Любите глубже и верней — Как любят вас, не рассуждая, Своим порывом побуждая Гнать сонмы мертвенных теней… Бессмертен, кто любил, страдая, — Любите глубже и верней! И.Северянин
- Ива-чан, нам нужно расстаться. Иваизуми ненавидел, когда ему врали в лицо, подло и необоснованно. Терпеть не мог, когда врал Дурокава. У него никогда не получалось, впрочем, и это ещё больше действовало на расшатанные нервы Хаджиме. Он ненавидел трясущиеся руки Ойкавы, его игры с пальцами до щелчков. - Ты сам веришь в то, что говоришь? Получается нелепая драка. Ива держит Тоору за руки, не дает отстраниться, но тот и не рвется от него, утопая носом где-то в шее, где хочется остаться и забыться. Дышать парфюмом не приходилось – за сегодняшний день Ойкава столько побывал в нём носом, что стер всё, что могло быть на шее парня. - Нет, ты не понимаешь… - Я не хочу понимать твой бред. - Ива-чан!! – скулит Ойкава. В таком тоне, что Хаджиме понимает: в этот вечер всё закончится слезами. – Я уеду, понимаешь? Я не знаю, когда вернусь и вернусь ли вообще… - И куда ты денешься? - Дело не в том, куда я денусь, Ива-чан, - Ойкава переходит на шепот, наконец цепляясь руками за загривок Ивы. Отвлекающий маневр, работающий безотказно. – Я не хочу связывать тебя отношениями, пока я в Аргентине. Ива морщится. Ива сознательно не хочет говорить об этом, а ещё о том, как он не верит ни единому слову Ойкавы. - Или хочешь развязать себе руки, - бурчит Хаджиме, беря Тоору за челюсть. - Хватит считать расстояние препятствием. - Но… Я лишь хочу, чтобы ты мог найти счастье и без меня, - вот и первые слезы. Как был плаксой с самой их первой встречи, так ею и остался. - Если ты думаешь, что для меня такое возможно, - Ива отпускает. Ива целует в скулу, требовательно обнимая. – Не рыдай тогда и не говори потом, что совершил ошибку. Но Ойкава рыдает ещё громче, прижимаясь к плечу Хаджиме. Упирается носом в его шею, размазывая слезы на его футболке. - Если не перестанешь, я уйду, - грозится Ива, и Тоору всхлипывает где-то на грани, пытаясь прекратить это. Однако, он ведь сам сказал, что им надо расстаться, а теперь вцепился в его руки, словно клешнями, словно пытаясь врасти в него, вжиться паразитом под кожу. – Я весь в твоих соплях, Тоору. У Ойкавы нет сил даже на извинения. Он тянет его за лицо, как-то грубо и совсем не так, как обычно, целует с неким упоением, а Ива лишь позволяет ему навалиться и разделить эту ночь на промежуток минут и секунд, на чередование смеха и слез, шепота и криков. Так неспокойно на душе. Ойкава уезжает, и это их последняя ночь вместе. Ива не эгоист, чтобы останавливать. Тоору эгоист, чтобы несчастно плакать на его груди. Будто бы он один теперь несчастен.***
Утро солнечно, но кто-то возит по стеклянной душе Хаджиме ногтями, и этот кто-то Тоору. Он ещё не разбил, не растоптал, но у Ивы такое чувство, что еще секунда, и он столкнет свою душу самостоятельно. Было бы легче, если бы она разбилась, если бы Ойкава её раскрошил на пылинки, но он лишь вцепился в его руку по дороге в аэропорт, и всё в Иве ныло, просило остановить Ойкаву. Но Ива не эгоист. А Ойкава улетает в Аргентину. - Если сейчас скажешь, что будешь ждать, я тебя ударю, - говорит Тоору, смотря на самолет через окно. Пальцы уже срослись, приклеились к друг другу. - Не буду, - с усмешкой говорит Ива. – Но ты же знаешь, что это правда. - Ива-чан, - скулит Ойкава, прижимаясь виском к его плечу. У него в рюкзаке футболка Ивы с годзиллой, даже не постиранная. Тоору украл ее в последний момент, в чем ни за что не сознается, потому что ему стыдно признавать, что отпустить не может, но обязан. - Тише, иначе всё испортишь, - Ива мягко оглаживает кожу руки Ойкавы большим пальцем, не давая ему и продохнуть нормально. Всё сдавило невыносимой грустью, невесть откуда взявшейся тоской и ощущением глубокой потери. Чувства на двоих, и так было всегда, всю их жизнь, и что теперь? - Мне пора, - тихо говорит Ойкава, не желая отпускать. Уже ничего не изменить, ничего не предотвратить. Разрыв сердец, впрочем, тоже. - Я говорил это нечасто, но должен сказать сейчас, - Ива почему-то улыбается. Ойкава хочет верить, что лишь для того, чтобы не расстроить его. А сам запоминает местоположение ямочек на щеках, только появившейся складки на лбу, дрожание губ и цвет глаз. Так мало времени, чтобы впитать в себя его запах, оказавшись