The Ninth Wave

      Арнольд не помнит, когда именно он влюбился в Хельгу.       Это произошло совершенно спонтанно. После признания Патаки они какое-то время не контактировали, но после, когда напряжённость между ними достигла своего максимального предела, они поговорили. Разговор был длинным и утомляющим, для Арнольда уж точно. Шотмэн, полностью выслушав свою собеседницу, предложил ей свою крепкую дружбу и поддержку, и он всеми силами пытался не вспоминать Хельгино выражение лица в тот момент, когда в ней что-то оборвалось.       Дружба их, в итоге, длилась аж до класса одиннадцатого. Взаимоотношения на протяжении всего этого времени были очень непостоянными: то они, как ни разлей вода, проводили все своё свободное и даже несвободное время вместе, то перекидывались парой слов на фейсбуке за две недели. Такая изменчивость обусловлена тем, что они росли и менялись, в их жизни появлялись новые люди. Но они всегда были связаны крепкой нитью, которая, как бы сильно они её не оттягивали, никогда не рвалась. Они, по мнению Шотмэна, идеально дополняли друг друга: Арнольд всегда помогал девушке в её моральных дилеммах, а поддержка Хельги была ему необходима, как ничья другая. Время, проведённое вместе, настолько сильно объединило их, что периоды, когда они общались не так часто, были почти самыми сложными и непривычными для них, и когда они вновь непринужденно прогуливались часами по Хиллвуду, делали вместе домашнее задание в каком-нибудь дешманском кафе на окраине и переписывались на уроке, вновь появлялось душевное удовлетворение.       Однажды, когда Арнольд сидел на уроке английской литературы, он пришёл к выводу, что их с Хельгой связь была настолько крепкой, что он даже не против на ней жениться. Но потом, обдумав эту странную мысль, он как можно быстрее отмёл её в своей голове, потому что она сразу показалось ему настолько абсурдной, что стало не по себе.       Это произошло в марте, когда какой-то из немногочисленных Хельгиных ухажеров пригласил её на свидание. Постоянное присутствие Шотмэна рядом с ней никого не напрягало: ни его поклонниц, ни её; все знали, что даже если те останутся последними людьми на Земле, то все равно не переспят. В последний раз её приглашали на свидание два года назад, поэтому для Арнольда это стало полной неожиданностью.       Они тогда только вышли за ворота школы, когда Хельга задорно подмигнула ему и, попрощавшись, побежала к какому-то сморчку-очкарику, у которого, казалось, только от присутствия Патаки рядом с ним пойдёт кровь из носа. Наблюдая за тем, как она, улыбаясь, флиртует с этим задротом, Шотмен сразу почувствовал, как непонятная досада кольнула где-то очень-очень глубоко, и он на мгновение пожалел, что не попросил девушку помочь ему с контрольной по математике, хоть в помощи он не нуждался.       Сначала он списал все на дружескую ревность. Мол, ну, с кем не бывает, он и Джеральда так ревновал, когда тот слишком сильно с кем-то сближался. Правда, потом эта ревность не была настолько, черт возьми, сильной, и в отличие от чувства, которое он испытывал сейчас, плавно спадала на нет. Но именно сейчас он напряжённо клацал ручкой, пытаясь сосредоточиться на чёртовом параграфе для подготовки к чёртовой контрольной.       Где она? Как далеко она зашла? Вспоминает ли о нём вообще? — только это крутилось в голове, и, что самое страшное, он не мог ни ответить на это, ни перестать на этом фокусироваться. И именно тогда, когда он пытался собрать все мысли воедино, он понял до боли простую, но страшную истину: он влюбился. Он, черт возьми, влюбился! И теперь, исходя из этой мысли, он открывал все больше и больше для себя.       Всегда, когда он видел её, он списывал мгновенно разбушевавшееся счастье внутри него на радость от встречи с близким другом. Всегда, когда они касались друг друга, Арнольд думал, что жар во всём теле появляется от осознания, что Хельга всецело доверяет ему и подпускает к себе куда больше остальных. Казалось, такие до абсурда простые вещи никогда не складывались в единый паззл, и вот сейчас, когда самая яркая эмоция дала о себе знать, он соединил все воедино и пришёл к неутешительному выводу.       