Dregs

Новости ползут до столицы медленно, а когда доходят, поверить в них сложно. Роберу вспоминаются всё суеверия, они берутся в тяжёлой без сна голове с непонятной настойчивостью - не сказать, чтобы Жозина повторяла их часто, что уж говорить про отца, деда, братьев. Матильда - тоже не из таких. Альдо - мог бы, будь это связано с его мертворожденной Золотой Анаксией, но "сердце чует" - так говорят в Талиге. И наверняка повторяли в Талигойе, если не раньше... "Сердце чует" - и откуда всем известна эта наивная фраза, почему она может повторяться как утешение и оправдание? А вот когда умер Ричард Окделл, казалось, измученное и истончённое до чуткости к любому дуновению сердце Иноходца не почувствовало ни-че-го. Себе в утешение он пытается объяснить: забылось; мало ли какие нехорошие предчувствия могут охватывать Проэмперадора Олларии, за всеми не уследишь; к тому же, точный день даже неизвестен. Всё это слабо помогает - если бы что-то было не так, должно было бы ощутиться по-особенному; глупая вера, пришедшая из ниоткуда и не спешащая обратно в своё никуда. Эпине ничего не чувствует и потом. Ни облегчения (как ни крути, от этой смерти всем стало только лучше, а неразрешимые проблемы истаяли сами собой, хотя бы часть); ни боли, которая могла бы душить, рвать клыками, морозить в ледяных объятьях. Это очень пусто - и только-то, не первый и не последний друг, которого пришлось (придётся) потерять, это уж точно. Робер ждёт неловких придворных соболезнований - их нет, ни от кого нет, ничего и ни кошки. Разве что кое-кто из военных, оставшихся ещё с Альдовских времён, подходит - нет, не утешить, просто, ну, постоять рядом, попытаться завести неловкий разговор о герцоге Окделле и, поняв, что не выходит, с облегчением убраться восвояси. - Это всё ничего, - говорит им вслед Повелитель Молний. Пусть думают, что храбрится; нет, просто констатация факта. Ничего прогрызает натёртый паркет, срывает шторы с привычных мест и слизывает знакомые лица. Эпине смотрит вокруг и ничего не видит - не так, не видит ничего, кроме ничего, а ничего как раз способен разглядеть весьма отчётливо за неимением лучшего объекта для наблюдений. Наверное, устал; боль ломится в голову со стуком, вышибая двери, переворачивая всё вверх дном, но напрасно она нарывается на драку - никто промолчит, никто сядет рядом и, хоть не зажжёт новые свечи от догорающих старых, будет ждать с преданностью пса, пока друг (друг ли) закончит дела, сколько бы ни пробили часы... И в кровати тоже будет ничего-никто. Под одеялом, свернувшись в неловкий калачик, подобрав слишком длинные для этого ноги. Его захочется погладить по волосам, тронуть за плечо, почувствовать рядом (можно - под собой; можно - не обязательно), но рука пройдёт сквозь ничего, а Робер, впервые за долгое время снова кажущийся себе маленьким и растерянным, присядет на край кровати, не раздеваясь, потому что незачем. Спать не будет хотеться, нет, только напиться, вернуться к работе, закопаться в неё до утра, малодушно игнорируя простыни, которые могли бы быть тёплыми на ощупь, могли бы пахнуть чужим присутствием - но ничего воцарилось, ничего осталось там, где ничего не осталось. Пометка себе - точно росчерк на полях записной книги. Ничего - это больше, чем можно вынести. Особенно когда просыпаешься, зовя уже никого и ничто по имени.