сжатым в объятиях. – Я буду завидовать тем, кто играет с лучшим сеттером. И я благодарен тебе за всё, что было. Не только волейбольный клуб, ты же знаешь. - Замолчи, иначе я заплачу, - шепчет Тоору, но уже чувствует родные губы на своих. Плачут их души, молят прекратить пытку, залечить рану, залатать пустоту, разрастающуюся по груди. - Я не прощаюсь, - шепчет Ива горячим шепотом прямо в ухо, и ныть от этого хочется! Как ужасно, и кто придумал чувства, чтобы было так больно без единой физической раны. Тоору одним взглядом просит заткнуться, иначе он останется здесь, с ним, только скажи слово, только скажи, как любишь. – Напиши, когда приземлишься. Сердце Ивы улетело в Аргентину. Ойкава хотел разбиться.***
- Алло? - Привет. Игра в сломанный телефон затягивалась. Телефоны-то были целыми, лишь они – какие-то неправильные, избитые и сломленные, с растоптанной душой и измученными без сна глазами. - Видел твой матч. Мог бы поменьше выпендриваться, - Ива на том конце приложился виском к холодной поверхности окна, смотря в вечер. - Я не выпендривался, Ива-чан, - проговаривая любимые шесть букв, Ойкава дрожал, пряча голову в подушках. Он не плакал, лишь дышал болью, тоской, да чем угодно, только не воздухом. – Я надеялся, ты не смотришь. - Не могу, - Ива лбом коснулся стекла, вспоминая теплую кожу Тоору, к груди которого он прижимался лбом. – Ты врешь? - Совсем чуть-чуть. - Что ж, я бы отбил лучше, чем твой сокомандник. - Думаю, да. Аргентина – Япония. Молчание на проводе. - Тебе пора спать, Ива-чан. - А тебе вставать. - Перестань делать вид, что ты моя мамочка. - И представить не могу, как ты один живешь в Аргентине. Ты даже приготовить себе ничего не можешь. - Наглая ложь!! - У тебя нет аргументов. - Ты ничего не знаешь, Ива-чан!! Хаджиме смеется. Родное «Ива-чан» долбит по уху с двойной силой, словно бы это он ударил по мячу, чтобы пробить блок. Все блоки Хаджиме пробиты уже давно, если бы он ещё их ставил.***
«В субботу и воскресенье, 28 и 29 марта, наблюдатели во всем мире смогут увидеть сближение Луны и Венеры на вечернем небе. Когда окончательно стемнеет, возле Венеры можно будет найти рассеянное звёздное скопление Плеяды, также известное как восемь сестер, М45. Все три объекта - Луна, Венера и Плеяды - образуют на небе треугольник. Веста, один из крупнейших астероидов в главном астероидном поясе, будет располагаться неподалеку от треугольника.» Так гласило сообщение из мессенджера, на который был подписан Тоору. Он переслал это сообщение Ива-чану и попросил хотя бы взглянуть одним глазком на астрономическое событие, которое может больше не произойти на их веку. А может и произойдёт, но такую информацию Ойкава пока не выяснил. Но Иваизуми отказался смотреть на небо, говоря, что ему все равно, что происходит в небе, а ночью надо спать. Ойкава расстроился. Ойкава не подал виду. Ойкава отпустил ниточку, которой пытался хоть как-то соединить их развалившиеся отношения. Как назло, Хаджиме не спалось. Хаджиме считал овец и другой парнокопытный скот, пытался не думать, но мысли зудели в голове, как зудит процессор ноутбука, надрываясь на этапе загрузки. "Пытаться не думать о чем-то - все равно, что думать об этом постоянно." Да пошёл ты со своими советами, думает Хаджиме, раздвигая шторы. Да пошёл ты. Япония - Аргентина. Разбитые сердца на проводе. - Ива-чан? - Ойкава получает звонок в час дня. В Японии тем временем час ночи, и ему будто бы звонили из прошлого. Хотелось бы, чтобы звонили в будущее. - Где твоя Венера? - Ива-чан!! Она над месяцем, - Ойкава краснеет, прячется от самого себя. - Там рядом небольшие звёздочки, это Плеяды. - Понятно. Мы видим одно небо? - Нет, Ива-чан... - Я хочу, чтобы было одно. Пауза. Мучительно долгая пауза. Ива смотрит в ночь, Ойкава в день, и между ними двенадцать часов дня или ночи, им обоим все равно, так как спокойного сна они не видят оба. - Я тоже. Без плача, без вздохов. Хочет слишком многого, такое ни у одних звёзд не попросишь. - Приезжай. - Ты же знаешь... - Я знаю, и я тебя жду. Ива не помнит, чем закончился разговор. Помнит, что выспался только. Ойкава ронял ниточки, Ива подбирал и соединял их со звёздными путями.***