Ему нравилось в ней все. От её дурацких джинсов клёш и оверсайз футболок до аккуратной мальвинки, которую она бережно завязывает маленьким розовым бантиком. Ему даже нравилось смотреть, как она это делает: её тонкие руки и напряженные плечи, её сосредоточенное лицо в тот момент вызывали настолько странную гамму положительных эмоций, что только дурак бы не догадался, что с ним происходит. А Арнольд дурак.       И теперь, когда он на следующий день чувствовал, как упал огромный груз с его плеч от её объясния, что ей «просто хотелось пожрать на халяву», когда ему, одному из лучших в точных науках, поставили C+ по контрольной, когда её случайные касания рукой стали невыносимы, он не выдержал.       — Ты мне нравишься, — обронил Арнольд во время ленча, внимательно наблюдая, как она разочарованно смотрит на свой бутерброд, который ничего, кроме хлеба, не содержал. Однако это спонтанное признание-таки заставило удивлённо поднять на него взгляд и посмотреть с явным непониманием на лице.       — Ты что, шутишь? — с легкой агрессией в интонации спросила она, в упор смотря на своего друга, не веря в серьезность происходящего.       — Нет, Хельга, я не шучу.       Её реакция была неоднозначной, но далеко не той, которую хотел бы видеть Арнольд. Она снова перевела взгляд на «бутерброд», напряжённо нажав на него пальцами и, будто осматривая, начала аккуратно переворачивать несчастный хлеб в руках.       — Знаешь, Арнольд, я… как бы сказать...       — Пожалуйста, скажи прямо.       — Ты мне не нравишься, — слишком резко ответила она, посмотрев на него с такой жалостью на лице, что стало тошно. Хотелось просто бросить свой поднос, схватить рюкзак и убежать из столовой куда-то далеко-далеко, лишь бы не чувствовать подавляющую атмосферу между ними. Было очень, очень больно, эта боль притупила возможность что-то внятно ответить или оправдаться. Миллион мыслей вертелось в голове, проносясь мимо с какой-то невиданной скоростью, но ни одну из них он не мог нормально развить – все, о чем он мог думать, это то, насколько ему сейчас некомфортно находиться рядом с Патаки, которая застыла в немом молчании, ожидая хоть чего-то.       — Что ж, мы вернулись к тому, что было шесть лет назад, — мигом почувствовав неловкость, как можно небрежнее ответил Арнольд, выдавив из себя усмешку.       — Прости.       — Ты не виновата.       Они молчали. Пересилив себя, Хельга подняла взгляд на друга, и, улыбнувшись как можно естественнее, пробормотала что-то в духе «У меня совсем скоро будет испанский, встретимся позже», одним нажатием закрыла контейнер, положила его в сумку, прихватила её и поспешным шагом пошла к выходу из столовой, после этого так и не взглянув на друга. И теперь, смотря вслед, Шотмэн почувствовал, как отчаяние, надвигающееся подобно девятому валу, настигло его с головой.       Он так и не пошёл на тренировку по баскетболу в тот день. И когда Джеральд, увидев идущую в библиотеку Хельгу, спросил её, почему Арнольд пропустил её без какого-либо предупреждения, та лишь устало изобразила недоумение и переспросила, реально ли парень пропустил тренировку, почувствовав невероятно сильный укол вины.       Первой в итоге не выдержала Хельга. Их отношения теперь не были такими, как раньше: неловкость, каждый раз мгновенно возникающая между ними, не давала возможности свободно общаться так же, как когда-то. Все попытки, которые они предпринимали, чтобы перейти эту ситуацию, которая была аналогична шесть лет назад, сходили на нет. Что на это влияло – никто не знает. Но в итоге Патаки предложила сделать паузу в их дружеских отношениях.       Никто, кроме самых близких людей, не заметил огромного разрыва между бывшими друзьями. Никому и не было до этого дела, а Джеральд и Фиби решили не тревожить их своими расспросами. Иногда, конечно, Джоханссен предпринимал слабые попытки начать разговор издалека, но Шотмэн грубо их обрубал.       Так и закончились эти доверительные и крепкие отношения. Три простых слова, словно острие, порвали эту злосчастную нитку, которая, несмотря на ожидания, не выдержала такого напора. До конца учебы они лишь перекидывались дежурными фразочками и один раз даже поговорили на какую-то отвлечённую тему, но потом, когда Арнольд, задержав на секунду дыхание, посмотрел в её серые, как утренний туман, плавно накрывший морское побережье, глаза, ему вновь стало нестерпимо больно, будто кто-то резко высыпал ведро соли на его рану, и он, улыбнувшись, попрощался, попутно вспоминая, когда успел дать им определенный оттенок.

