Пуговица

— Знаешь, — говорил Тенсей, — он такой маленький и забавный. Три года, так смешно разговаривает. Думаю, ему передалась семейная причуда, теперь интересно, в четыре… — Тенсей, — напряженно перебила она. — Давай встречаться. Стало очень тихо. Ветер осыпал цветы сакуры, и в ее волосах (каштановых? черных? темно-русых?) запутались лепестки. По зеркальным стеклам в здании Академии плыли отражения облаков. Казалось, кинься в любое окно, и оно с плеском расступится, как вода. — Подаришь мне пуговицу? Вторую… — она зарделась. Как же ее зовут? Мэй? Минако? Что-то на «м». Или на «р»? Тенсей покрутил пуговицу. — Если хочешь. Мне не жалко. На самом деле, ему было жалко — не пуговицы, а ее, девушки на «м». Или на «р»? Она сжала губы и опустила протянутую было ладонь. — Тебе ничего не интересно, кроме твоего брата. — Это не так, — сказал он мягко. — Я же собираюсь стать героем. Ее губы скривились: — Ты безнадежен. Она ему нравилась своим напором и силой. Тенсей не сдержался: — Все дело в приоритетах. Она молчала, все, что Тенсей запомнил — ее побледневший рот. Потом засмеялась, отвесила ему пощечину и ушла. Пощечина была сногсшибательная в буквальном смысле. Тенсей потом долго сидел на дорожке и тряс головой, на которую облетала сакура. — Как же так? Ты никому не подарил пуговицу? — мама отчего-то расстроилась. Тенсей возился с Теньей: подбрасывал его и ловил, и его младший брат, такой серьезный даже в свои три года, визжал как трехлетка, которым и был, и махал в воздухе пухлыми ручками — «мама, я лечу как Тенсей». Тенсею ужасно хотелось его пощекотать, чтобы Тенья свернулся гусеничкой и начал задыхаться от смеха. После маминого вопроса у него пропало все настроение. Она держала в руках рубашку как обвинение. — Подарю сейчас, — Тенсей взял рубашку. — Тенья, хочешь пуговицу? — Зачем? — Тенсей! — укоризненно вскрикнула мама. — Это значит, что мы будем вместе, — Тенсей заговорщически наклонился к Тенье, — и никогда не расстанемся. — Хочу, — Тенья жадно протянул руку, — хочу-хочу-хочу! У Тенсея по спине пробежал холодок. Тенья смотрел на него глазами красными, как раскаленные угли, на детском лице появилось странное выражение. Уже гораздо позже Тенсей думал, что Тенья в тот момент выглядел старше, гораздо старше, чем был на самом деле. — Плохая шутка, прости, братец, — Тенсей потрепал Тенью по волосам. — Вторую пуговицу дарят девушке… Он думал, что Тенья расстроится, но тот просто опустил руку. И после этого все пошло как ни в чем не бывало. Тенсей так и не сказал маме на следующее утро, что не досчитался пуговицы. В конце концов, школьная рубашка ему была уже не нужна. Со временем все забылось.

