в розовом кукольном домике, а он… Пальцы вытаскивает, но вместо них в его рот проскальзывает член. Аркину не впервой делать кому-то минет — тюрьма научила — но не так… Не такому, как он. Головка скользит по языку, упирается в щеку, натягивая ее. Ублюдок! Смотрит в глаза, словно ловит кайф от того, что унижает его. И ведь действительно ловит! Еще и губы облизывает, сука, как тогда, наблюдая за Джилл и ее парнем! Он ожидал, что будет… жестче. До рвоты из носа, опухшего горла и невозможности вдохнуть. Трахает его почти нежно, если это слово можно применить к чокнутому психопату. Мягко, неглубоко, поддерживая один ритм, пока, дернувшись, не спускает ему в рот. Сперма тоже соленая… и ее надо глотать. — Понравилось? — Нет. Треплет по щеке и обещает отрезать язык, если в следующий раз не получит правильный ответ. Аркину хочется послать его, довести до белого каления, пока тот не воткнет ему тупые ножницы в живот и разворотит внутренности от края до края. Мучительная, но точно смерть. Аркину хочется сбежать, но он не может… потому что все равно вернется назад. Вернется сам.