***

      Арнольд верил в судьбу, а Хельга – нет.       Шотмэн считал, что судьба – это заготовленный кем-то там путь, который нам предстоит проплыть, несмотря на разбушевавшиеся волны. Мнение же Патаки заключалось в том, что судьба – это последствия наших решений, благодаря которым мы можем создать легкий морской бриз, а не тревожить и без того недоброжелательную воду.       Решение переехать после окончания Нью-Йоркского университета психологии в Сан Франциско было очень неожиданным. Толчком для этого стала смерть Гертруды – по крайней мере, Арнольд так считал. Сансет Армз давно опустел, лишь парочка новых постояльцев оставалось в нем жить. Арнольд продал территорию какому-то малоизвестному предприятию и пару дней до отлёта жил у Джеральда, который только недавно расстался с Хейердал. Он был очень благодарен Джоханссену, который, несмотря на то, что они контактировали последний раз полгода назад, разрешил парню остановиться в его доме. Они уже не были так близки, как раньше, поэтому Шотмэна в Хиллвуде ничего не держало – ну, или почти ничего.       — Ты виделся с нашими одноклассниками? — прикоснувшись к прохладной банке пива губами, как можно небрежнее спросил Арнольд, ожидающе посмотрев на Джеральда.       — Ну, лишь с некоторыми, — отвлечённо ответил парень, высматривая остатки чипсов на дне пачки, — А что? Захотел встретиться на прощание?       — Да не, просто интересно.       Главной причиной переезда почти за пять тысяч километров от родного города стала уникальная возможность работать по специальности. Фрэд, парень, учащийся на другой специальности, спустя продолжительное время после их знакомства признался, что у его отца есть связи в частной клинике Сан Франциско, и если Арнольд действительно хочет стать психологом, то тот может замолвить за него словечко. Наверно, это один из немногочисленных случаев, когда постоянная доброта и желание помочь другим помогли выбиться в люди, ведь ему, как молодому специалисту без опыта работы, было бы очень проблематично найти хорошую вакансию почти сразу.       Прилетев в Сан Франциско, Арнольд очень долго разбирался с документами и искал подходящее жилье, поэтому успел разобраться почти со всеми проблемами незадолго до собеседования. Он бежал до здания офиса настолько быстро, насколько позволял находившийся в руках стакан кофе, и поэтому, когда до собеседования оставалось минут десять, Шотмэн остановился около входной двери, откупорил пластиковую крышку, за три глотка выпил всё содержимое стакана, поспешно выкинул его в мусорный бак и зашёл в здание. Харрис уже ждал его внутри, чуть взволнованно смотря на наручные часы, когда парень окликнул его. Разобравшись с ресепшеном, они пошли прямиком к лифту. К счастью Арнольда, около лифта расположилось зеркало во весь рост, поэтому он лихорадочно начал заправлять выбившуюся из брюк рубашку. В это время дверцы лифта автоматически открылись, и Шотмэн сразу перевёл взгляд на кабинку, чтобы как можно быстрее в неё зайти.       Чертов девятый вал вновь обрушился на него с оглушающим грохотом, и теперь точащая боль исходила от раны, которая постоянно находилась в солоноватом пространстве.       — Здравствуйте, — вежливо улыбнулась Фрэду Хельга, отодвигаясь в сторону, чтобы пропустить коллегу. После она повернула голову в сторону Арнольда, и ему все это виделось как в замедленной съемке; время стало мучительно медленным, долго-долго растягиваясь, когда на Хельгином лице отразились аналогичные эмоции.       — Здравствуйте, — в знак вежливости ответил его приятель, переведя взгляд на застывшего Арнольда, — Познакомься, это Хельга Джи Патаки, работает в отделе маркетинга.       Арнольд кивнул. В голове было абсолютно пусто; ни одна мысль мимолетом не проскочила в момент, когда он хотел выйти адекватно из этой ситуации, переборов эмоции, саднящее хуже острых булыжников на берегу.       — Здравствуйте, — рефлекторно поздоровался он после длительной паузы, протянув руку для рукопожатия (идиот!).       — Да, здравствуйте, — ответила робко Хельга, неуверенно пожав её.       Патаки действительно изменилась с того последнего раза, когда он видел ее. На ней была строгая тёмно-серая юбка-карандаш до колен на высокой талии, объёмная рубашка с расстёгнутой верхней пуговицей и небрежный пучок на голове. На лице был довольно простой нюдовый макияж, лишь холодного коричневого оттенка помада была слишком тёмной для дресс-кода, но всё же почти не выходила за дисциплинарные рамки.       Шотмэн старался не смотреть на неё, повернув голову к дверям и изредка перекидываясь фразами с Харрисом, пока кабинка не открылась на нужном этаже, и Хельга поспешно не вышла из неё, постукивая низкими каблуками. Появилось чувство болезненного дежавю.       Собеседование прошло не так гладко, как хотелось, но его всё же приняли, а значит его можно считать вполне успешным. Обговорив все нюансы с руководством, мистер Шотмэн со следующего дня начал работать помощником психолога и успешно справлялся со своей работой, хоть и не без каких-либо ошибок.       Так прошла неделя, на протяжении которой Арнольд был полностью погружён в работу. Он работал в другом здании, но ему понадобился срочный визит в офисный центр клиники, и там ему посчастливилось пересечься с Хельгой аж два раза: снова в лифте и в коридоре на четвёртом этаже. В первый раз они лишь неловко поздоровались, во второй же проигнорировали друг друга, предпочитая сделать вид, будто они незнакомы. Было неприятно.       В пятницу его отпустили чуть раньше положенного времени, поблагодарив за работу. Шотмэн как раз находился в офисном здании и позвонил Фрэду, предложив прогуляться по захватывающему дух Сан Франциско, чтобы побольше узнать об этом замечательном городе, но тот вежливо отказался, сославшись на неотложные дела. Арнольд понимающе поджал губы и отключился, зачем-то немного задержавшись около входа. Было жарко. Солнце стояло прямо напротив здания, через дорогу (так казалось), создавая непрерывную ярко-желтую полосу из света, отчего за зданием постепенно темнело, создавая причудливый градиент. Автомобили проезжали прямо мимо него, резко заворачивая за угол и обдавая душным запахом бензина.       Он почувствовал лёгкое, почти невесомое касание на плече. Удивленно повернув голову, он встретился взглядом с серыми глазами, выражающими неподдельное волнение.       — Эм, привет, Арнольд, — он буквально почувствовал, как она проглотила «о», попытавшись изобразить дружелюбный тон, и от этого стало непривычно в самом плохом смысле, — Меня только что отпустили. Я понимаю, мы так долго не общались, но я увидела тебя и… подумала, что это, возможно, знак… то есть, я подумала, что было бы здорово пройтись, многое обсудить… в конце концов, так долго не виделись, все дела. Ты не против? Если, конечно, против, то ничего страшного, я не…       — Я не против.       — О, это… замечательно, — от таких несколько равнодушных слов лицо Хельги заметно просияло, — Я могу тебе показать город, если ты недавно переехал и этого хочешь, конечно.

