Дом, Дерево, Душа

      Воздух начинаешь замечать тогда, когда задыхаешься без него.       То ли привычка, то ли уже вторая натура — непонятно, но, когда живёшь среди постоянного, отчего-то уверен, что это постоянное таким и останется. Ничего подобного. Мир меняется. И, откровенно говоря, привыкать к чему бы то ни было совсем нельзя — завтра оно уже будет другим, и получается, что привыкаешь к иллюзии, абстракции. Воспоминанию. А память, как известно, временами крайне ненадёжна.       Вечными остаются разве что чувства. И Дома. И сами люди. Если, конечно, пожелают.

☀☀☀

      Тихо пройти по коридору Дома.       Ещё и ещё, с каждым шагом вспоминая больше.       Остановиться вдруг. Скрипнуть половицами, повернувшись на пятках, заложить руки за спину. Чуть склонить голову. Прикрыть глаза. Замереть.       Медленно улыбнуться, вдохнуть полной грудью воздух.       Вот здесь Мама учила шить. И запах ткани, который уже должен был бы убежать с Северными Ветрами, остался.       Остался и еле уловимый шум иглы, пробивающей чётко и ровно материю. И звуки говора, смеха и Сказок, которые всегда были рядом. Вот, даже след от швейной машинки остался: тёмное, но ничуть не безобразное пятно на большом деревянном столе. От.пе.ча.ток. А ещё — надсечки от большого ножа, которым резали ткань, кусочки ниток, которых быть и не могло, потому что Мама всегда тщательно убирала всё, говоря: «Рабочее место нужно, как и душу, держать в порядке».       А ещё тут, совсем рядом — окно с широким подоконником. На нём никогда не спала кошка: Мама не любила их. Зато всегда стояла чашка кофе или чая и росли растения. Растут они и сейчас, куда же денутся? Только уже другие: вкусы людей со временем меняются, творя изменения и в Доме.       Выдохнуть легко. Выпрямиться, оправить рукава. Бросить случайный взгляд на дверь — и, широко распахнув глаза, улыбаться-улыбаться-улыбаться. Тайная Комната.       Она носила такое название со времён, кажется, ещё Бабушки, которая и сейчас с улыбкой воистину лисьей рассказывает Легенды, пришедшие из этого заповедного места. Зайти туда было мечтой, навязчивой идеей ребёнка, влюблённого в рассказы о пиратах, легенды осени, весны и лета, Сказки зимы. Ребёнка, лично, кажется, знакомого с ведьмой с Портобелло, и с Геральтом, и с отважным Робином-в-капюшоне, и с каждым растением и каждой улыбкой Деревни. Ребёнка, которому всегда позволяли зайти в Комнату, но который туда никогда не заходил: слишком невероятной она казалась. Да и кажется сейчас. Но искушение, желание маленького исступления сильнее Сказок Детства сейчас, потому что поддаться ему — породить новые Сказки.       Медленно-медленно подойти, буквально проскользить босиком по отголоскам солнечного света, греющего половицы. Замереть у самой двери. Провести осторожно пальцами по тёплому дереву. Снова глубоко вдохнуть… а затем быстро, легко и нежно повернуть ручку, зажмурившись.       Светлая. Она была такая светлая, какой не была ни одна комната в Доме. Это чувствовалось всем телом: и кончиком носа, который сразу зачесался, и кистями рук, которые будто окунули в парное молоко, и шеей, которой сразу стало щекотно, и глазами, которые, не привыкнув к такому яркому свету, пусть он был и тёплый, зажмурились ещё больше. И сердцу, которое забилось чаще.       В Комнате были окна. Огромные окна от пола до потолка, по длине одной из стен ман.сар.ды, той, что выступает больше на улицу. Это слово, кажется, впервые узнаётся, когда маленьким спрашиваешь о том, где и почему есть такие большие окна. А в ответ слышишь: «На мансарде». Третий этаж дома ещё не был чердаком, но все жилые называли это место именно мансардой. В конце концов, никто же не запрещает: язык придумали люди, значит, значение некоторых слов временами можно и передумать. Если очень хочется.       А ещё тут были полки с книгами. Книгами, которые не пылились, и книгами, которые ещё никогда-никогда не видел. И нигде, кроме как здесь, не увидишь. На секунду задуматься о том, что невозможность подобного чуточку сбивает, а затем несколько раз вдохнуть и выдохнуть, подставив лицо утреннему солнцу, и переступить порог, и…       И по.те.рять.ся окончательно, увидев большое кресло. Дедушкино Кресло! То самое, которое пропало, когда Дедушка ушёл.       О, об этом кресле слагались легенды. В один день его крали тролли, потому что считали самым ценным на этом свете. В другой Кресло само пропадало из Дома, чтобы найти себе утешение. В третий день его ставили в Лесу для самой главной Ведьмы, которая ценила его как величайшее богатство. А сейчас, прямо сейчас, когда стоишь и смотришь во все глаза на Дедушкино Кресло, понимаешь, что каждая легенда была правдой. Любая Сказка, любой рассказ, любой вымысел — было всё: и тролли, и Ведьма, и путешествия, и даже дриады.       Остаётся только тихо подойти, провести рукой по спинке. Улыбнуться чуть с грустью, но тепло. И, бросив взгляд на книги, отвернуться, а затем… а затем осознать вдруг, подскочить чуть, и, взглянув на них снова, уже в упор, и не поверить: Сказки и Легенды её семьи. Семьи!       Вот книга Прадеда, которая сама по себе была легендарна. Вот сборник Сказок, написанный Прапрабабушкой, которая, по весьма достоверным слухам, была самой настоящей Ведьмой, спасающей жителей деревни от болезней и напастей. А вот… а вот сборник Отца. Книга, о которой сложено столько притч, что уже будто не веришь, что она есть, но… но ведь вот она! В красной обложке, с чуть выцветшей бумагой. И с золотыми буквами на фронтовой части.       Теперь стоит аккуратно достать её с полки, сесть в Кресло, которое сразу становится родным, ещё более настоящим, чем было, и раскрыть на самой-самой первой странице, жадно вдохнув запах чернил, бумаги и папиных духов…       — Нашла?       Мама. Вот, стоит прямо, опирается на косяк двери. Улыбается. Молодая ещё совсем, кажется, хотя ей за пятьдесят. Но кого волнует возраст, если душа желает жить?       — Не могла не найти.       И подвинуться, потому что вместе искать в Книге то, что ещё не найдено, и поглядывать на Отца, который сейчас на улице медленно и значительно обходит свои владения, поливая помидоры, всегда теплее, чем одному.