Стрелы её, стрелы огненные

      Ревность. Рано или поздно каждому человеку приходится сталкиваться с этим чувством. Ему не было это знакомо - по крайней мере, он не привык думать о том, что кто-то может занять его место. Что кто-то может протянуть свои грязные ручонки к его дигитальному божеству. Для всей Базы командир - суть недоступен во всех аспектах, тем более - в плане сексуальном. Да и кто рискнул бы?.. У Сэта был отвратительный характер, он производил впечатление злобной твари, и никто не мог предугадать, в какую именно причудливую форму выльется его гнев именно сейчас. Но... вот появился Хор. Этот проклятый мелкий хакер, крысёнок, который всё же был нужен Сэту…       И вот он явился в медчасти со следами укусов, с засосами на шее и плечах, со ссадинами на руках и лице, и он попросил помощи. Анпу ничего не сказал, он холодно осмотрел его, залил ссадины анестетиком и биогелем. "Что же… я это переживу. Как-нибудь". И это повторилось - это повторялось снова и снова. Хор демонстрировал всей Базе следы того, как с ним обходился командир, не скрывал, он как бы говорил - вот, это происходило со мной. Анпу понимал, что он не может оставаться равнодушным к этим Сэтовым играм - тот заигрался, и это принимало дрянной оборот. Закрывшись в себе, медик злился, пытался анализировать свои эмоции, внешне оставаясь абсолютно бесстрастным. Потому что привык быть холодным - на виду у всех, и ещё потому, что не понимал того, что же сейчас он чувствует.       Бессильная, невозможная злоба. Это и была первая осознанная эмоция. "Я справлюсь. Не нужно ничего говорить, не нужно усугублять, это лишь игра, это игра, нужно только продержаться до утра…" - думал он, сидя за столом в медчасти, смотрел на лежащие стандарты ампул. Вот - список AIII, вот стимуляторы, вот заказанные ингибиторы клеточной активности - готовые образцы… Он злился, он был в ярости, он пылал, он понимал, что злость его совершенно бесполезна, потому что сейчас он не может ничего изменить. Сэт снова был в Степи - и рядом с ним был этот чёртов ублюдок, Хор. И Анпу не хотел знать, чем же они там занимаются. Но знал… ведь не мог не знать, в самом же деле…       Эмоции переливаются через край - он вскакивает из-за стола, опрокидывая кресло, на котором сидел. Прислушивается - тишина. Бастет ушла минут десять назад, так что до пересменки у него ровно полчаса - чтобы побыть наедине с самим собой. Если, конечно, ничего не произойдёт. Кресло он поднимет попозже - пусть лежит, будь оно проклято, пусть лежит!.. Анпу наклоняет голову каким-то собачьим движением - будь у него большие стоячие уши, он был бы похож на Хеджет. Или на добермана. "Мальчик-добер" так зовут его за глаза. Он не против. Он прихватывает зубами пирсинг в нижней губе. Серебро... Это напоминает ему о причинах ненависти, он хватает со стола кружку с кофе, и с размаху запускает в стену. Кофе заливает рукав, расплывается по халату. "Отвратно… но я подумаю об этом позже", - Анпу отмечает, что халат придётся застирать самому, чтобы санитарочки не видели следов его бессильной злобы. А сейчас придётся надеть другой. Или лучше - робу, блузу ведь можно легко заменить. На полу - белые осколки в коричневой лужице - как будто вырвало человека с желудочно-кишечным кровотечением. Некоторое время он смотрит на следы своей злобы, и понимает - лучше убрать.       Он собирает осколки, швыряет в урну, считает про себя - "Один, два…" Слишком сильно сжимает кулак, смотрит перед собой, не чувствует, что режется. "Вот дерьмо, дерьмо, дерьмо... а если экстренная?.." Он без жалости вытирает пол халатом, заталкивает его в урну, едва удерживается от того, чтобы ещё и ногой не наступить. На столе, на полу - капель нет. А значит никто не заметит его маленького преступления. Снова прислушивается - тишина. А он любит тишину. Ему не хочется никому говорить ни о порезе, ни о разбитой кружке. Думает - нужна другая, такая же. Он поднимает кресло, достаёт из стола антисептик, стерильные салфетки, биоклей, добавляет пиявку со стимулятором клеточной активности. Отмечает - футболка чистая. А халат - да какая разница… Он уже в урне. Привычные действия - промыть порез, залить анестетиком, антисептик - местно, биоклей, наложить узкий язык биобинта, прилипающего к коже – они успокаивают, дают иллюзию стабильности, порядка. Бастет возвращается чуть позже, чем он предполагал - минут через сорок. Вчера он бы её отчитал. Сегодня - плевать. Но она задаёт слишком много вопросов, на которые он не хочет отвечать. За ней шлейфом тянется аромат чего-то приятного - фруктовая корзина, клубника, малина, свежая выпечка, аромат сладостей, как будто она не операционная сестра, а кондитер в "Шоколаднице", на Небесах.       - А где... кружка? - она замечает, что нет у него на столе этой злосчастной кружки. Она собирается снова сварить ему кофе - крепкий, чёрный, думая, что он пьёт именно такой. Анпу выливает кофе в раковину, когда она уходит. И благодарит. Он вздыхает, подбирая слова, понимая, что ему всё же придётся ответить на этот вопрос.       - Разбилась. Иди. Позовёшь меня - потом. Если нужно будет.       - А что…       - Работы много, - отрезал он. Она вышла - изящная, лоснящаяся, как чёрная кошечка. Бросила украдкой на него взгляд. Она явно собралась найти ему новую кружку, и снова сварить этот чёрный кофе, похожий по вкусу на речной ил. Анпу снова ушёл в свои мысли. Пусть Баст думает, что сегодня зав слишком бледный и взвинченный. Пусть так.       На смену бессилию и злобе приходит апатия. Ему не хочется выяснять, ему ничего не хочется менять - он просто впрягается в череду однообразных дней, наблюдая за происходящим, выполняя свою будничную работу. Он чувствует себя умирающим изнутри, как пёс, которого оставил хозяин, любимый хозяин, вывез в Степь, и теперь пёс мечется, ищет, ждёт... и не слышит звука шагов.       Поднимается волна лютой злобы - запредельной, такой, что пугает его самого, настолько сильно это чувство - в медчасти снова появляется Хор, и приходит Сэт, нарушая его едва установившееся внутреннее равновесие. "Я переживу... наверное. Я как-то же справлюсь?" – он как будто бы сам себя уговаривает. Чувствует знакомые прикосновения - украдкой, к волосам, к шее, к плечу, как будто бы Сэт хочет что-то исправить. Смотрит на его лицо и понимает - тот не видит ошибки, хочется закричать - "Да ты же её делаешь сам!.." Но нет голоса. Сэт спрашивает - как смена, как ночь, холодная ли она? И он отвечает - ночь как ночь. Всё в порядке, он просто устал. На самом деле устал, но дело совсем не в работе.       И он ждал его, ждал этой близости, думал - всё станет на свои места, пофиксит те самые баги, ошибки, которые всё искажают. И не отделаться было от этого запаха, прилипшего к его коже, к волосам - чужого, будь он проклят, того, кто показывал всем, что-де Сэт принадлежит ему. И как было обидно - потому что не было чувственности, не было удовольствия, его просто поимели, механически, как будто это было чем-то… обыденным. Супружеский долг? Да, именно так - долг, обязательство, папская булла. Анпу пытается не думать об этом - хотя бы сейчас. Может быть, он и правда переживёт - Сэт наиграется, и одумается, нужно лишь немного подождать…       Перед ним книга. Тяжелая, золотом тиснёная обложка. Он наобум открывает.       …крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный.       Да пошёл ты, мать твою, Шалаим, Соломон, не было тебя никогда, чушь собачья - твоя "Песнь песней"! Даже книги смеются над ним. Намекают, издеваются.       Тоска - серая и тяжёлая, как огромный слон. Она давит на него своей массой, она аморфна, она заставляет его дышать через раз, задерживать дыхание, пока лёгкие не начинают гореть, и могучий инстинкт самосохранения приказывает ему - вдохни, вдохни немедленно, идиот. "Я ведь на самом деле скучаю..."       Он опускается на пол, подворачивает под себя ноги, нашаривает в кармане сигареты. Достаёт одну, щёлкает зажигалкой, и понимает, почему так прыгает маленький огонёк - дрожат руки. Сколько же он не спал? Сутки? Двое? Больше? Он не может ответить на этот вопрос сам себе - ощущение времени стёрлось, его слишком захлестнули эмоции. Он не может деться от себя, не может спрятаться от мыслей, он не может спать ночью, а днём этим мысли его настигали - стоило только остановиться, замереть, перестать загонять себя работой. Тоска была жуткой. У неё не было имени, у неё не было лица. Она была страшной. От неё нельзя было спрятаться - как бы он не пытался. Как можно спрятаться от самого себя? "Мне бы хотелось не чувствовать ничего…" Он медленно-медленно выдыхает тонкую струю сигаретного дыма. Становится легче - на какое-то время. О, эта отрава, никотиновый вихрь, спрятанный в мягкую мятую пачку с рисунком верблюда, бредущего по пустыне... Как будто бы боль выходит из его тела вместе с сигаретным дымом, оставляя после себя горьковатый привкус. Вот какая она на вкус - его тоска. Крепкие-прекрепкие сигареты без фильтра, которые курил Сэт, и которые вслед за ним тихо покуривал и сам Анпу. Потому что... И солоноватое, чем-то похожее на кровь. Слёзы? Как унизительно... Он моргает, крепким уверенным движением вытирает веки, выжимая остатки влаги. Глубоко затягивается. В голове как будто бы проясняется. Он быстро поднимается, выбирает книгу - "Клиническая фармакология", безликая, неформатная. Уходит, звучно хлопнув дверью, да так, как будто бы эта дверь виновата в том, что Сэт сейчас в Степи. Эта маленькая выходка - и кружка, и хлопанье дверью - он ведь держит себя в руках, верно? Сэт одумается... наверное. Прекратит свою дурную игру.       И снова - волнами, раз за разом, его качает низкая тяжёлая зыбь - злоба, апатия, тоска, надежда, и снова - злоба и боль. Он разве заслуживает это? Разве так должно быть? И глубокой ночью, обнимая, чувствует вспухшие царапины на чужом плече, чувствует - как же, будь оно проклято всё, больно... И не замечает, как вскользь касается его пореза, пусть и подшитого, пусть залитого протекторами и катализаторами, не видит, как же ему всё-таки больно… Он стискивает зубы, ждёт, чувствует, как волосы на затылке становятся гиперчувствительными, ждёт, что Сэт, всё-таки, что-то заметит.       - Спи.       И внутри оборвалось, сердце провалилось под диафрагму, вывалилось из вспоротого живота, оставляя после себя пустоту. Как будто ничего не происходит. Как будто - всё по-прежнему. Но почему?! Почему...       "Я не смогу так больше".