***

      Прогулка была несколько напряженной, но довольно познавательной и лёгкой. Патаки изредка задавала вопросы, связанные с его личной жизнью, а также о Фиби и его друге Джеральде. Сама она рассказала, что с Фиби общается в основном по телефону, да и звонки были слишком короткими, чтобы узнать хотя бы основные нюансы её жизни. Она была неприятно удивлена, узнав о разрыве Хейердал и Джоханссена, и они начали обсуждать их отношения, прогуливаясь по Юнион-скверу.       Напряжённость с каждой минутой разговора медленно, но верно таяла, пока не достигла той точки, при которой они оба могли свободно хохотать с глупых шуток, но ещё не осмеливались называть друг друга прозвищами. Не сказать, что время, проведённое с Хельгой, не давило на Арнольда. Просто он так давно не общался с ней, что одновременно с неприятным чувством отвергнутого мальчика он будто окунулся в то время, когда они свободно общались на самые разные темы, дурачились и спорили по пустякам. Такое противоречие вызывало легкое цунами где-то внутри, но Арнольд умело его подавлял, вновь улыбаясь Патаки и уточняя какие-то подробности в рассказанной ею истории.       Он часто открыто любовался ею. То, как иной раз поднимаются от удивления ее неизменно густые и тёмные, но аккуратно выщипанные брови, то, как её губы с уже привычной тёмной помадой холодного оттенка на них расплываются в глупой улыбке, какие яркие в свете только что включённых фонарей ее глаза. Ее движения остались такими же резкими и грубыми, до боли знакомыми. Он чувствовал, как ему становится непривычно легко. Чувство бесконечного счастья и беззаботности возрастало с каждым аккуратным прикосновением руки к мужскому плечу, с каждым её прямолинейным взглядом и словами, сказанными самым непринужденным тоном.       Они шли вдоль шумного залива по Эмбаркадеро, когда Хельга предложила зайти в бар, который, по её словам, находился недалеко отсюда. К вечеру пенящиеся волны интенсивнее поглощали берег, обдавая тёплым ветром и запахом соли и водорослей, когда Арнольд, вдохнув глубже свежий воздух побережья, согласился.       Они молча сидели, ожидая свой заказ. При ярком барном свете были заметны маленькие немногочисленные морщинки около глаз Патаки, а на сухих губах, с которых почти полностью сошла помада, появились трещины. Хельга рефлекторно зажимает зубами верхнюю губу, и Арнольд ловит себя на мысли, что хочет кусать её губы тоже.       Большая часть её пучка давно распалась и сам он держался на честном слове, и Арнольд заметил, как много волос падают на её обгоревшие плечи, скрытые за хлопковой рубашкой.       От этого всего появилось чувство чего-то сильно родного. Это не было похоже на чувство ностальгии по подростковому времени, которое он не так давно испытывал – это было более глубокое, более приятное и невероятно теплое ощущение, и чем больше он рассматривал повзрослевшую девушку, тем сильнее оно проявлялось.       — Что-то они задерживаются, ты так не считаешь? — с плохо скрытым раздражением в голосе спросила Хельга, пытаясь поддержать разговор.       — Не волнуйся, я уверен, что совсем скоро нам принесут наши стаканы, — ответил ей Арнольд, сосредоточившись на девушке. Сама она не замечала такого внимания к себе, или делала вид, что не замечает – в любом случае, он был рад, что она это делала.       Хельга пить не умеет. Она – человек-крайность, и доводит все до конца, бросаясь из этих самых крайностей в другие крайности. Поэтому, если уж она решила выпить, она пьёт до самого конца, даже не осознавая этого.       Арнольд воспринимает алкоголь как способ поднять настроение и почти никогда им не злоупотреблял. Это не является каким-то принципом, просто его, чаще всего, не тянет напиваться до беспамятства. Впрочем, ему это нисколько не мешает жить, даже наоборот – помогает.       Шотмэн, уже подвыпивший, наблюдал за тем, как Патаки заказывала третий стакан пива. Он не останавливал её или что-то в этом духе – не маленькая, в конце концов. Он также бессознательно понимал, что так она будет более честна с ним, а сейчас он хотел от неё самую настоящую честность.       — Кстати, может, обсудим тот самый случай, а?       Хельга поморщилась, непонимающе посмотрев на него.       — Ты о чем?       — Я правда тебе не нравился?       Патаки отвела взгляд от парня, остановив его на столике напротив, и зло усмехнулась, будто вспоминая что-то.       — Ты такой наивный, Арнольдо. Твоя слепая вера в лучшее иногда удивляет меня, — Она снова взглянула на него, — Однако, как ни странно, именно это мне в тебе нравилось. И сейчас ты словил большой куш, потому что этот твой вопрос прозвучал в нужном месте и в нужное время.       Он замолчала и вновь перевела взгляд, казалось, что ей было сложно фокусироваться на чем-то одном. Длительная пауза добавляла драматизма, и не было понятно, делает она это специально или тщательно обдумывает что-то.       — Ты мне не нравился, Арнольд. Потому что я любила тебя. И это стало причиной, почему я тебе отказала.       Прошло довольно много времени (может, секунд двадцать?), как Шотмэн в изумлении смотрел на неё, пытаясь найти логику в её высказывании. После того, как отступило удивление от признания в подростковой любви, которая была уже сейчас очевидна, появилось удивление от непонимания ситуации. Заученный сюжет в его голове и слова Патаки просто не складывались воедино, из-за чего он не смог понять ту простую, но чертовски сложную истину, которую она пыталась донести.       — О чем ты? — с искренним недоумением спросил парень.       — Ну, — Хельга начала вертеть пустой стакан в руках, и снова появилось дурацкое чувство дежавю, — Я видела, что ты воспринимал меня так же, как Лайлу, Анну и остальных девушек, в которых ты был влюблён, — Она снова замолчала, пытаясь подобрать слова, — Ты… испытывал эйфорию от эмоций, которые возникали благодаря мне, но ты не любил меня так сильно, как я любила тебя. Ты был нужен мне, но я понимала, что от таких отношений, в которых партнеры совершенно по-разному воспринимают друг друга, мне будет некомфортно. Это очень сложно объяснить, но, в целом, я решила не мучить себя, и хоть до осознания ситуации я дошла не сразу, я ещё где-то там, в подсознании, понимала, что таким образом ограничиваю себя от ещё большей боли.       — Поэтому…       — Я тебе так быстро отказала.       Она кинула на него туманный взгляд, выражающий сильное сожаление, и тогда он понял, что жалела она в тот момент не его, а себя.       — Мне так жаль, Арнольд. Я поступила тогда очень эгоистично.       — Нет, — почти сразу ответил он, — Это был твой выбор, принимать мои чувства или нет. Ты не виновата в том, что я влюбился в тебя.       — Ты мой друг… был им, Арнольд, и не только мои чувства должны были стоять в приоритете. Я эгоистка, как ни крути.       Ему нечего было ответить. Он чувствовал такую жалость к себе и к ней, и он понимал, что это чувство сейчас сильно объединяет их, но от этого легче не было. Он не хотел, чтобы она винила себя, и было нестерпимо грустно осознавать, как она все эти годы размышляла об этом и накручивала себя все больше. Она всегда была сильным и невероятно мудрым человеком — Арнольд отлично знал это — и ему было по-настоящему досадно, что такая важная часть её жизни прошла мимо него.       — Знаешь, что самое смешное? Я до сих пор люблю тебя.       — Я тоже думал о тебе.       Слишком мало значения несли эти слова, но сейчас, чувствуя сильную ответственность, он хотел делать все как можно аккуратнее, потому что даже дураки учатся на своих ошибках. Но когда Хельга снова зло усмехнулась, он поспешил добавить:       — Я не знаю, насколько сильны мои чувства к тебе, но сейчас я готов на многое, чтобы быть с тобой.       Теперь же Патаки не верила в происходящее. Она внимательно смотрела на него, ища в каждом слове подвох, пока кипящая волна любви и счастья не накрыла её, щекоча своей мягкой пеной её душу. Она с таким восторгом смотрела на него, что не заметила аккуратно поставленный стакан пива рядом с ней.       — Это... правда? Ты до сих пор что-то чувствуешь?       — Хельга, я чувствую даже больше, чем ты можешь себе представить, — казалось, что у него внутри море, которое ласковыми волнами растекается по животу, настолько сильно его распирает от накатившей нежности к девушке, которая сидела напротив и просто не могла поверить, — Поэтому, пожалуйста, давай начнём все сначала.       Это был третий раз, когда в его жизни наступил девятый вал.