Третий час разговоров в Скайпе не тянул даже перегревшийся компьютер Ивы, не говоря уже о том, что Ойкава разлегся в кадре, прикрывая своим телом бардак за спиной. - И давно ты живешь с родителями? - С тех пор, как ты уехал. Чтобы не сойти с ума от одиночества и тоски. - Твоя сестра просила позвонить ей. И ты бы видел, как вырос мелкий. Он вступил в волейбольный клуб в школе, вроде бы связующий. - Ну конечно связующий, моя школа!! - Ты научил его только язык показывать, Дурокава! - Это тоже важно уметь! - Ты совсем не изменился. - Ты тоже. Аргентина – Япония с трудом тянет сутки Скайпа. Тайком прикладывать руки к экрану так глупо, Ойкава. Делать скриншоты того, кто улетел и не собирался возвращаться, ещё глупее.***
- Тетушка, а когда Ива-чан придет? На кухне у Иваизуми дома было жарко от готовки его мамы, было до безумия привычно и хорошо. Ива, конечно, проедет ему по ушам, когда увидит, но его мама лишь долго обнимала и тихо говорила, словно бы обсуждать что-либо на этой кухне – большой секрет. - Смена только закончилась, потерпи ещё немного, - тетушка лишь улыбается. – Он обычно не задерживается. - Знаю, это же Ива-чан, - бубнит Тоору, вертя в руках телефон. Он в футболке с годзиллой, которую так и не собирался возвращать. Иве он сказал, что случайно прихватил её с собой. - Он стал неразговорчивым, - произнесла тетушка, ставя перед Тоору чашку чая. – Но после поездки в Аргентину вроде бы приободрился. Ойкава вскинул голову, не понимая, о чем говорит женщина. - Он летал в Аргентину? - Ну да. На твой матч. Я думала, вы виделись. - Нет… - Тоору сжался на стуле, не понимая, что провернул Ива за его спиной. – Он же терпеть не может самолеты… - Думаю, ради тебя он смог перетерпеть перелет, - мама Иваизуми присела рядом, смотря на Ойкаву с улыбкой. – Он ещё цветы из Мияги провез, уж не знаю, как он договорился. - Красные? - В прозрачной пленке. - Дурак, - Тоору раскраснелся, вспоминая, как ему прямо в лицо кинули букет цветов. Внутри была записка со знакомым почерком, всего из трех слов, но такая важная. - Я думала, вы встречались там. - Нет, не встречались. Я сам его просил не смотреть матчи, но я не думал, что он приедет… Послышался поворот ключа в скважине. Тоору попросил оставить их, и мама прошла в другую комнату, отлично всё понимая. Ойкава же не знал, к чему готовиться, но теперь у него самого было много вопросов, например, почему Ива в тайне от него приехал в жгучую Аргентину, но не попросил встречи. Хаджиме подумал, что у него галлюцинации от тоски по Ойкаве. Его кроссовки стояли в углу, куда он сам их всегда ставил, в коридоре валялась спортивная сумка. Это всё казалось неправдой. Мамин взгляд, когда она скользнула с кухни, намекая, что всё именно так, как Иваизуми думает. По пути Ива снес стул, запнувшись, но пролетел до кухни, тормозя за дверной косяк, и с широко раскрытыми глазами смотря на Ойкаву. - Ты… Тоору встал у окна, с некой лаской смотря на Иву. Всё казалось слишком уж хорошим, чтобы быть правдой, но это был он. В футболке с годзиллой, которую украл, с руками, трясущимися от волнения и переживаний. - Боже, Тоору, - Ива в два шага сократил расстояние до нуля, сжимая парня в объятиях и клянясь себе, что ни за что больше не отпустит. Ни в какую Аргентину, ни за что, даже если это будет похищением. - Ива-чан, - выдыхает Ойкава, кладя руки на щеки Хаджиме и смотря ему в глаза. - Мог бы сказать, я бы встретил, - Ива, кажется, задыхался, забираясь в волосы Ойкавы. Задыхался, когда он прижался к нему, к груди, пытаясь наверстать всё, что украли у них три года, за какие-то секунды. - Ты мне тоже не сказал, что летал в Аргентину, - парировал Ойкава. – Но ты изрядно сломал мне мозг, когда я нашел записку в цветах. Думал, мне померещился твой почерк. - Мне нужно было дописать «Дурокава», чтобы ты не сомневался, - Хаджиме вдохнул его запах, припав носом к шее. - Почему ты не подошел? - Не смог. Если бы я тогда к тебе подошел, я бы утащил тебя в аэропорт и заставил вернуться. Но Ива не был эгоистом, а Ойкава играл за сборную Аргентины. - Это была последняя игра, так что ты мог так и сделать. У кого-то из них треснули ребра от этих объятий. Или треснули те барьеры, которых понастроил Ойкава, пытаясь защитить их обоих от страданий. Только строил он из клочков их чувств, собирая непонятный лабиринт никому не нужных иллюзий. - Если ты вступил в японскую лигу из-за меня, то я тебе уши надеру. - Нет, мне хорошо платят. - Врешь? - Лишь отчасти. Аргентина – Япония оборвалась, больше никому не нужная.