***

Когда Тенсей открывает глаза, в палате темно. Быть может, вечер, свет не горит, за окном полутьма, деревья в черной влажной листве. Чувства изменили Тенсею, и ему отчего-то кажется, что окно — в полу. Верх и низ смещены, а он будто приклеен к кровати. Как только отклеится — упадет боком в пол, окно разобьется, и его утянет в серое небо и шорох листвы. Он выдыхает. — Тенсей… …И если бы не очки — Тенья был бы копия он. Почти что копия. Клон на пятнадцать лет моложе — так можно было бы подумать, но Тенсей не думает об этом так. Половину жизни Тенсея они были вместе, если не больше. Теперь, разумеется, больше. Тенсею тяжело держать глаза открытыми. Окно зовет его. За окном все тени похожи на расплывшееся черное пятно. Пятно, которое (который) ждет его. И глаза его — красные. Как у Тенсея. И у Теньи — как у Тенсея. — Почему так официально? — Тенсей закашливается, во рту пересохло, и Тенья кидается за кружкой. Тенсей может позволить такую заботу маме, с Теньей они какое-то время борются за кружку, и Тенсей проигрывает, потому что ослаб. Тенья ставит кружку, а потом становится на колени на пол — на невыразительный больничный пол, от которого неприятно пахнет дезинфекцией — и склоняется в догезе. — Уважаемый бра… Тенсей, — бубнит Тенья в пол, — я все обдумал. — Рад за тебя, — Тенсею тревожно. Ноги фантомно болят, он ерзает, но устроиться удобней не может, как будто лежит на разогретых неровных камнях. Конечно, это неправда. — Тенья, — он хлопает по кровати (как он устал), — скажи, что ты хочешь. Тенья пристраивается на самый краешек, горбится. Даже в темноте видно, какие у него сильные плечи. Он вырос. У Тенсея начинает стучать в висках: его сознание совершает головокружительный скачок — из сумерек детства Тенья вырастает в героя. Когда он успел? Тенсей хочет обратно, туда, где он старший брат, и Тенья взлетает в его руках к потолку, или, смеясь, крутится, держась за руки Тенсея: «Ускорение, ускорение!», и Тенсей ради него включает двигатели в локтях. Того Тенью, который сейчас сидит у него на кровати, Тенсей не знает. Его такая вроде бы недолгая кома разделила их. Тенсею кажется, он оглох или потерял что-то немыслимо важное, и ноги не в счет. — Ну и? Говори уже, — они молчат слишком долго. Тенья берет его за руку и поворачивает ладонью кверху, что-то кладет на нее. Тенсей сжимает кулак. В ладони у него пуговица. — Что это, Тенья? — он терпелив, потому что устал. — Пуговица. Вторая сверху, — Тенья занудно точен. — Ты возвращаешь мне пуговицу? — «ведь я же тебе ее не дарил». — Нет, это моя, — говорит Тенья, и смотрит, смотрит, и взгляд у него совершенно другой, не такой, к какому привык Тенсей. Этот взгляд как копье, летящее в цель. В этот момент Тенсей почти жалеет, что Пятно не прикончил его. — Брат, — Тенсей пытается вложить в голос силу, которой не чувствует, — что ты делаешь? Его надо образумить. Все так плохо, и может стать хуже. — Признаюсь тебе, — Тенья почти шепчет, но хватка у него железная. Все так не вовремя. У Тенсея в ушах шелест, и только спустя долгое мгновение он понимает, что это шумит его кровь. — Я помню тебя в пеленках, — Тенсей закрывает глаза. — Я с тех пор очень вырос. Такой же упрямый… У него жжет в глазах, вот именно сейчас, в этот момент, ему хочется дать Тенье все, чего он захочет, в груди поднимается теплая волна. Но Тенсей не может, он старший, и должен решать за обоих. — И все это время был с тобой, — продолжает Тенья, — мама ведь узнала про ту девушку, которая призналась тебе после Академии, которую ты ее отверг. Представляешь, она позвонила маме. — Да ладно, — Тенсей тянет руку, и Тенья его не пускает, и в этот момент, в этой комнате, он сильней — и Тенсея, и черных шуршащих теней за окном. — Да, — Тенья кивает в подтверждение своих слов, и подбородок у него упрямый и твердый, и решительно нахмурены брови. — И потом у тебя никого не было. И все свидания последние три года сплошь неудачные. — Мне было скучно. — Тенсей смотрит в потолок. Как же ему было скучно. — А со мной — нет, — Тенья совершенно в этом уверен. Лучше бы он не сомневался в чем-то или ком-то другом. — Братец, — руки у Тенсея одновременно словно бы и тяжелые, и легкие, и он слегка разучился ими управлять, поэтому он так неуверенно гладит Тенью по голове. — Это неправильно… Тенья берет его руку и прикладывает ладонью к щеке. — Мы герои, — просто говорит он, — мы поступаем правильно. Я чувствую, что это правильно. — Это неправда. — У тебя был твой шанс, и ты его потратил, а это — мой, и теперь я его буду тратить так, как захочу. У Теньи усталый, очень усталый взгляд. Последний год Тенсей только тем и занимался, что отпускал его потихоньку — своего младшего брата. Он поступит в Академию. Пройдет стажировку в другом агентстве. Откроет свое агентство. Женится и уйдет из дома. Я буду гордиться им, я уже им горжусь. — Не отказывайся, — просит Тенья и убирает руки. Тенсей и не хочет. И не может. «Дам ему время», — думает он. У него все сложилось как сложилось. Вопрос приоритетов. У Теньи еще все впереди. Он передумает, предполагает Тенсей. Разговор мутный, ночь мутная, и он продолжает надеяться, что все неправильно понял. Пуговица жжет ему руку. — Хорошо, — отвечает Тенсей. Это клинч, думает он, время передышки. Все так запуталось. — Я с тобой, — говорит Тенья, берет его руку, все еще сжатую в кулак, целует. И слова, и поцелуй обжигают. — Я буду с тобой. Думать о нем как о малыше у Тенсея уже не выходит. Тенья, склонившись, прижимается к нему, беспорядочно гладит по плечам, почти сдирая больничную рубашку, царапает двигатели в локтях. Тенсей обнимает его, прижимает к себе, начинает укачивать. Тенья утыкается ему куда-то за ухо. Шее Тенсея сначала жарко, потом жарко и мокро, и царапается оправа очков. «Все будет хорошо», — думает он. — Все будет хорошо, — шепчет Тенья в унисон его мыслям. И это настоящее обещание, куда важнее символической и никому не нужной второй пуговицы.